С моим коллегой возвращались из Бангалора, где провели несколько дней в усадьбе русского художника Святослава Рериха. Дорога до Мадраса (сегодня этот индийский город называется Ченнаи) была длинной и утомительной, и разговор наш постепенно перешел на предмет, наиболее часто и с наибольшей охотой обсуждаемый русскими здесь, в Индии: мы говорили о Шамбале - таинственной стране в Гималаях, населенной Учителями человечества - махатмами; стране, в которую можно попасть, но из которой нельзя вернуться.
Так постепенно мы с ним добрались до нашей соотечественницы, Елены Блаватской - дворянки, талантливейшей писательницы, теолога, философа и, судя по всему, выдающегося мистификатора. Тут-то и разгорелся спор.
Я утверждал, что все эти "письма махатм", якобы пришедшие к нам с Гималаев, - чушь, умелая подтасовка, мастерски сделанная Блаватской, мой приятель, напротив, яростно отстаивал истинность гималайских посланий, аргументируя тем, что на его стороне такие авторитеты (помимо Блаватской), как Николай Рерих, сумевшие создать очень востребованную во всем мире целую теософскую систему, которую наши соотечественники только-только начинают постигать.
Не знаю, чем бы закончился наш спор, если бы кому-то из нас не пришла в голову интересная мысль: всего через полчаса мы будем в Адьяре - пригороде Мадраса, где находится штаб-квартира Международного теософского общества, основанного Еленой Блаватской и ее мужем, британским полковником Олкоттом. Правда, хозяйка этого закрытого и таинственного общества - мадам Бернье - была известна как человек на редкость суровый и окруженный разного рода оккультными легендами. Кое-кто из знакомых называл ее адьярской ведьмой.
Я помнил все это, однако решение было принято, и мы свернули в Адьяр.
Нас встретил огромный пустой дом с колоннами в виде слонов, с огромными гулкими прохладными холлами, в одном из которых мы обнаружили скульптурную группу, изображающую Блаватскую и ее мужа. Мы разглядывали эту композицию, когда вдруг за нашими спинами раздался тихий глухой голос, спросивший, что нам здесь надо. Я вздрогнул и быстро обернулся: перед нами стоял седой сухой индиец в белых одеждах, судя по всему, слуга. Мы вежливо представились и сказали, что хотели бы видеть мадам Бернье. В ответ нам было вежливо сказано, что мадам Бернье никого не принимает без предварительной договоренности, однако, возможно, она сделает исключение для людей из России.
Мы уже успели обнаружить в одном из залов теософского общества мраморную урну с прахом Елены Блаватской, когда в противоположном конце холла раздались гулкие медленные шаги и перед нами предстала маленькая седая женщина с тонкими и резкими чертами лица, горящим сосредоточенным взглядом и строго сведенными бровями.
- Что вам угодно, господа? - тихо спросила она низким скрипучим голосом.
Мы объяснили, что нас интересует, рассказав мадам Бернье о сути наших разногласий. Она подумала немного и вдруг стала рассказывать о Блаватской. Я немедленно включил диктофон и с репортерской сноровкой быстро положил его на стол рядом с мадам Бернье. Мое усердие не осталось незамеченным: она с явным неодобрением взглянула сначала на диктофон, потом на меня. Я стерпел этот взгляд и диктофона не убрал: когда еще выпадет случай поговорить с хозяйкой теософского общества?
Суть того, о чем говорила мадам Бернье, сводилась к следующему: все, о чем писала Блаватская, существует на самом деле, однако в нашем споре нет победителей и побежденных, поскольку эзотерическое знание дается только тому, кто готов его получить. Для того чтобы попасть в Шамбалу, не обязательно ехать в Гималаи: ворота этой страны, в зависимости от готовности человека попасть туда, могут находиться очень близко.
- Вы верите в Шамбалу, значит, она существует. Вы не верите - значит, ее нет. Таким образом, - подытожила она, - таинственная страна существует и не существует одновременно.
Она дала понять, что разговор окончен. Я выключил диктофон, мы попрощались, поблагодарили мадам Бернье и уже через десять минут продолжили путь.
И только спустя день, в Дели, я включил диктофон, чтобы переписать в блокнот наш разговор. Из динамика раздалось ровное потрескивание. Я подождал несколько минут: потрескивание продолжалось, записи не было, ни моих вопросов, ни ее ответов...
Я тут же вспомнил ее недобрый взгляд, быстро брошенный в мою сторону, и похолодел: неужели?.. Да была ли та беседа на самом деле?
Надо сказать, что моей камере повезло больше, нежели диктофону: пленка оказалась незасвеченной. И теперь, когда и вы, и я видим эту фотографию с мадам Бернье и моим диктофоном на столике, можно сказать, как сказала когда-то адьярская ведьма: все было и ничего не было одновременно, поскольку истина зависит от того, верим мы в нее или нет...