Миронов: Рост протеста при улучшении жизни хорошо объясняют теории девиации

Кому и почему на Руси жить плохо

Согласно антропометрическим данным, в 1851-1860 годах сословия по степени удовлетворения базисных потребностей человека ранжировались так: духовенство (170,6 см), дворяне и чиновники (166,1 см), мещане (165,7 см), военные (165,5 см), крестьяне (165,1 см). Возьмём крайние варианты. Самыми низкорослыми в России ХIХ века были подкидыши - питомцы воспитательных домов, брошенные своими матерями, в основном крестьянками, мещанками и солдатками. При достижении физической зрелости они имели средний рост 162 см. Самыми высокорослыми являлись представители династии Романовых - около 183 см, по свидетельству великого князя Александра Михайловича¹. Разница в росте между подкидышами и Романовыми составляла 21 сантиметр.

Современные исследователи в качестве критериев общественного благополучия используют данные о девиантном поведении, в первую очередь о самоубийствах и убийствах². Рассмотрим суицидальное поведение россиян в XIX - начале ХХ века. По числу самоубийств на 100 тысяч населения среди 15 европейских стран, США и Японии Россия находилась на предпоследнем месте, немного превосходя Испанию и в 8-10 раз уступая находившимся на первом месте Дании и Швейцарии³. Если сравнить погодные колебания самоубийств и урожаев⁴, то окажется, что между ними не существовало логически и содержательно обоснованной зависимости (см. рис. 1).

В некоторых случаях падение урожайности сопровождалось увеличением самоубийств (1831, 1871, 1880, 1885, 1891, 1897, 1902), но ещё больше случаев, когда они изменялись синхронно - 1825-1840, 1893, 1899-1912 годы. Парный коэффициент корреляции Пирсона равен +0.308, что свидетельствует о слабой и прямой связи между самоубийствами и урожаями, от которых, как известно, в решающей степени зависело текущее благосостояние не только крестьянства, но и всей страны. Между тем, если бы экономический фактор играл важную роль в суицидальном поведении, то корреляция была бы существенной и обратной (урожаи растут, уровень самоубийств падает). Наше предположение находит подтверждение в том, что рост суицидов наблюдался только среди городского населения, в то время как в деревне после незначительного подъёма в 1880-м - начале 1890-х уровень самоубийств в начале ХХ века вернулся на уровень 1819-1825 годов и был ниже, чем в 1870-1874 годах. Причём большинство самоубийств в среде крестьянства происходило на почве пьянства⁵ (см. табл. 1).

Неудовлетворённость своим положением испытывали главным образом горожане, а не крестьяне, в особенности жители столиц и крупных городов, где суицидальность была существенно выше, чем в среднем по России: в Петербурге - примерно в 4-6 раз, в Москве - в 3-4 раза, а в Одессе (1902-1908) - даже в 5-10 раз. При этом и среди городских жителей крестьяне, составлявшие 45 процентов населения (1897), совершали наименьшее число самоубийств: в 3-4 раза реже, чем дворяне, в 1,5-2 раза реже, чем купцы и почётные граждане⁶ (см. табл. 2).

Преобладание среди суицидентов представителей привилегированных сословий и иностранцев позволяет предположить, что не элементарная материальная нужда была главной причиной, толкавшей людей к решению уйти из жизни, а скорее относительная депривация. Об этом же говорят и данные об их профессии: наибольшей суицидальностью отличались, в порядке уменьшения, проститутки, лица умственного труда, наёмные работники, рабочие, ремесленники, военнослужащие, крестьяне⁷. Выяснение мотивов на основании оставленных посмертных записок и полицейских расследований за 1905-1909 годы показывает, что экономический фактор (безработица, нужда) обусловливал лишь около 26 процентов всех самоубийств в городе⁸ (см. табл. 3).

Показательно, что, говоря о роли материального фактора, исследователи суицидального поведения имели в виду именно относительную депривацию - что хорошо для крестьянина, то плохо для дворянина - и подчёркивали значение степени неравенства⁹. Понижение числа самоубийств во время войн, несущих, как правило, трудности и лишения, также свидетельствует о том, что материальный фактор не был решающим в суицидальном поведении. Об этом же говорит и уменьшение самоубийств под влиянием революционных событий¹⁰.

Интересно, что в Советской России связь между изменением материального положения и самоубийствами, как и в имперской России, также была очень слабой. Во время Первой мировой войны, если судить по Петрограду, Москве и Одессе, коэффициент самоубийств снизился в 2,8-3 раза¹¹. После войны он стал расти и в целом по стране в 1923-1926 годах превзошёл довоенный уровень в 1,5 раза (3,7 против 5,6 на 100 тысяч), что можно было бы связать с послевоенными материальными трудностями. Однако в самые тяжёлые в материальном отношении годы, со второй половины 1920-х до начала 1950-х, коэффициент самоубийств для страны в целом имел, вероятно, нисходящий тренд, так как в 1956-1960 годах был примерно в два раза ниже, чем в 1923-1926-м¹².

Как и в дореволюционное время, в деревне уровень самоубийств снижался, а в городе увеличивался: монотонный тренд роста городских суицидов нарушали два резких повышения, в 1937-м и 1947-м, и заметный спад во время Второй мировой войны. В течение следующих 28 лет (1956-1984), несмотря на повышение жизненного уровня населения, коэффициент самоубийств вырос более чем в 15 раз - до 38,8; в первые два года перестройки резко упал - в 1,7 раза, а с 1986-го снова стал быстро расти¹³ (см. рис. 2).

Только со вторым пришествием капитализма в постсоветской России обнаружилась связь между экономической конъюнктурой и динамикой самоубийств.

С конца 1980-х снижение коэффициента самоубийств уступило место его медленному росту, сменившемуся резким взлётом в 1992-1994 годах, в момент колоссальной инфляции и резкого падения благосостояния. После небольшого снижения (1996-1998) под влиянием дефолта произошёл новый подъём, продолжавшийся до 2000 года. С 2001-го наступило устойчивое снижение, продолжающееся до настоящего времени.

Рассмотрим теперь динамику числа убийств¹⁴ (см. табл. 4).

В первые 20 лет после крестьянской реформы число убийств на 100 тысяч населения уменьшалось, но в следующее 25 лет, начиная со второй половины 1880-х, наблюдался огромный рост - в 2,8 раза к 1906-1908 годам. Это было связано с ростом террора, революционного движения и карательных мероприятий. Только за 1901-1910 годы от революционного террора пострадало около 17 тысяч человек, среди них около половины государственных служащих¹⁵. На террор правительство отвечало репрессиями. За участие в восстаниях, погромах и бунтах в 1901-1912 годах было казнено по приговорам военно-окружных и военно-полевых судов 4352 человека. Карательные отряды повесили и расстреляли в 1905-1906 годах около 6 тысяч человек и в 1906-1911 годах - более 5 тысяч. В восстаниях, погромах и бунтах было убито и ранено приблизительно 88 тысяч¹⁶.

Напомню, что вдохновителем и организатором террора против государства выступала оппозиционная интеллигенция. Общественность преклонялась перед террористами, а они чувствовали себя героями, смотрели на террор как на подвиг или религиозную жертву. По словам лидера эсеров Виктора Чернова, в России политический террор существовал "как система, как партийно-организованный метод борьбы против самодержавия"¹⁷.

Таким образом, тесной связи между числом убийств, с одной стороны, и экономическим положением и конъюнктурой, с другой стороны, в России XIX - начала ХХ века мы также не наблюдаем. Не было её и в советское время. Зато с приходом капитализма в постсоветской России, как и в случае с самоубийствами, связь стала очевидной¹⁸ (см. рис. 4).

Обратимся к общей преступности. Профессиональный и социальный состав правонарушителей позволяет до некоторой степени оценить степень неудовлетворённости жизнью отдельных социальных групп. В конце XIX - начале ХХ века, с точки зрения криминогенности представителей различных профессий (отношение доли лиц данной профессии в общем числе осуждённых к доле лиц данной профессии во всём населении), на первом месте были рабочие (11,2), на втором - лица свободных профессий и чиновники (2,3), на третьем - торговцы (1,9), на четвёртом - предприниматели и ремесленники (0,9), на пятом - крестьяне-землепашцы (0,6). На долю 3,2 млн рабочих приходилось около 30 процентов всех осуждённых. Рабочие, в подавляющем числе крестьяне по сословной принадлежности, были в 19 раз более криминогенными, чем крестьяне, жившие в общине.

Большая криминогенность свободных профессий, торговцев и предпринимателей, в массе более состоятельных, чем крестьяне, свидетельствует о том, что бедность, хотя и являлась криминогенным фактором, сама по себе не оказывала решающего влияния на рост преступности. Весьма красноречивы также данные о преступности по сословиям.

С точки зрения криминогенности сословий (отношение доли представителей данного сословия в общем числе осуждённых к доле лиц данного сословия в населении), в 1858-1897 годах первое место принадлежало купцам (2,0), второе - мещанам и ремесленникам (1,7), третье - дворянам и чиновникам (1,5), четвёртое - крестьянам (0,9), пятое - духовенству (0,3-0,4). Крестьянство уступало по криминогенности всем сословиям, кроме духовенства. После эмансипации влияние материального фактора на преступность увеличилось в другом смысле. Не бедность, а стремление разбогатеть любыми способами, не исключая и криминальных, часто служило мотивом преступления. Повышение роли богатства в системе ценностей, возможность через богатство сразу и радикально изменить свою жизнь к лучшему вводили многих людей среднего достатка в искушение¹⁹.

Если уровень самоубийств, убийств и общей преступности отражают степень недовольства и порождающую им фрустрацию и агрессию²⁰, то следует признать, что в конце XIX - начале ХХ века интеллигенция и рабочие являлась самой неудовлетворённой социальной группой. Агрессия определённых социальных групп обусловлена специфическими условиями их существования и особенностями менталитета²¹. Высокая преступность рабочих объяснялась их маргинальным статусом: оторвавшись от привычных условий и принятых стандартов поведения в деревне, освобождённые от контроля общины, они тяжело адаптировались к фабричной и городской жизни, чувствовали себя отчуждёнными, что и служило источником антиобщественного поведения и негативных психических состояний.

Причина недовольства интеллигенции была иной: она была не удовлетворена не столько своим материальным положением, сколько тем, что не оказывала влияния на проходившие в стране социальные и политические процессы в надлежащей, по её мнению, степени. Как справедливо пишет В. Г. Хорос, "русский образованный человек во второй половине XIX века имел больше возможностей участвовать в общественной деятельности и пропагандировать свои идеи, чем раньше. Но всё же и он ощущал себя в положении маргинала (курсив мой. - Б. М.), постоянно сталкивавшегося с непониманием и сопротивлением окружающей среды, прежде всего власти. Это пробуждало в нём ожесточение, доктринёрство, не располагало к конкретной практической работе"²².

В начале ХХ века наиболее активная часть интеллигенции, или общественность, чувствовала, что вполне созрела для участия в государственном управлении: "Земские учреждения заслужили того, чтобы их считать необходимыми органами государственного строя, они доказали своею работой свою жизнеспособность и без них едва ли мыслимо осторожное разумное движение всей жизни нашего отечества вперёд, движение в порядке, с соблюдением всех лучших заветов русской земли"²³. Интеллигенция жаждала большего контроля и гласности в общественных делах, стремилась к возможно широкому участию в политической жизни. Как утверждал либерально мыслящий учёный В. И. Вернадский, "русские граждане, взрослые мыслящие мужи, способные к государственному строительству", хотели легально заниматься политикой²⁴.

Девиантное поведение, благосостояние и революции

Вторая половина XIX - начала ХХ века сравнительно с первой половиной XIX столетия отмечена мощным ростом общественного движения, нередко приобретавшего протестную и временами агрессивную и революционную форму. Протестовали все - крестьяне и рабочие, духовенство и дворянство, но в наибольшей степени интеллигенция. Как правило, в историографии это интерпретируется как показатель тяжёлого, невыносимого положения доведённых до отчаяния трудящихся, в поддержку которых выступала интеллигенция. Однако материальное положение крестьян и рабочих постепенно и систематически улучшалось. В чём же тогда дело?

Рост протеста при улучшении жизни, на мой взгляд, хорошо объясняют теории девиации, потому что все протестные движения можно отнести к девиантному поведению: протестующие не согласны с официально утверждаемыми целями жизни, со средствами их достижения или в целом с существующими порядками. Теории аномии, социальной дезорганизации и напряжения, на мой взгляд, наилучшим образом объясняют всплеск протестного/отклоняющегося поведения в пореформенное время.

Великие реформы 1860-х, коренным образом изменившие условия существования и правила поведения, во-первых, породили дезориентацию, так как социальные нормы стали противоречивыми, утратили прежнюю ясность (теория аномии). Во-вторых, прежние устойчивые социальные связи становились противоречивыми и разрушались, вследствие чего социальный контроль над человеком со стороны социальных организаций, таких как сельская община, мещанское, купеческое и дворянское общества, чрезвычайно ослабел и в обществе проявились черты дезорганизации (теория дезорганизации). В-третьих, возникло невиданное прежде по масштабам противоречие, или напряжение, между потребностями людей и реальными возможностями их удовлетворения (теория напряжения)²⁵. Это напряжение со временем увеличивалось по мере роста индивидуализма, личной свободы, гражданских прав, уровня культуры и кругозора. Именно дезориентация, или разрегулированность, дезорганизация и рост напряжённости в обществе способствовали росту протестного/отклоняющегося поведения.

Уровень девиации в обществе до некоторой степени отражает преступность, поскольку включает основные формы отклоняющегося поведения. Рассмотрим российскую преступность за последние два столетия под углом зрения девиации²⁶ (см. рис. 4).

И до 1917 года, и в советское время между уровнем преступности и благосостояния отсутствовала логическая по здравому смыслу связь: когда уровень жизни повышался, преступность не снижалась, как можно было надеяться, а росла, а когда материальная жизнь улучшалась, преступность повышалась. Преступность имела тенденцию уменьшаться в периоды усиления социального контроля со стороны всех общественных и государственных структур и ограничения личных свобод. Если брать большие периоды времени, в России в XIX-XX веках, как и всюду в мире, наблюдался устойчивый и, как правило, необратимый рост преступности: достигнув определённого рубежа, она стабилизировалась, но не снижалась.

Были два исключения - царствование Николая I и сталинская эпоха: в обоих случаях преступность возвратилась к уровню конца XVIII столетия - времени расцвета крепостничества. Повышение преступности происходило скачками: в годы либеральных реформ она повышалась, а в консервативные стабилизировалась или росла медленно. Самое значительное увеличение преступности произошло после Великих реформ - в 2,7 раза с 1851-1860 по 1883-1889 годы, после 1917-го и Гражданской войны - в 1,4 раза с 1911-1913 по 1931-1935 и после реформ конца 1980-х-начала 1990-х - в 2,6 раза с 1981-1985 по 2006-2010 годы.

В современной социологии общим местом является утверждение, что успешное развитие цивилизации невозможно без свободы, неизбежно сопряжённой с отклоняющимся поведением, в том числе и преступного характера. В этом смысле само существование девиантности свидетельствует о наличии известного пространства свободы в обществе. "Если преступность падает заметно ниже среднего уровня, нам не с чем поздравить себя, - писал Э. Дюркгейм, - ибо мы можем быть уверены в том, что такой кажущийся прогресс связан с определённой социальной дезорганизацией"²⁷.

Действительно, самый низкий уровень преступности в России за последние двести лет наблюдался в последние годы сталинского режима - может быть, в самый мрачный период отечественной истории, и поздравлять россиян с этим было бы неуместно. Чтобы общество развивалось, чтобы существовала возможность для самовыражения и самореализации, в нём в равной степени должна существовать возможность как для конструктивного, так и для деструктивного деяния относительно традиции. Не случайно, наверное, рост преступности в пореформенной России сопровождался экономическим подъёмом, ростом изобретательства и творческой активности. В 1861-1900 годах сравнительно с 1825-1855-м преступность (если о ней судить по числу осуждённых - наиболее точному показателю) возросла в 2,7 раза, но и число запатентованных изобретений - в 13,2 раза (с 17 до 224 в год)²⁸.

Таким образом, рост протестных движений во второй половине XIX - начале ХХ века отражал не понижение уровня жизни, не кризис социума или государства - в смысле его неспособности управлять страной, а явился плодом прогрессивных социальных изменений в обществе, последствием предоставленной экономической и гражданской свободы огромной массе прежде бесправных людей, результатом развития рыночной экономики и невероятного прежде роста потребностей и ожиданий. Получение населением гражданских прав, утверждение идей законности и уважения к личности, с одной стороны, и облегчение возможности получения судебной защиты благодаря повсеместно учреждённым мировым судам, с другой стороны, способствовали росту зарегистрированной преступности. В мировые суды, введённые в практику в 1866 году для рассмотрения мелких уголовных исков, стали обращаться простые люди с такими обидами, на которые прежде и не помышляли жаловаться в суд, причём не столько из-за трудности найти там защиту или из-за страха перед официальным судом, сколько потому, что часто не считали правонарушениями такие деяния, как несправедливые наказания работодателем, мелкие обиды, оскорбления, побои.

С учреждением доступного, дешёвого, быстрого на решение мирового суда все, кто прежде чувствовали себя бесправными и молча сносили обиду и угнетение, пошли туда искать защиты, утверждать своё достоинство и право на уважение: жёны жаловались на жестокое обращение мужей, просили развода или выдачу вида на жительство отдельно от мужей; рабочие выносили в суд трудовые споры, жаловались на несправедливое отношение к ним предпринимателей и требовали их наказания и т. д. В мировых судах по всей стране в 1884-1888 годах рассматривалось 1036 тысяч дел в год, в 1909-1913-м - 1567 тысяч, что составляло около 57 процентов всех уголовных дел и около 90 процентов всех мелких уголовных дел. Как это ни парадоксально, в росте криминального поведения нашло отражение пробуждение чувства личности и стремление отстоять своё достоинство. Повышение преступности среди молодёжи и женщин также находилось, хотя бы отчасти, в связи с их борьбой за своё достоинство и стремлением освободиться от контроля глав семей и мужчин. С 1834 по 1913 год доля несовершеннолетних среди правонарушителей возросла с 7 до 21 процента, женщин - с 11 до 15 процентов²⁹.

Рост протестных движений проходил под решающим влиянием либерально-радикальной интеллигенции: именно она выступала лидером, организатором и непременным их участником. Само определение интеллигенции как специфической социальной группы, идентифицировавшей себя через оппозицию с капитализмом и самодержавием, отрицавшей господствующие в обществе цели и средства их достижения и предлагавшей свои³⁰, говорит о её маргинальности. В терминах Р. Мертона, типичного интеллигента следует назвать девиантом-бунтарём.

Интеллигентов, если судить по числу лиц с высшим и средним образованием, насчитывалось в 1897 году в Европейской России около 774,6 тысячи (1,61% самодеятельного населения)³¹. Учитывая, что многие имели семьи, это давало довольно значительное число если не девиантов, то, по крайней мере, лиц, склонных к отклоняющемуся поведению. Хорос считает активными участниками протестных движений также люмпенов, появившихся в значительном числе в результате "выпадения из системы ценностей, существующих классовых, сословных или групповых структур, которые давали человеку не только фиксированный социальный статус, но и определённую культурную ориентацию"³². По-видимому, всё-таки люмпенов, готовых участвовать в антиправительственных выступлениях, было не так много: если отнести к ним всех лиц без твёрдого дохода - нищих, бродяг, странников, богомолок, призреваемых в богадельнях и приютах, заключённых и других "босяков", в 1897 году - около 457 тысяч (0,59% самодеятельного населения)³³.

Таким образом, в полном соответствии с социологическими теориями девиации, в стабильном, традиционном российском социуме до Великих реформ 1860-х годов, в котором население было привязано крепостным правом к месту жительства и своим общинам, а городская жизнь - мало развита, существовал строгий социальный контроль, социальная структура жёстко иерархизирована, вертикальная социальная мобильность низка, общинные связи сильно развиты и общественные цели преобладали над личными, наблюдалась низкая девиация.

Напротив, в пореформенную эпоху, когда вертикальная и горизонтальная социальная мобильность населения на порядок возросли, урбанизация пришла на смену дезурбанизации (в течение XVIII - первой половины XIX века доля городского населения понизилась с 13% до 9%34), социальный контроль со стороны общественных организаций и государства слабел, общественные связи быстрыми темпами заменяли общинные, индивидуализм приходил на смену коллективизму, гражданские права и личный успех для многих людей стали занимать важное место в их системе ценностей, население стало располагать большой свободой и инициативой, рыночная экономика вытесняла командную, девиация существенно выросла.

Две аналогичные волны роста девиации по тем же причинам имели место и в XX веке - в ходе структурных реформ, проведённых большевиками после революции 1917-го и в 1985-2000 годах, в ходе новых структурных реформ, фактически возвративших страну к дореволюционному экономическому и политическому режиму.

Теории революции и русские революции

В политической социологии предлагается несколько объяснений происхождения революций в зависимости от того, какой фактор считается относительно более важным, - психосоциальное, структурное и политическое. Питирим Сорокин сформулировал одно из психосоциальных объяснений: суть революции - в патологических и варварских действиях человека, свидетельствующих о полном разрыве с цивилизацией, дисциплиной, порядком и нравственностью. Патологическое поведение является реакцией на невыносимо тяжёлые условия жизни и перерождается в революцию, когда ослабевшая власть утрачивает способность поддерживать порядок силой³⁵.

Если концепция адекватна, логично ожидать увеличения числа преступников, суицидентов и психически больных в годы революции и предшествующих ей годах. Имеющиеся данные не подтверждают эту гипотезу.

Число осуждённых общими судами на 100 тысяч составило в 1900-1904 годах - 86, в 1905-1907 - 82, в 1908-1912 - 104³⁶, то есть в годы революции уменьшилось. Похожая картина наблюдалась в годы Первой мировой³⁷ (см. табл. 5).

В 1914-1916 годах по восьми судебных округам, по которым сохранились сведения о числе следствий, уровень преступности был ниже, чем в 1911-1913, в 1,3 раза, в том числе в городе он увеличился на 3 процента, а в деревне уменьшился на 36 процентов. Вряд ли это можно объяснить только уходом миллионов здоровых мужчин в армию.

Во-первых, понизилась преступность женщин и детей, которые мобилизации не подлежали. Во-вторых, численность городского населения за четыре года войны (1914-1917) увеличилась с 20,4 до 25,6 млн, или на 25,5 процента³⁸, а в городах совершалось около 36 процентов всех преступлений³⁹. В-третьих, в деревне за 1914-1916 годы число преступлений уменьшилось в большей степени (на 36%), чем население: в армию было взято около 11 процентов всего населения и 23 процента мужчин⁴⁰.

Сведения о преступности за 1917-1919 годы не введены в научный оборот, возможно, они вообще не сохранились. Но данные за 1920-1924 годы свидетельствуют о скачке преступности после революции: число осуждённых относительно 1911-1913 годов увеличилось в 2,8 раза - с 883 до 2495 на 100 тысяч⁴¹. Для сравнения: в 2006-2009 годах число зарегистрированных преступлений на 100 тысяч достигло 2398 и было в 1,4 раза больше, чем в 1911-1913 годах.

Окончание следует

• _{1. Миронов Б. Н. Благосостояние населения и революции в имперской России: XVIII - начало ХХ века. М. 2010. С. 625.}
• _{2. Воронин Г. Л. Объективные и субъективные показатели общественного благополучия//Социологический журнал. 2009. № 3. С. 41-54.}
• _{3. Лихачёв А. В. Самоубийство в Западной Европе и России: Опыт сравнительно-статистического исследования. СПб. 1882. С. 177-181; Новосельский С. А. Очерк статистики самоубийств//Гигиена и санитария. 1910. № 9. Т. 1. С. 623.}
• _{4. Михайловский В. Г. Урожаи в России 1801-1914 гг.//Бюллетень ЦСУ. 1921. № 50. С. 4.}
• _{5. Умершие насильственно и внезапно в Российской империи в 1870-1874 гг.//Временник Российской империи. Серия 2. Вып. 19. СПб. 1882; Умершие насильственно и внезапно в Российской империи в 1875-1887 гг.//Временник ЦСК МВД. №. 35. СПб. 1894; Умершие насильственно и внезапно в Российской империи в 1888-1893 гг.//Временник ЦСК МВД. №. 41. СПб. 1897; Отчёт о состоянии народного здравия и организации врачебной помощи населению в России за [1904-1914] год. СПб.; Пг. 1906-1916.}
• _{6. Пономарёв Н. В. Самоубийство в Западной Европе и в России, в связи с развитием умопомешательства//Сборник сочинений по судебной медицине, изд. Медицинским департаментом. Т. 3. СПб. 1880. С. 72-73; Розанов П. Г. О самоубийстве. М. 1891. С. 142-143; Тереховко Ф. К. К вопросу о самоубийстве в С.-Петербурге за двадцатилетний период (1881-1900 гг.). Гатчина. 1903. С. 80-81, 84; Тарновский Е. Н. Сведения о самоубийствах в Западной Европе и в РСФСР за последнее десятилетие//Проблемы преступности. М.; Л. 1926. С. 209-211.}
• _{7. Тереховко Ф. К. Указ. соч. С. 90-91; Пономарёв Н. В. Указ. соч. С. 82-83, 92.}
• _{8. Жбанков Д. Н. Современные самоубийства//Современный мир. 1910. № 3. С. 29; Новосельский С. А. Самоубийства в Ленинграде//Статистический бюллетень. Ленинградское обл. отделение статистики. 1930. № 24. С. 69-70.}
• _{9. Бехтерев В. М. О причинах самоубийства и о возможной борьбе с ним//Вестник знания. 1912. № 2. С. 136.}
• _{10. Там же. С. 139; Жбанков Д. Н. О самоубийствах в последние годы//Русское богатство. 1909. № 4. С. 29.}
• _{11. Тарновский Е. Н. Указ. соч. С. 192-193.}
• _{12. В 1923-1926 гг. - 5,6 на 100 тыс.}
• _{13. Богоявленский Д. Д. Российские самоубийства и российские реформы//Население и общество. 2001. № 52. С. 76-86.}
• _{14. Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII - начало XX в.): Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства. 3-е изд. Т. 2. СПб. 2003. С. 90.}
• _{15. Geifman A. Thou Shalt Kill: Revolutionary Terrorism in Russia: 1894-1917. Princeton, NJ. 1997. P. 21.}
• _{16. Энциклопедический словарь Русского библиографического ин-та Гранат. Т. 36. Ч. 5. М. 1922. С. 655-659.}
• _{17. Чернов В. М. Рождение революционной России (Февральская революция). Париж; Прага; Нью-Йорк. 1934. С. 39.}
• _{18. Гилинский Я. И. Криминология: Теория, история, эмпирическая база, социальный контроль. СПб. 2002. С. 56, 66.}
• _{19. Миронов Б. Н. Социальная история. Т. 2. С. 95.}
• _{20. Гилинский Я. И. Указ. соч. С. 67-68; Смидович С. Г. Самоубийства в зеркале статистики//Социологические исследования. 1990. № 4. С. 74-79.}
• _{21. Huret R. All in the Family Again? Political Historians and the Challenge of Social History//Journal of Policy History. 2009. Vol. 21. № 3. P. 239-263.}
• _{22. Хорос В. Г. Русская история в сравнительном освещении. М. 1996. С. 108.}
• _{23. Миронов Б. Н. Благосостояние. С. 590-591.}
• _{24. Трубецкая О. Н. Князь С. Н. Трубецкой: Воспоминания сестры. Нью-Йорк. 1953. С. 73.}
• _{25. Гилинский Я. И. Указ. соч. С. 99-154.}
• _{26. Миронов Б. Н. Социальная история. Т. 2. С. 85; Гилинский Я. И. Указ. соч. С. 222; Иншаков С. М. Латентная преступность в Российской Федерации: перспективы исследования. Просмотр 6.01.2011: http://sartraccc.ru/i.php?oper=read_file&filename=Pub/inshakov(10-04-10).htm}
• _{27. Дюркгейм Э. Норма и патология//Социология преступности: (Современные буржуазные теории). М. 1966. С. 44.}
• _{28. Ревинский Д. О. Патентование изобретений в России (1812-1870 гг.)//Экономическая история. Ежегодник. 2001. М. 2002. С. 347.}
• _{29. Миронов Б. Н. Социальная история. Т. 2. С. 94.}
• _{30. Хорос В. Г. Указ. соч. С. 96-98.}
• _{31. Миронов Б. Н. Благосостояние. С. 646, 655.}
• _{32. Хорос В. Г. Указ. соч. С. 116.}
• _{33. Миронов Б. Н. Благосостояние. С. 655.}
• _{34. Он же. Социальная история. Т. 1. С. 315.}
• _{35. Сорокин П. А. Человек. Цивилизация. Общество. М. 1992. С. 266-294.}
• _{36. Ли Д. А. Преступность как социальное явление. М. 1997. С. 121-122.}
• _{37. Тарновский Е. Н. Война и движение преступности в 1911-1916 гг.//Сборник статей по пролетарской революции и праву. 1918. Т. 5. № 1-4. С. 98, 104, 109.}
• _{38. Волков Е. З. Динамика народонаселения СССР за 80 лет. М. 1930. С. 264-271.}
• _{39. Ежегодник России 1910 г. СПб. 1911. С. 345, 353, 359; Гернет М. Н. Моральная статистика: (Уголовная статистика и статистика самоубийств). М. 1922. С. 192.}
• _{40. Россия в мировой войне: 1914-1918 года. М. 1925. С. 22.}
• _{41. Миронов Б. Н. Социальная история. Т. 2. С. 85; Лунеев В. В. Преступность XX века. М. 1997. С. 56-57.}