Толстой не погрешил против истины.
Везде там, где дерутся
"Скажи мне, что такое слава?"
На этот вопрос, заданный Пушкиным в поэме "Цыганы", до сих пор нет исчерпывающего ответа. В первой четверти XIX века лубочные портреты "русского Баярда, рыцаря без страха и упрека", так современники называли графа, украшали крестьянские избы, городские харчевни и придорожные постоялые дворы. Это был апогей славы Милорадовича. Рассказы о его многочисленных подвигах, удальстве и любви к простым солдатам со времен Швейцарского похода Суворова передавались из уст в уста в русском народе.
"Матушка Россия, - говаривал знаменитый генерал Яков Кульнев своему другу и боевому собрату Денису Давыдову, занявшему второе место в рейтинге Толстого, - тем хороша, что все-таки в каком-нибудь углу ее да дерутся".
На протяжении двадцати четырех лет Милорадович всегда был там, где дрались. В мирное время он грустил и скучал, повторяя: "Войны нет!" Начал свое ратное поприще в 1790 году: в чине поручика лейб-гвардии Измайловского полка принял участие в кампании против шведов. Завершил 18 марта 1814 года под Парижем: в чине генерала от инфантерии командовал гвардиями всех союзных войск. "Блаженная была эпоха для храбрости! Широкое было поприще для надежд честолюбия".
Граф принял участие в 52 сражениях, но ни разу не был ранен. Храбрый генерал Ермолов, будущий "проконсул Кавказа", сказал ему однажды: "Надобно иметь запасную жизнь, чтобы быть везде с вашим превосходительством". Даже неприятели дивились рыцарскому бесстрашию и беспримерному молодечеству отважного генерала, который перед каждым сражением одевался нарядно и щеголевато, как на бал.
Во время Бородинской битвы Милорадович, чтобы ободрить своих подчиненных, в расшитом золотом генеральском мундире, украшенном множеством орденов, демонстративно поехал вперед, "под перекрестные выстрелы французских батарей, и велел подать себе завтрак".
Кто еще кроме него мог так поступить?!
"…живи Милорадович несколько столетий тому назад, героическая личность его неминуемо обратилась бы в миф народных сказаний", - в октябре 1869 года написал историк М.И. Семевский. Но не сбылось. Уже при Николае I прославленный военачальник был фактически вычеркнут из официальной истории, а к концу столетия и вовсе прочно забыт. Его былая слава испарилась как дым.
О генерале забыл даже художник Василий Суриков на своем хрестоматийном батальном полотне.
В пропасть шагнул первым
Картина "Переход Суворова через Альпы в 1799 году", созданная к столетнему юбилею Швейцарского похода, была холодно встречена и профессиональными художественными критиками, и собратьями художника по цеху. В чем только ни обвиняли живописца! Сурикова осуждали за мелкие исторические неточности и фактические ошибки: дескать, никогда опытный воин не рискнет устремиться в пропасть с примкнутым к ружью незачехлённым штыком, конь не станет гарцевать на краю обрыва, а у седого ветерана не должно быть на груди солдатского Георгиевского креста: он был учрежден лишь в 1807 году. С подобными замечаниями Суриков расправился играючи, четко сформулировав кредо живописца: "В исторической картине ведь и не нужно, чтобы было совсем так, а чтобы возможность была, чтобы похоже было. Суть-то исторической картины - угадывание. Если только сам дух времени соблюден - в деталях можно какие угодно ошибки делать. А когда все точка в точку - противно даже".
Однако по сию пору никто не вменил в вину автору монументальной картины, признанной шедевром исторической живописи, отсутствие важнейшей детали: на батальном полотне нет того, кто первым бросился по почти отвесному спуску в зияющую пропасть и личным примером увлек за собой суворовских чудо-богатырей.
Этим героем был шеф Апшеронского мушкетерского полка и дежурный генерал суворовской армии генерал-майор Милорадович.
"При Сен-Готарде, в 1799 году, войска находились в недоумении и остановились на краю крутого спуска; Милорадович закричал: "Посмотрите, как возьмут в плен вашего генерала!" - и с этим словом покатился на спине с утеса. Войско все последовало примеру любимого своего начальника".
Что было дальше?
"У подошвы горы ожидал неприятель; он открыл жестокий ружейный огонь; но толпа храбрых, как будто ниспадавшая с облаков лавина, обрушилась, смяла, раздавила и рассеяла неприятелей".
«Вождь полков и вождь сердец»
Простые солдаты обожали Милорадовича: он всегда вместе с ними стойко переносил все тяготы и лишения походной жизни. "Вождь полков и вождь сердец!" - пелось о Милорадовиче в солдатской "Авангардной песне". Ряд дошедших до нас исторических анекдотов подтверждают справедливость и искренность этих слов.
Во время сражения при Красном в 1812 году, едва генерал в парадном мундире предстал перед войсками, во всех полках раздалось: "Ура! Поздравляем с днем ангела нашего отца!". Солдаты решили, что в этот день их любимый начальник празднует свои именины. В этот момент из леса стала выдвигаться первая колонна французских войск. "Солдаты, - сказал военачальник, обращаясь к Павловскому гренадерскому полку, - благодарю вас за поздравление и дарю вам эту колонну". Гренадеры ударили в штыки - и неприятельская колонна исчезла. Молва о таком подарке скоро стала достоянием всего русского воинства и была запечатлена в лубочных картинках. Солдаты Апшеронского полка, которым командовал Милорадович во время Швейцарского похода, с важностью толковали солдатам других полков: "Ребята! Для нас бы наш отец не пожалел и двух французских колонн. Своя рубашка ближе к телу".
Император Александр I, произведя Михаила Андреевича в генерал-лейтенанты, сказал ему перед лицом всего войска: "Вот генерал, который достал себе чин штыком!" Из всех генералов Отечественной войны 1812 года лишь только одному Милорадовичу царь позволил носить на войне Знак отличия Военного ордена - Георгиевский крест, учрежденный им для награждения солдат и унтер-офицеров.
"Носи солдатский крест, - сказал ему Александр - ты друг солдат!" (Однако в формулярном списке Милорадовича это пожалование не было зафиксировано.)
За Бородинскую битву Милорадович был удостоен высокой награды - алмазных знаков ордена Св. Александра Невского. Однажды, рассказывая с жаром об этом сражении, он говорил: "Как град сыпались на нас ядра, картечи, пули, брильянты!"
В годы наполеоновских войн именно он, "друг солдат", был самым популярным и самым любимым военачальником Русской армии. Свидетельством тому "Солдатская песня о графе Милорадовиче".
- Друзья, враги грозят нам боем
- Уж села ближние в огне;
- Уж Милорадович пред строем
- Летает вихрем на коне
- Идем, идем, друзья, на бой;
- Герой, нам смерть сладка с тобой!
Но громкая слава всегда идет рука об руку со злословием.
Слава и злословие
Популярности знаменитого военачальника завидовали некоторые прославленные герои 1812 года, возражавшие против избыточного, с их точки зрения, возвеличивания "русского Баярда" и трактующие Михаила Андреевича исключительно как малообразованного генерала и "пустого фанфарона". Насмешливый и желчный генерал Николай Николаевич Раевский, рассуждая о кампании 1812 года, говаривал своему адъютанту: из Милорадовича "сделали великого человека". Отголоски подобного злоязычия можно отыскать и в воспоминаниях Дениса Давыдова, чья прижизненная известность явно уступала популярности Милорадовича:
"Граф Милорадович был известен в нашей армии по своему необыкновенному мужеству и невозмутимому хладнокровию во время боя. Не будучи одарен большими способностями, он был необразованный и малосведущий генерал, отличался расточительностью, большою влюбчивостью, страстью изъясняться на незнакомом ему французском языке и танцевать мазурку. Он получил несколько богатых наследств, но всё было им издержано весьма скоро, и он был не раз вынуждаем прибегать к щедротам государя. Беспорядок в командуемых им войсках был всегда очень велик; он никогда не ночевал в заблаговременно назначаемых ночлегах, что вынуждало адъютантов подчиненных ему генералов, присылаемых за приказаниями, отыскивать его по целым ночам".
Отделим злаки от плевел.
Да, у графа были большие долги. "Не понимаю, - говорил Милорадович, - как можно жить без долгов?" Но если его ординарец во время Бородинского сражения князь Петр Андреевич Вяземский, известный поэт, мемуарист, закадычный друг Пушкина и Дениса Давыдова, был страстный игрок в карты и в азарте карточной игры "прокипятил" полмиллиона рублей, то Милорадович играл лишь в шахматы. Деньги же он щедро тратил на своих подчиненных.
После одного из сражений генерал увидел сильно изрубленного гусара Белорусского гусарского полка. "Сколько у тебя ран?" - "Семнадцать!" был ему ответ. Тут же, на месте, Милорадович отсчитал гусару 17 золотых червонцев, за каждую рану по одному (251 464 рубля в реалиях конца 2021 года). "Милорадович был расточителен, особенно же в тех случаях, когда, по его мнению, требовала того честь имени русского. В Италии, Германии, Франции и Валахии осыпал он наградами художников, являвшихся к нему со своими произведениями, и особенно, когда они изображали какой-нибудь подвиг русского оружия".
Да, действительно, Милорадович любил говорить по-французски. Простим ему эту слабость! Язык граф знал плохо и изъяснялся на нем с заметным малороссийским акцентом. (Акцент объяснялся его сербско-герцеговинско-малороссийским происхождением. Сербские дворяне Милорадовичи с XVIII века состояли на русской службе. Его отец, сподвижник и друг Суворова, в чине генерал-поручика был пожалован богатым имением Воронки в Лубенском уезде Киевского наместничества. Мать - малороссийская дворянка Горленко.)
Но нет ни малейшего основания говорить о необразованности Милорадовича.
В юности он получил изрядное европейское образование. Обучался в Кенигсбергском университете, где слушал лекции великого Канта. Потом провел два года в Геттингенском университете, откуда для усовершенствования в военных науках был послан родителями в Страсбург и Мец, где прилежно изучал фортификацию и артиллерию. В светском обществе не было принято кичиться своей образованностью и ученостью. Таков был дух времени. Полковые товарищи не жаловали ученых и самовлюбленных педантов. Милорадовичу, чтобы не стать жертвой злословия, поневоле приходилось приноравливаться к обстоятельствам времени и места, скрывая свою ученость под маской малообразованного служаки.
Об этой выразительной и говорящей примете времени юный Пушкин написал в лицейском послании к лейб-гусару Каверину:
- И черни презирай ревнивое роптанье.
- Она не ведает, что можно дружно жить
- С стихами, с картами, с Платоном и с бокалом,
- Что резвых шалостей под легким покрывалом
- И ум возвышенный и сердце можно скрыть.
Именно так рассуждал и Милорадович. За Платона не поручусь, но с Кантом он жил дружно. До сих пор никто не обратил внимания, что Михаил Андреевич в важные моменты своей жизни, прямо не ссылаясь на Канта, поступал, руководствуясь его философией. .
Поклонник Канта и поэт
На вопрос, как приобрел он такую неограниченную любовь офицеров и солдат, генерал ответил обстоятельно и откровенно:
"Искусство не трудное: никогда не заставлял я войско ждать меня ни в походе, ни на учебном месте; ездил не за колоннами, не в экипаже, но все верхом на лошади, всегда в виду солдат; не изнурял их на войне пустыми тревогами; являлся первый в огонь; при несчастных случаях был веселее обыкновенного". Иными словами, свои взаимоотношения с подчиненными и во время войны, и в мирное время Милорадович выстраивал, руководствуясь знаменитым категорическим императивом Канта: "Поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом".
Иммануил Кант утверждал: "Природа даже в состоянии хаоса может действовать только правильно и слаженно". Милорадович не только усвоил урок учителя, но и творчески развил его в своей боевой деятельности, фактически предвосхитив столь модную в наши дни идею управляемого хаоса. В командуемых им войсках наблюдался лишь кажущийся беспорядок: военачальник всегда держал ситуацию под контролем. Его адъютант Федор Николаевич Глинка, поэт пушкинской плеяды и военный писатель, более всех других современников сделавший для сохранения от забвения мифа о "русском Баярде", запечатлел образ Милорадовича во время Бородинской битвы:
"Тут все в беспорядке!" - говорили ему, указывая на разбитые колонны. - "Бог мой! (его привычное слово). Я люблю это! Порядок в беспорядке!" повторял он протяжно, как будто нараспев. Пули сшибали султан с его шляпы, ранили и били под ним лошадей; он не смущался: переменял лошадей, закуривал трубку, поправлял свои кресты и обвивал вокруг шеи амарантовую (розовато-красную, почти светло-малиновую. - Авт.) шаль, которой концы живописно развевались по ветру".
Однако порядок в беспорядке хорош во время войны, но не может быть терпим в мирное время, особенно в лейб-гвардии. Великий князь Николай Павлович (будущий император Николай I) не скрывал своего возмущения. Именно после окончания Заграничных походов зародилась его неприязнь к Милорадовичу, как на дрожжах выросшая в период междуцарствия 1825 года.
Обратимся к "Запискам" государя. "Гвардия оставалась в продолжительное отсутствие Государя под начальством графа Милорадовича. В сие-то время и без того уже расстроенный трехгодичным походом порядок совершенно разрушился; и к довершению всего дозволена была офицерам носка фраков. Было время (поверит ли кто сему), что офицеры езжали на ученье во фраках, накинув шинель и надев форменную шляпу. Подчиненность исчезла и сохранилась только во фронте; уважение к начальникам исчезло совершенно, и служба была одно слово, ибо не было ни правил, ни порядка, а все делалось совершенно произвольно и как бы поневоле, дабы только жить со дня на день".
Пушкинская "тетрадь Милорадовича"
19 августа 1818 года граф сдал командование Гвардейским корпусом и получил новое назначение - петербургским военным генерал-губернатором. В апреле 1820 года Александр I приказал ему произвести обыск у поэта Пушкина, изъять "противуправительственные стихи", а их автора арестовать. Граф ослушался государя. Он "счел более деликатным …пригласить его (Пушкина. - Авт.) к себе и уж от самого вытребовать его бумаги". В кабинете Милорадовича Пушкин по собственному почину написал "целую тетрадь" всего, что было им сочинено (кроме напечатанного) "с отметкою, что мое, а что разошлось под моим именем". (Любой пушкинист продал бы душу дьяволу, чтобы разыскать "тетрадь Милорадовича"!)
Рыцарский поступок поэта восхитил генерал-губернатора, и он от имени царя объявил поэту прощение. Звание генерала, состоящего при особе Его Величества, с 1813 года носимое Милорадовичем, давало ему право объявлять словесные повеления царя, которые с этого момента приобретали силу закона. На прощание сановник дал поэту совет:
"Если вы уже решились нападать на правительство, почему же вы ничего не пишете о Сенате, который не что иное, как зверинец или свинарник".
Царь был недоволен поспешным прощением Пушкина, но не стал отменять решения "рыцаря без страха и упрека". Фактически своим поступком граф спас поэта, сына своего бывшего однополчанина, от грозившей ему ссылки в Соловецкий монастырь или Сибирь. В письме к В. А. Жуковскому от начала мая 1820 года С.Л. Пушкин писал:
"Что касается графа Милорадовича, то я не знаю, увидя его, брошусь ли я к его ногам или в его объятия".
P.S. Смертельно раненный на Сенатской площади во время восстания декабристов, граф Милорадович скончался в три часа ночи 15 декабря 1825 года. Перед смертью продиктовал свою просьбу государю: крепостных крестьян его отпустить на волю. Последняя воля была исполнена. Погребение графа было совершено "на счет казны".
Поминки по Бородинской битве
- Милорадовича помню
- В битве при Бородине:
- Был он в шляпе без султана
- На гнедом своём коне.
- Бодро он и хладнокровно
- Вёл полки в кровавый бой,
- Строй за строем густо, ровно
- Выступал живой стеной.
- Только подошли мы ближе
- К средоточию огня,
- Взвизгнуло ядро и пало
- Перед ним, к ногам коня,
- И, сердито землю роя
- Адским огненным волчком,
- Не затронуло героя,
- Но осыпало песком.
- "Бог мой! - он сказал с улыбкой,
- Указав на вражью рать, -
- Нас завидел неприятель
- И спешит нам честь отдать".
Князь П.А. Вяземский 1869