Хрупкие елочные игрушки сияют перед глазами четырехлетнего мальчика. На пианино играет Ольга. Мальчик смотрит на ее быстрые, мелькающие пальцы, поглядывает на маму.
Мама сидит у елки, чистит мандарин.
Ольга берет последний аккорд. "Пора", - говорит мама.
Натягивает на мальчика меховую куртку, шапочку. Шарфик завязывает Ольга. Мальчик знает цветы, которые пахнут так же приятно, как руки Ольги.
Ольга - двоюродная тетя мальчика. Он называет ее Олей. Он понимает, как она молода.
Этот мальчик - я.
Оля и мы
Ольга осталась без отца в 1938 году. Георгий Петрович Мишин, крупный горный инженер один из тех, кто создавал производственные мощности советского "Клондайка" - Донбасса. Незадолго до скоропостижной смерти в составе донецкой делегации он был в Москве, встречался со Сталиным.
Ольга с отличием окончила Артемовское музыкальное училище. После учебы преподавала класс фортепьяно в детских пансионатах. Перед красивой, хорошо воспитанной и способной девушкой открывались ясные перспективы. Полина Павловна - мать Оли и моя двоюродная бабушка, была первым музыкальным учителем дочери. Она и сама играла на пианино. Музыкальный инструмент - пианино "Леонид Адлер" (производство 1873 года) с бронзовыми канделябрами, оберегалось ею от царапин и малых повреждений до самой смерти.
Дом Оли и наш дом были рядом. Под землей деревья соседствовали корнями, а их кроны вкусными плодами над землей. Бескрайний сад посадил мой родной дед - Николай Яковлевич Бочаров.
Хорошее было время.
Хорошее время никогда не переходит в лучшее.
Оля и оккупация
Первые фугасные бомбы обрушиваются на наш поселок рано утром, когда люди еще не проснулись. А проснувшись, увидели, что все улицы, переулки и дороги забиты военной немецкой техникой. Ревут танки, рычат грузовики, трещат мотоциклы с "люльками" и солдатами в зеленых касках. В наш двор, опрокинув ворота, въезжают два огромных грузовика. В кузовах - ящики с боеприпасами. Один из немецких офицеров, осмотрев нашу квартиру, принимает решение: "Штаб будет здесь".
С этого дня наш дом - их штаб. А погреб - для взрослых и детей - наш.
Поселок шахты "Капитальная" оккупирован, Чистяковский район с шахтами "3-бис", "9-10" оккупирован. Через сутки - оккупирован весь Донбасс.
Мы знаем, что война началась не вчера. Отец и дядя Вася уже в ее мясорубке, из мужчин с нами - только дедушка. Но мы не знаем, что война с такой скоростью и внезапностью обрушится на наш порог. Немецкий язык - со всех сторон. Дикий виноград на веранде секут пули и ветры. Уголь в сарае кончается, дрова кончаются, кончаются хлеб, сахар, масло, соль...
Спички!
Спичек нет. Тетя Оля приносит как-то две. Две спички и квадратик наждачного картона. Я - хранитель. Величайшая ценность жизни.
В один из дней тете Оле удается раздобыть полный спичечный коробок. Мама целует ее, как когда-то меня трехлетнего.
Мы голодны. Мы днем и ночью хотим есть. От голода отвлекают только детские приобретения: пороховые стебли, гильзы от зенитных патронов, резинки всех видов. Особенно - резинки. Это для рогаток. Из рогаток мы стреляем по воронам. Сбили - горячий суп с мясом.
Проволочная прочность вороньих жил незабываема, как первый обман.
Офицеры гитлеровского штаба, нас, живущих в погребе, не замечают. Но когда двое из них - Ганс и Отто - начинают играть на губных гармошках, можно приходить их послушать. Если забегает к маме Ольга, они просят ее поиграть на пианино. Пианино у нас попроще, чем у Ольги, и играет она немцам с откровенной неохотой. Но лишь до тех пор, пока ей не начинают "платить". Платить двумя-тремя галетами, плиткой шоколада, печеньем. Заработок тут же делится Олей между нами, детьми.
Шоколад был немецким, а вкус - до сих пор - русским, Олиным. Однажды Отто подарил Оле кусок мыла. Она разделила подарок на три части: одну маме (на руках мамы нас трое), другую тете Люде. Последнюю оставила себе и Полине Павловне.
Ольга помогала моей маме во всем: стирала нашу одежду, присматривала за нами, лечила ссадины и порезы. Она стригла нас и мыла наши головы, выхватывала из-под колес машин, которые проносились мимо нашей калитки. Ольга была второй нашей мамой.
И любимой как первая.
Оля и Отто
Идет дождь. Штабистам привозят продовольствие. Солдаты переносят ящики на веранду. За их работой пристально наблюдаем мы: мой младший брат Аркадий и я.
Перенесли - уехали. Через 20 минут мы обнаруживаем: штаб пуст. Обследуем ящики. Уголки каждого прошиты легкой металлической лентой, но на одном ленты нет. Открываем. В древесной стружке - куриные яйца. Три забираю я. Два - Аркадий. Осторожно надбиваем верхушки, выпиваем. Пир!
Как быть со скорлупой?
Правильные решения принимаются только людьми голодными, а мы - сытые. Пять яиц!
Идем к печке. Открываем конфорки. Складываем выпитые яйца на раскаленные угли. Сгорите до пепла. Конфорки закрываем. Рядом никого.
Штабисты появляются через полчаса. Один из них - Отто - решает проверить печку. Могла прогореть. Сдвигает конфорки. Обугленная скорлупа яиц, сохранив форму, покоится на угасающем антраците. Отто зовет нас. Идем к печке. Он тычет пальцем в жаркий печной зев. Все как есть: пять формочек с надбитой верхней частью - словно на выставке. Форма идеальная. Только цвет не белый, а уже черный.
Молчим. Паралич.
Немец берет кочергу, проверяет как она посвистывает в воздухе, если резко размахнуться.
Посвистывает хорошо. В какую-то секунду Отто замирает. В солнечном морозном проеме двери - Ольга.
Или икона?
Отто перекладывает кочергу из руки в руку. Что-то негромко говорит. Внезапно смеется. Затем резко обрушивает кочергу на тлеющие угли и скорлупу. В следующую секунду той же кочергой, тремя крупными чугунными конфорками закрывает печь. Закрывает, приставляет кочергу к стенке, уходит.
Оля и мама
Гром освободительных боев нарастает. По улицам нашего поселка, в сторону Дроново, неровными рядами гонят пленных. Отлавливают немцев в высокой кукурузе. Ее поле рядом с окраиной поселка, прямо у свинарника бабы Каневцовой.
Танки Красной армии сдвигают с дороги брошенную немцами технику. Что-то хорошее, гордое, мучительно растянутое во времени, слышится в разговорах людей.
"Скоро заживем", - говорит Ольга маме и повторяет: "Скоро, скоро заживем, Галочка".
До Победы, до "скоро заживем" еще, однако, далеко. Но - скоро! Через много лет начинаешь понимать: единица измерения времени - человек. Человек, а не годы, и не минуты. Времени без человека нет. Даже если "скоро заживем" только надежда. Даже если это только шум дождя в пустыне.
Оля и наши
Три истребителя внезапно появляются над нашими головами. Улицу Ленскую, ее дома, дворы и сады захлестывает крупнокалиберный град авиационных пулеметов. Истребители несутся, едва не касаясь верхушек тополей. На их крыльях я вижу красные звезды! Наши! Но ведь и бьют-то они по нашим.
Летчики не знают, что немцы уже отброшены за Миус, что весь наш Чистяковский район уже освобожден. Что в нашем доме гитлеровский штаб уже два дня как сменился на красноармейский. Самолеты заходят на новую атаку, под их пулеметным огнем корежится металл навсегда сдохших немецких грузовиков и танкеток, но и черепица наших домов, крыша нашей летней кухни, ветки нашего орехового дерева. На крыльцо выскакивает штабист, он полковник, запрокидывает голову к небу, он недобрит, лицо в мыле, полотенце через плечо, он кричит: "Свои! Свои! Свои!". Кричит изо всех сил, и машет рукой радистам. Я с братом верчусь у крыльца. Мы слышим надрывное "Свои, свои, свои!". И тоже кричим "свои"! И вдруг я вижу, как изо рта полковника начинает хлестать кровь, он прикрывает рот рукой, но кровь заливает его пальцы и руку, и вся его грудь уже кажется в крови.
...его подхватывает санитар из перевязочной, что на веранде, а нам он кричит: "Уматывайте отсюда подальше". И кому-то еще. Он как будто не ранен, он сорвал горло, может захлебнуться... "Тащи сюда быстро...".
А что "тащи"? Радист из сирени пинком отгоняет меня и брата от крыльца, мама и Ольга волоком тянут нас в погреб, и не могут понять, как мы тут оказались под непонятным неожиданным огнем.
Погреб оглушает тишиной.
Оля и синенький скромный платочек
Забегаю к Полине Павловне. В квартире холодно, бабушка больна, лежит под тремя одеялами.
"Включи свет, Геша". "Зачем, день". "Включи. Может от лампочки будет теплее. Холод ужасный".
"От лампочки будет теплее?" Бабушкин холод был другим. Но я - еще ребенок.
Мама идет на работу. Она - откатчица на шахте "9-10". Вываливает породу из вагонеток. Шахты начинают работать. Начинается новая жизнь. Вскоре на "9-10" уже работает и Ольга. После полной Победы мама и Ольга получают медали "За восстановление народного хозяйства СССР".
А мы, дети, помогаем взрослым собирать щепки. Щепки для обогрева домов.
Уходит Полина Павловна. Уходит дедушка. Наш дорогой Николай Яковлевич.
Каждый вечер до наступления темноты я и Аркадий вскарабкиваемся на высокое дерево. Мы высматриваем маму - она идет с работы. Несет заработок: 300-400 граммов хлеба. Говорит: "Ешьте сами, меня покормили на шахте". Ольга работает в другую смену. В день "получки" заходит к нам, делит хлеб, говорит: "Ешьте сами. Меня покормили на шахте".
Мы смеемся, думаем: наверное, они подслушивают друг друга.
Ольга Георгиевна Мишина становится Ольгой Георгиевной Яценко - муж Николай Савельевич, горняк, начальник участка шахты "9-10". Рождается сын Володя. Теперь у меня - троюродный брат.
Возвращается отец. Возвращается дядя Вася. По двое из десяти ушедших. Улица вдов не скоро станет улицей жен. Но жизнь набирает скорость. Средняя школа-десятилетка и трехлетняя шахтерская школа - позади. Я покидаю поселок. Покидаю по существу навсегда. Короткие приезды к маме и отцу - не в счет.
Но в каждый из приездов встреча с Олей. И каждый раз она играет для меня на своем легендарном пианино "Леонид Адлер" неповторимый "Синенький скромный платочек".
Оля и жена
Уходит мой отец.
Я уже давно москвич, журналист, специальный корреспондент "Комсомольской правды". Вылетаю в Донбасс на прощание. В родительском доме не только горе, но и проблема: поселковое кладбище переполнено. Кладбище замкнуто двумя железнодорожными ветками. Одна - на Дебальцево, другая - на шахту "9-10". Хоронить негде.
Оля рядом с убитой горем мамой. Почтальон приносит мне телеграмму. Подчеркивает: из Москвы. Подпись под соболезнованием: Б. Панкин, главный редактор "Комсомолки". (Незадолго до распада Союза - Борис Дмитриевич Панкин - последний министр иностранных дел СССР). С помощью удостоверения "Комсомолки" и телеграммы Панкина добиваюсь бумаги:
"...отпустите тов. Бочарову Н.Н. одну выкопанную могилу".
Ольга обнимает меня за плечи...
Уходит мама.
Поминальный стол в центре двора. Родственники за столом. Только Оля и моя жена не за столом, а на скамье под ветвистым орехом. "Танечка, - спрашивает Оля, - а меня ты приедешь хоронить?".
Головы Оли и жены склонены одна к другой. Волосы на голове жены темны, у Ольги то ли серебро, то ли иней...
Больше я ее не видел.
Оля и я
Прошло четверть века. Попытки разыскать семью Мишиных-Яценко ни к чему не привели. В Донбассе их уже не было. Лишь однажды кто-то из земляков рассказал: Николай Савельевич умер, Оля в одиночку поднимала сына Володю, они жили в Ленинграде, Володя стал кандидатом технических наук...
Годы шли.
2020, 20 апреля, Пасхальное утро.
Телефонный звонок из Херсона. Володя Яценко!
"Я не верю, - раздается в трубке, - что нашел тебя. Не верю! Но мы поговорим, когда тебя услышит мама. Старших надо уважать, ей ведь 99 лет".
"Гешенька, родной! - звонкий, молодой, честный голос Оли. - Как я хочу тебя видеть...". И убийственно счастливый плач.
Кристальная память, чудесная речь и даже слово о сохранившемся до сих пор пианино (1873 год), и в самом конце разговора слова, единственно способные обходить земные пределы: "Я надеюсь... я надеюсь, что мы еще с тобой увидимся".
Надеюсь и я.
Конец истории тонкой как нить в измученном надеждами мире.
Геннадий Бочаров
Родился в 1935 году на Дальнем Востоке. Пережил немецкую оккупацию. Работал шахтером, монтажником, сотрудничал с казахстанскими газетами. С 1966 года - в "Комсомольской правде", впоследствии работал в "Литературной газете", "Известиях", ТАСС. Ныне - постоянный автор "Российской газеты". Регулярно публикуется в журнале "Родина".
Автор репортажей и очерков из 60 стран, в том числе из большинства "горячих точек". Кавалер ордена Красной Звезды. Автор более 20 книг. Лауреат множества советских и российских журналистских премий.
В профессиональной среде носит неофициальный титул "Король репортажа".