Был я там в качестве финансового лейтенанта, брошенного из московской колыбели в мир металлургических заводов, силикатных казарм, внутренних и строительных войск, сопок с бурундуками, не виданных ранее бочек с красной икрой, бомжей, а также сизой колбасы, разыскиваемой под солнцем, похожим на холодное сердце. Сметана была счастьем. На полках расцветали ананасы и морская капуста. В офицерском общежитии, в двадцати стоявших рядом умывальниках, жили пеленки, похожие на розы.
По городу бродили в самоволках чеченская, казахская и сибирская роты, вызывая отчаяние любителей человечества. Солдатская кровать была местом ангельского сна, но не она была главным и сущим. Выше ее в миру были валенки, а еще выше - отчаянно желтого цвета младенческая коляска, у которой отваливалось правое колесо.
Это был город N, последняя невиданная стройка империи, никогда не завершенная, потому что у десятков тысяч согнанных туда людей закончились силы.
Там я впервые увидел продуктовые карточки и подержал их в руках.
Все было не так, город был переполнен колониями, химиками, бомжами, бичами и местами их обитания. И когда я подпрыгивал на трамвае, держа младенца, как букет в руках, дорогу пересекала длинная колонна под конвоем, свистящая и весело размахивающая руками в знак полной вольности и особого расположения к тем, кто заточен в трамвае.
Все было не так, все, что зачерпывало людей как рабочую, пригнанную, покорную силу, способную возвести последнюю пирамиду на границах империи. Вертикаль, подчинение, полное распоряжение, творог как чудо, присланное с запада.
Но там было все для воспитания свободного мышления - вместе с погонами старшего лейтенанта и водкой, в которой нужно искупать новые звезды, соединившись с замполитом и самим полковником над чашей из холодного стекла.
С тех пор мне не важны догматы - важно то, к чему они приводят.
Мне не нужно внушение - я могу ощупать жизнь своими руками.
Меня не нужно заставлять - я все сделаю сам, если сочту нужным.
И сгибать меня нельзя - хотя не знаю, что случится, если будут гнуть по-настоящему.
Амур
На узкой армейской кровати
мы с ней засыпали вдвоем,
и бился то ветер, то стартер
в морозный оконный проем.
Была побеленной обитель,
в свободном от платья углу
младенец дышал, новый житель,
а рядом стоял новый стул.
Мы тоже герои романа:
восток - бес холодный, с ума
сводящий мысок чемодана,
и дальше - как вечность, зима.
В алмазах - дежурство по части,
в хрустальном - казарма стоит,
в снегах - добрести и упасть бы,
а женщина в небе - и спит.
1982