Виктор Сухоруков: Как хорошо валяться на планете!

Его совсем нет в рекламе.

И в политических ток-шоу.

И в бесконечных телесериалах.

Но скажите Сухоруков - и губы любого собеседника старше тридцати дрогнут в улыбке.

Кто-то запомнил несокрушимого в своей простоте Татарина из "Брата" и "Брата-2".

Кто-то, постарше, никогда не забудет заморыша-зэка по кличке Плешак, который в "Комедии строгого режима" гениально перевоплотился в беспощадного Ильича.

Кто-то однажды увидел Сухорукова на сцене, и этого хватило.

Ему не нужно мельтешить на экране, чтобы зрители не забыли. Он давно и прочно стоит в одном ряду - не очень длинном - современников, которые одним своим присутствием в нашей жизни делают ее чуточку спокойнее и добрее. А в тяжелую минуту обязательно оказываются рядом, чтобы поддержать и спасти. Люди слова и дела. Люди чести.

Такое не сыграешь.

Мы дружим 25 лет. Рискую написать это обязывающее слово, хотя мы видимся раз-два за год. Мой ночной звонок после того, как впервые увидел "Остров". Его неожиданный видеопривет с орехово-зуевского огорода, по которому он в телогрейке сурово бродит с лопатой. В промежутке - премьера в театре Моссовета, где после спектакля, кажется, пар шел от его насквозь промокшей батистовой рубашки...

Вот и все. Но как же это много!

Недавно Виктор предложил "Родине" свои стихи. Он написал их на съемках фильма "Грозный", где сыграл Малюту Скуратова, совсем не похожего на хрестоматийного злодея...

Я несказанно изумился. Сухоруков - поэт?! Попросил прислать еще. Он прислал. Но пока мы думали-гадали, как распорядиться этим богатством, он хлопнул дверью и ушел из театра, которому беззаветно служил двенадцать лет. Ушел накануне своего 70-летия, когда юбиляру надо бы, по-хорошему, готовить к дате звонкую премьеру.

"Подавился тоской, грубостью, печалью, непониманием и жлобством", - сказал в интервью. Премьера сама нашла его. Режиссер Римас Туминас позвал актера в Вахтанговский на роль князя Николая Андреевича Болконского в премьерном спектакле "Война и мир". И все последние недели юбиляр беззаветно репетировал. Обронив, впрочем, что от юбилея все равно сбежит далеко от Москвы…

Но от своей поэтической премьеры Виктору Ивановичу не убежать!

Душа

Нагрянет вдруг зима в июле,

Заснежит, мураву топча.

Ромашкам ледяных пилюлей

Раздаст с морозного плеча.

Мы холод сердца выдаем за жар души.

Не умирай, душа моя. Дыши!

Кабы знать

Не каждый волен выбирать.

Как знать? Я не берусь гадать.

Ведь, может статься, надорвусь

Иль сплетней старой подавлюсь

И мордой в грязь опять уткнусь.

А то вдруг страшно возгоржусь.

Нет, лучше спрячусь и замкнусь.

А вдруг чего-то захочу

И будет мне не по плечу,

Не по душе, не по заслугам?

А давний враг вдруг станет другом?

Как знать... Гадать я не берусь

И, соглашаясь, не смирюсь.

Не каждый волен выбирать.

Все может быть... Эх, кабы знать!

Боль

Я криком своим подчеркну тишину,

А воплем истошным отмечу беду.

Не хочет любовь не есть и не спать.

Попробуйте вы, улыбаясь, страдать.

И песни до слез, и праздник до крови.

А как без нее? Куда нам без боли?

Характер

Не характер у меня,

А сплошное куролесье!

Я и ангел, и свинья,

Как на блюдце - вот он весь я!

Вот я дома - и скитаюсь,

Вдруг напился - отосплюсь,

Коль обидел - то покаюсь,

Согрешил - так отмолюсь.

То явлюсь, то пропадаю,

То тону, а то всплываю,

То горю, то тлею я...

Есть ли у меня друзья?

Дорога

Бегущие дома, летящие цветы...

И мысли не боятся остроты.

Несутся вместе с лесом и водой

И облаками следом за бедой

Те мысли тяжкие, кусачие, вразлет...

Но их сегодня не беру в расчет.

Я успокоюсь, заказав чаёк.

Или вздремну, зашторясь. Путь далек.

Улица

Окошко настежь. Улица в слезах.

И вместо воздуха душа глотает холод.

Зеркальные асфальты на глазах

Воруют листья, утоляя голод.

И звуки нот в изгибе переулка...

Окно защелкнуто. Окончена прогулка.

Кино

Васильковая наливка

растекается во ржи.

Небо с полем на загривке

у коня, а конь - бежит.

Не бежит, а скачет лихо,

за собой маня своих,

и несется в кадре с вихрем

среди мертвых и живых.

Не война - кино снимают

про старинные года.

Спешно туча отрыдает -

и зачавкает вода

под ногами киногруппы,

а игрушечные трупы

лошадей и утварь вся,

гонорара не прося,

ждут смиренно крик хлопушки.

Зарычать готовы пушки,

сабли с лязгом зазвенеть,

порох - жахнуть, просвистеть

плети рады с наслажденьем,

и актеры с нетерпеньем -

ждут команды режиссера!

Да премьеры век не скорый...

...Вот снимается киношка...

Нет, поправимся немножко:

эпохальная страница -

и покой нам только снится.

Поле. Небо. Божий свет.

Василькам от нас привет.

Полет шмеля

И ясный день, и тихое дыханье,

И неба синь струится сквозь ресницы.

Полет шмеля - мотора громыханье.

Заливисто солируют синицы.

Ромашка как из детства карусель,

Под носом клевер шепчет мне о лете,

И в голове совсем не пьяный хмель...

Как хорошо валяться на планете!