Семен Гудзенко. Мы воду дымную хлебали из почерневших котелков...

Последнее издание Гудзенко вышло четверть века назад, еще в советское время, но найти его книги не так уж трудно¹. И, наверное, те же строки стихов, что я медленно, а порой и мучительно, разбираю в архиве, я мог бы спокойно прочитать вечером на диване или в Интернете.

Но вот отчего-то мне очень важно увидеть почерк человека, написавшего:

"Когда на смерть идут - поют,  а перед этим - можно плакать...".

Мне для чего-то необходимо увидеть не в книге, а нацарапанное карандашом у костра: "Мы воду дымную хлебали из почерневших котелков..."

Записная книжка Семена Гудзенко. 1941-1942. РГАЛИ

Записная книжка девятнадцатилетнего студента ИФЛИ Гудзенко. Одна из его последних предвоенных записей (19 июня 1941): "В Москве светает... Звезды косяком идут...".

Через несколько недель после начала войны Гудзенко записался добровольцем в ОМСБОН - Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения. Отбирали в это подразделение прежде всего спортсменов, причем такого уровня, как братья Знаменские. Как же туда попал 19-летний студент второго курса литфака Гудзенко? Объяснение простое: при отборе ценилась не только физическая подготовка, но и психологическая устойчивость, творческий склад ума, способность быстро принимать решения, знание языков, коммуникабельность. Все это было у Гудзенко.

Бригада формировалась для разведывательных и диверсионных действий. Это было совершенно новое для нашей армии элитное подразделение. Поэтому Гудзенко можно по праву назвать первым поэтом советского спецназа.

Уже в ноябре 1941-го омсбоновцев небольшими отрядами забрасывали на оккупированную территорию. Отряды состояли только из добровольцев, связанных крепкой дружбой. В боевой обстановке важно было понимать друг друга без слов. Переходили линию фронта на лыжах, каждый тащил за спиной пятнадцать килограммов взрывчатки. Подрывали мосты, минировали шоссейные и железные дороги, забрасывали гранатами немецкие штабы.

2 февраля 1942 года Гудзенко был ранен в живот осколком мины. Кто-то из друзей потом заметит: "пушкинское ранение". Семен выжил, но был признан негодным к строевой. С июня 1942-го он служил в редакции газеты ОМСБОНа "Победа за нами"².

В 1943 году ОМСБОН переформировали, и Гудзенко перевели в газету 2-го Украинского фронта "Суворовский натиск"³. Прошел Карпаты и Венгрию. Победу он встретил в Будапеште. Из наградного листа, датированного 12 мая 1945 года:

"Красноармеец - поэт Гудзенко С.П. принимал активное участие в освещении штурма Будапешта, находясь постоянно в штурмующих подразделениях, корреспондируя не только в газету "Суворовский натиск", но и в центральную прессу. Талантливый поэт, чьи стихи пользуются исключительным успехом среди солдат и офицеров фронта, он выполнял любые задания редакции, писал очерки о героях фронта, зарисовки, организовывал военкоровский материал, создавал актив вокруг газеты.

Будучи сам солдатом - первое время участвовал в войне как десантник в тылу врага, дважды ранен, - хорошо знает жизнь солдата. Поэтому его стихи и очерки правдиво отражали жизнь людей переднего края, воспитывали в бойцах и офицерах любовь к Родине, ненависть к врагу, поднимали наступательный порыв.

Красноармеец Гудзенко С.П. достоин награждения орденом Отечественной войны II степени".

А до этого у него были две награды: орден "Красной Звезды" и медаль "За оборону Москвы".

Семен Петрович Гудзенко умер в феврале 1953-го. Ему было тридцать лет. Сбылось написанное им в 1946-м: "Мы не от старости умрем,- от старых ран умрем..." Но сказалось не только ранение, но и тяжелая травма головы, полученная Семеном в мае 1942-го в центре Москвы (поэта сбила машина около печально известного здания на Лубянке).

Из выступления сослуживца поэта, офицера-подрывника Беркина на вечере Семена Гудзенко в московском Клубе писателей 21 апреля 1943 года: "У тола есть такое качество, что он не боится времени, и может... пролежать где-нибудь и все же потом взорвется. Я думаю, что и стихи Гудзенко не боятся времени..."

"На ветром выжженную кожу ложатся отсветы атак..."

• Будет снег хлестать
• и с ног валить
• и к ночи
• быть может или быть не может
• но я хотел, чтоб было так:
• на ветром выжженную кожу
• ложатся отсветы атак
• чтоб на обветренную кожу
• ложились отсветы атак
• и <...> ночью на привале
• мы воду дымную хлебали
• из почерневших котелков

<6/ХI 1941>

Наступление

• Великая страна
• не встанет на колени.
• Из русских никогда
• не сделаешь рабов.
• Мы верили всегда:
• начнется наступленье,
• врагу не унести
• завшивевших голов.
• Под Клином на снегу
• валяются останки,
• окоченевших псо
• ввезде громит народ.
• Мы ждали этот час,
• когда помчатся танки,
• когда бойцы пойдут,
• кроша врагов, вперед.
• Пусть впереди нас ждут
• тяжелые сраженья,
• суровые ветра,
• глубокие снега,
• но началось уже
• такое наступленье,
• в котором навсегда
• мы разобьем врага.

<10/XII 1941>

• Он утром побывал в Москве,
• ждал девушку на Моховой.
• А ночью: парашют в траве,
• в украинской сырой траве.
• И ночь, и гул над головой.
• И снова утро. Снова ждет
• он танк врага. В росе трава...

<1942>

• На узеньком участке обороны
• по Ленинградскому шоссе
• стояла наша рота.
• Все солдаты знали, что за нами -
• столица,
• что вокруг леса,
• что за горами,
• за долами...

<1942>

Из неоконченной "Баллады о бессмертии"

• Палата смертников. Темно.
• Всю ночь колотит дождь о подоконник.
• Он хочет раненым помочь.
• И хочет смертникам помочь...

<1942>

• Это рота новобранцев шла.
• У распятья замерли стрелки.
• Сняли шапки. И взвели курки,
• салютуя павшим у шоссе.

<1945>

Солдатский романс

Меня весною раннейотсюда не зови,я здесь в атаке раненна подступах к любви.

На этих тихих склонах,у жаркого огня,в штрафной отряд влюбленныхзачислили меня.

И каждый день с повиннойя к милой приходил,но неприступна Нинаи штатский ей не мил.

Но вот уже солдатомдорога привела,здесь милая когда-тои гордая жила.

Но нет ее на кручах,в тоске шумит ковыль.Увез один поручикее за сотню миль.

Пусть двести или триста,объеду целый мир,найду вас, ненавистный,мой милый командир.

<1945>

Безногие - без ног,безрукие - без рук.В городе Мадьяроваренаскочил на мину друг.

Я один.И быть бездругим -это хуже,чем безруким.

<1945>

Перед атакой

Когда на смерть идут - поют,А перед этим можно плакать.Ведь самый страшный час в бою -Час ожидания атаки.

Снег минами изрыт вокругИ почернел от пыли минной.Разрыв - и умирает друг.И значит - смерть проходит мимо.

Сейчас настанет мой черед,За мной одним идет охота.Будь проклят сорок первый год,И вмерзшая в снега пехота.

Мне кажется, что я магнит,Что я притягиваю мины.Разрыв - и лейтенант хрипит.И смерть опять проходит мимо.

Но мы уже не в силах ждать.И нас ведет через траншеиОкоченевшая вражда,Штыком дырявящая шеи.

Бой был короткий. А потомГлушили водку ледяную,И выковыривал ножомИз-под ногтей я кровь чужую.

"Служу в Особом отряде..."

Писбмо матери от 3 апреля 1942 года. РГАЛИ

[ 10 /XII-41 г. ]

Дорогая мама, я жив здоров. У меня все по-старому. Пришли свой точный адрес. Я в Москве. Адрес мой: ППС 188, п/я 02. Рота 1-я.Пиши мне чаще.Целую крепко! Сарик.

[ 14/II-42 г. ]

Дорогая мамочка! Я жив и здоров. Временно я из Москвы выезжал. Так что твои письма уже месяц не читал. Сейчас я легко ранен и деньков через 7-8 снова таким же, как прежде, приеду в Москву. Сейчас я в госпитале в Рязанской обл. Письма твои меня здесь не застанут, так что пиши по старому адресу.

[ 27/II-42 г. ]

Дорогая мамочка!Телеграммы сегодня получил. Я жив, здоров. Все у меня в полном порядке. Ранен я был в живот. Касательное ранение только мягких тканей. Рана небольшая 1х5. <...>Мамочка, ты меня поймешь, если я не буду описывать тебе всех и всяких подробностей. Настроение хорошее и бодрое. Сейчас много читаю. Хоть на 1/100 наверстываю упущенное. Мамочка, жду твоего письма. Если оно меня здесь не застанет, оставляю адрес куда его переслать: ст. Шилово Рязанской обл., п/я 5, корп.1 <...>Целую крепко-крепко.Сарик.

[ 1/V-42 г. ]

Дорогая мама!Письмо твое получил. Признаюсь, я очень беспокоился о твоем благополучии. Если бы еще один день без вестей, телеграфировал бы в Петровск. Мамочка, я жив и абсолютно здоров. Нахожусь по-прежнему в своей части, в Особых войсках НКВД. Нахожусь среди своих товарищей, среди которых много студентов ИФЛИ. Многих друзей нет уже. Они или погибли или в командировках. Часто бываю в своем институте. 28го был на Первомайском вечере. <...> Мамочка, еще раз пишу: обо мне не волнуйся. Рана совсем зажила. Внутренности совершенно не задеты. Чувствую себя крепким и здоровым. Сталин сегодня приказал в 1942 г. окончательно разгромить стервецов. Выполним.Привет родным.Целую тебя крепко-крепко!Сарик.Если буду уезжать сообщу. Выгляжу я хорошо. Загорел.

[ 15 /ХI-42 г. ]

Дорогая мамочка!Наконец-то я получил от тебя весть. Ты представляешь себе мое ощущение, когда я получил обратно свое письмо со страшной припиской: "адресат выбыл". Мамочка дорогая, мне очень тяжело читать письмо твое. На старости лет ты странствуешь: Киев-Волга-Сибирь. Тяжело не только за тебя, но и за всю Россию. И письмо твое, и образ твой, с мешком за плечами - это так матерински, так все и у всех.Целую очень, очень крепко.Твой сын Сарик.

Семен Гудзенко. Послевоенный снимок РГАЛИ

"Неужели вы всегда будете писать о войне?.."

В архиве Семена Гудзенко хранится папка с записками, которые поэт получал на поэтических вечерах и встречах. По тому, как поэт берег каждую такую записку (а часто это был измятый, неприглядный клочок газеты или оберточной бумаги), можно понять, что для него встречи с читателями были очень важными событиями. Записки воскрешали лица и глаза, улыбки и слезы, неповторимую и ничем незаменимую атмосферу прямого общения с людьми.

Кажется, что для Гудзенко возможность прочитать стихи в большой аудитории была дороже возможности опубликовать эти же стихи. Еще в 1943 году, на вечере в Доме писателей, он сказал: "Для поэта не так важно, чтобы его хвалили. Важно, чтобы вообще говорили по поводу его стихов. Пусть даже кто-нибудь скажет неодобрительно..."

Его любимой аудиторией были армейская молодежь и студенты. Он не только всегда соглашался идти, ехать, лететь к ним, но часто сам занимался подготовкой таких встреч, "пробивал" их, когда власть стала "закручивать гайки", вникал во все детали организации.

Популярность поэтических вечеров в Политехническом, в Колонном зале, в клубе МГУ была огромной, мест не хватало, у входа неизбежно возникал ажиотаж, кого-то не пускали, и Гудзенко спешил вмешаться, чтобы никто не остался за порогом.

Литературовед и поэт Виктор Васильевич Афанасьев рассказывал мне, как в 1945 году он мальчишкой попал на вечер Семена Гудзенко в клубе МГУ: "Пришли с фронта поэты: Семен Гудзенко, Марк Максимов, Виктор Урин, Александр Межиров, Вероника Тушнова, Николай Старшинов, Юлия Друнина и другие. Все в военной форме, молодые. В Москве начались незабываемые вечера поэзии, на которые народ просто ломился. И вот мы собираемся стайкой в Колонном зале Дома союзов или в Политехническом. Денег у нас нет. Сидим у входа и ждем, когда появятся поэты. Мы знаем, что всех добрее - Семен. И вот он идет. Мы к нему: "Семен, проведи нас! Попроси контролершу". - "А что, вы не стихотворцы ли? Вот ты, стихи пишешь?" - спрашивает он меня. - "Да". - "Садись, сочини четверостишие". В страшном волнении сажусь, сочиняю. Он прочитал и говорит: "Все ясно, поэт... Пошли!" Он ведет всех нас и с улыбкой басом говорит контролерше: "Пропустите! Поэты".

Все, кто слышал, как читает Гудзенко, никогда уже не могли забыть своего впечатления. У Семена было огромное обаяние и врожденный артистизм. Высокий, красивый, зеленоглазый, с голосом "зычным, как у запорожского казака" (по свидетельству В.В. Афанасьева), он никого не играл, был только самим собой, но как раз эта невероятная свобода поражала более всего.

И, конечно, он каждый раз страшно волновался. Еще до войны записал в дневнике: "Если не задыхаешься в любви и горе, стихов не пиши..."

К счастью, сохранились аудиозаписи трех (по моим сведениям) стихотворений Гудзенко в авторском исполнении. Как он читает "Я был пехотой в поле чистом..."! Его чтение поражает нас, как поражало современников. Слова идут с такой расстановкой, с такими жаркими, глубокими паузами, будто это медленно поднимают на борт сверкающую на солнце тяжелую якорную цепь.

Почему Гудзенко читал стихи именно так, как он читал? Наверное, Семен бы и сам этого не объяснил. Но что ясно было ему и что понятно нам: он был голосом убитых.

За дорогою леса

И убитых голоса...

[ * * * ]

Вы сказали, что у Вас "военное" - на всю жизнь. Неужели Вы всегда будете писать о войне и с точки зрения "вояки", но ни строчки просто стихов о труде и о других простых жизненных делах?

[ * * * ]

Вы говорите, что Вам нечего рассказывать о себе, что Вы такой же как и мы, так сколько же Вам лет?

[ * * * ]

Скажите, пожалуйста, Вы начали писать до войны, или только пламя войны разожгло пламя Вашей поэзии? Ваши стихи свежи, молоды, в них слышится юность 24 лет.

[ * * * ]

Писали ли Вы стихи в партизанском отряде? Вообще, в какой обстановке Вам приходилось писать?

[ * * * ]

Есть ли у вас стихи о танкистах, и думаете ли написать?

Самохин.

[ * * * ]

Благодарю Вас за стихи, за сердце, за нужную жизнь Вашу.

[ * * * ]

Привет от старого фронтового друга Евгения Ануфриева. Помнишь, как вместе служили?

[ * * * ]

Семен! Прочти нашу партизанскую песню, которая попала уже в фольклор!

[ * * * ]

т. Гудзенко, прочитайте, пожалуйста, "Он лежал на снегу, не просил: пристрелите, оставьте..."

[ * * * ]

Где с вами можно встретиться и почему вы на меня не смотрите?

[ * * * ]

Товарищ Гудзенко! Сколько силы в Ваших стихах! От некоторых слов просто бегут мурашки по спине. Как Вы правильно обо всем пишете.

[ * * * ]

Товарищ Гудзенко! Просим Вас прочесть стихотворение, которое Вы писали с фронта своей подруге жизни.

Из книги английского историка Роберта Кершоу "1941 год глазами немцев. Березовые кресты вместо железных".

Ефрейтор Фриц Зигель в письме домой 6 декабря 1941 года:

"Боже мой, что же эти русские задумали сделать с нами? Хорошо бы, если бы там, наверху, хотя бы прислушались к нам, иначе всем нам здесь придется подохнуть"

^{Примечания1 Через Интернет я нашел "Армейские записные книжки"(1962), "Избранное"(1977), сборник "Дальний гарнизон"(1984). Все три книги мне прислали из провинции - Ростов-на-Дону, Новосибирск, Иркутск.2 Редактором газеты был Анатолий Тогманов. В редакции служили бывшие аспиранты ИФЛИ Семен Беркин, Николай Лукошенко, студент Эмиль Аркинд (В. Кардин), опытный газетчик Евгений Шистер.3 Среди военных корреспондентов газеты "Суворовский натиск" были писатели Владимир Лидин, Сергей Вашенцев, Лев Шапиро, Леонид и Петр Тур, Сергей Тельканов, Иван Молчанов, Анвер Бикчентаев, Лазарь Санов, Борис Буркатов...}