В 1990 году умер автор строк "сороковые - роковые, свинцовые, пороховые". Умер как солдат, 23 февраля, в День Советской Армии, после выступления, посвященного 100-летию со дня рождения Бориса Пастернака. Сцена была его полем последней битвы. Давид Самойлов, размышляя, говорил о стихах и читал стихи, свои и чужие...
В том же году у меня вышла первая книжка. Тогда не было компьютеров. Стихи печатал на пишущей машинке и складывал в папочку "Дело №", купленную в канцтоварах. В тот год чуть выше шнурков-завязочек я написал: "Суровые стансы". Название своей второй книги.
Она выйдет только через пятнадцать лет, а название я взял из стихотворения "Стансы" Давида Самойлова.
- Начнем с подражанья. И это
- Неплохо, когда образец -
- Судьба коренного поэта,
- Принявшего славный венец.
- Терновый, а может лавровый -
- Не в этом, пожалуй что, суть.
- Пойдем за старухой суровой,
- Открывшей торжественный путь.
- И сами, почти уже старцы,
- За нею на путь становясь,
- Напишем суровые стансы
- Совсем безо всяких прикрас.
Две последние строчки я так часто повторял про себя, цитировал в компаниях, что самому порой уже казалось, что они - мои.
Любимым стихотворением Давида Самойлова было "Все разрешено", которое я помню до сих пор наизусть. Беспримерно мужественное, беспощадно искреннее.
- Вот и все. Смежили очи гении.
- И когда померкли небеса,
- Словно в опустевшем помещении
- Стали слышны наши голоса.
- Тянем, тянем слово залежалое,
- Говорим и вяло и темно.
- Как нас чествуют и как нас жалуют!
- Нету их. И все разрешено.
Давид Самойлов сам был учителем нескольких поколений стихотворцев, которые приходили в литературу в 70-80-е годы прошлого века.
Прошло немного больше ста лет со дня рождения кумира, новые поколения не знают, кто такой Давид Самойлов. И при этом пишут стихи.
Потому я не сразу поверил глазам, получив письмо от литераторов из Пскова: они просили сделать "ролик" со стихотворением поэта-фронтовика. Готовили сайт к юбилею Победы. Я недолго думал, что прочесть...
- Они шумели буйным лесом,
- В них были вера и доверье.
- А их повыбило железом,
- И леса нет - одни деревья.
- И вроде день у нас погожий,
- И вроде ветер тянет к лету...
- Аукаемся мы с Сережей,
- Но леса нет, и эха нету.
Сережа - это, наверное, поэт Сергей Наровчатов.
Погибших друзей-поэтов, сокурсников по МИФЛИ (Московскому институту философии, литературы и истории) было куда больше. В разы.
- Я зарастаю памятью,
- Как лесом зарастает пустошь.
- И птицы-память по утрам поют,
- И ветер-память по ночам гудит,
- Деревья-память целый день лепечут.
- И там, в пернатой памяти моей,
- Все сказки начинаются с "однажды".
- И в этом однократность бытия
- И однократность утоленья жажды.
- Но в памяти такая скрыта мощь,
- Что возвращает образы и множит...
- Шумит, не умолкая, память-дождь,
- И память-снег летит и пасть не может.
Давид Самойлов стремился к ясному смыслу, но - такому, который по-пушкински не отрицал парадокса.
Тему войны он не эксплуатировал. Не "монетизировал", как говорят сегодня циничные потомки, хотя имел право говорить и в рифму, и - без. Потому что воевал. Потому что имел ранения и награды. Но Давид Самойлов совестился, как настоящий фронтовик, использовать свое право. И первую книгу издал поздно - аж в 38 лет. Через тринадцать лет после войны.
Он понимал войну как трагедию, о которой лучше молчать, чтоб не оскорблять чувства живых и память павших. "Как нас чествуют и как нас жалуют!" - так мог сказать только честный и совестливый человек, пока другие митинговали, наслаждаясь всенародным вниманием. Пусть даже и заслуженным.
Сын гармонии, Давид Самойлов обладал пушкинским чувством меры. А еще его отличала от прочих мягкая ирония - свойство независимого ума.
- Мне выпало счастье быть русским поэтом.
- Мне выпала честь прикасаться к победам.
- Мне выпало горе родиться в двадцатом,
- В проклятом году и в столетье проклятом.
- Мне выпало все. И при этом я выпал,
- Как пьяный из фуры, в походе великом.
- Как валенок мерзлый, валяюсь в кювете.
- Добро на Руси ничего не имети.
Давид Самойлов любил с виду "обычные слова" "как неизведанные страны", которые приобретали новые значения и выходили за пределы любого толкового словаря. Так вышли за пределы жанра и "свинцово-порохового" времени суровые стансы.