Физик Петр Спивак: Проверяйте, проверяйте и еще раз - проверяйте!

1961 год. Зима. Я приглашен на собеседование в ИАЭ - Институт атомной энергии им. И.В. Курчатова. Петр Ефимович Спивак, мой будущий шеф, пришел на собеседование с двумя сотрудниками.

Знакомство

Пока они очень серьезно пытали меня вопросами из общей физики, какими-то чайниками Фарадея, падающими лифтами, конденсаторами и другими "шарадами", которые я навострился решать еще в школе, Спивак сидел молча и раза два заговорщически подмигнул испытуемому.

Еще он несколько нарушал торжественность момента тем, что устроился в крайне неудобной, с моей точки зрения, позе. Сел на край стула и еще подложил под себя ногу. Поза, в которой я часто вижу его в своих воспоминаниях.

Наконец, ему надоело слушать.

"Ну, теперь, когда Вы пояснили нам, что спираль электроплитки надо укорачивать, чтобы она грела сильнее, нет ли у Вас вопросов к нам?"

И я задал вопрос, который действительно меня волновал, поскольку я уже знал о том эксперименте, который он задумал:

- Петр Ефимович, ведь известно из теории, что у нейтрино масса строго равна нулю, самые точные эксперименты это подтверждают, зачем же пытаться снова ее измерять?

Спивак помолчал и ответил:

- На самом деле масса есть, очень малая, но есть.

И потом уже немного раздраженно:

- Я в этом уверен и попытаюсь ее измерить!

Должно было пройти почти два года, он уже считал меня своим сотрудником, уже устраивал мне бурные разносы, что служило признаком растущего доверия, прежде чем я услышал главный аргумент шефа по поводу существования массы у нейтрино:

- Ну зачем Богу надо было создавать два совершенно одинаковых вида частиц, электронное и мюонное нейтрино, да ещё для каждой частицы и античастицу? Чем-то они отличаются? Вот я уверен, что они отличаются именно массой, - сказал он доверительно.

Только через полвека выяснилось, что Бог и Спивак были правы.

Вот только наставник мой об этом уже не узнал.

В лаборатории (слева от Спивака - Юрий Александрович Прокофьев).

Характер

Нейтринный эксперимент начали готовить в длинном одноэтажном корпусе Курчатовского института. Растущая с каждым днем установка располагалась в большом зале ("головном"), а подготовительные эксперименты проводились в двух примыкающих комнатах - на лабораторном сленге они назывались "ушами". Поэтому когда Петр Ефимович бурно отчитывал свой персонал и я в страхе спрашивал одного из ветеранов, что происходит, то получал обычно ответ: "Сегодня получили по правому уху и по делу" или "сегодня получили по голове". Оптимизма мне это не прибавляло.

Свою установку я начал собирать совсем на отшибе. Была некоторая надежда, что в силу удаленности удар задержится. Увы, мой черед все же наступил. Погрузившись в мечты, я слишком рано открыл задвижку диффузионного насоса, не дождавшись, пока давление воздуха в рабочей камере снизится до положенной величины. Масло в насосе начало гореть, а вакуум в системе - неумолимо падать. Насос я быстро закрыл, но вездесущий Петр Ефимович забежал на минутку и сразу все понял.

Надо было камеру разбирать и мыть.

- Если бы Вы были бы хоть чуть внимательнее и не считали ворон, занимаясь ответственным делом, то мы бы не теряли целые недели на исправления элементарных ошибок! - начал мой начальник тихо, но постепенно форсируя звук и скорость изложения. Кратко охарактеризовав мои сомнительные успехи в вакуумной технике, он дал оценку вообще всем своим нерадивым помощникам и в заключение заявил:

- Раньше я считал, что самый большой разгильдяй здесь я! Но теперь очевидно, что это не так! Абсолютно очевидно!!!

Ещё раз демонстративно понюхал воздух, побегал по помещению и выскочил в коридор. А я, еще не привыкший к такому натиску, остался совершенно раздавленный случившимся.

У Спивака была привычка после спора возвращаться и произносить коронный аргумент. Поэтому через несколько секунд дверь отворилась и в нее просунулась его голова. Однако вид собеседника был столь жалок, что вместо мощного финала Петр Ефимович помолчал и вдруг спросил совершенно нормальным голосом: "Испугались? Надо быть внимательнее".

Помчался по коридору и исчез.

В библиотеке я познакомился со всеми работами Петра Ефимовича, изданными в открытой печати. Их оказалось очень мало. Но даже для молодого специалиста было ясно, что каждая из них, как принято говорить - мирового уровня.

Спивак не занимался мелкими или проходными вопросами.

Через много лет президент "Курчатовского института" академик Е.П. Велихов в разговоре со мной сказал: "Злую шутку с Петром Ефимовичем сыграл режим секретности. Ему не позволили сразу опубликовать результаты его знаменитой работы - измерения времени жизни свободного нейтрона. Фундаментальной мировой константы. Из-за этого американцы заявили об аналогичном эксперименте раньше (и провели они его с худшей точностью).

Только в 1955 году на Женевской конференции доложили данные наших исследователей. Это опоздание лишило Спивака Нобелевской премии. Позже Академия наук отметила его работу медалью имени Курчатова и премией.

Как говорится, "сделали, что смогли".

М. Канаян. Теоретики. 1965 год.

Заповеди

Середина 60-х годов стала самым трудным временем в моей жизни. После тяжелой болезни совсем молодой умерла жена. Чтобы окончательно не потерять себя, я старался максимальное время находиться на работе. Появлялся ранним утром. Выхлопотал себе специальное разрешение, уходил домой не раньше 11 часов вечера. Часто в эти вечера мы оставались с Петром Ефимовичем одни в целом здании.

Спивак что-то считал или измерял в своем "головном зале", занятом приборами, я трудился в своей комнате. Когда мы уставали (иногда это происходило одновременно), то, слегка оглохшие, встречались в коридоре и тихонько беседовали. Однажды я набрался нахальства и спросил, у кого он учился. "Я учился у академика Иоффе", - гордо ответил Спивак. "А Иоффе у кого?" Руководитель мой с трудом сдержался: "У Рентгена, у того самого Рентгена". "Тогда что Вы волнуетесь, Петр Ефимович?" - пролепетал я. "Просто считайте, что на мне эта цепочка возможно оборвётся".

Знать бы мне тогда, как часто будем мы упоминать в Чернобыле по делу и без имя великого Рентгена. Что и во сне мне будут представляться разрушенные помещения реактора и выкрики дозиметриста: "Один рентген, пять, осторожнее! Сорок рентген! Дальше не идем!"

Помню "коридорный" разговор о Курчатове.

- Над атомной проблемой работали изо всех сил. Леонид Михайлович (Немёнов) ночевал на столе у Курчатова. Игорь Васильевич на ночь из кабинета уходил, а он потихоньку пробирался в кабинет, что-то мягкое водружал на письменный стол и спал. Академик сидел допоздна, а Немёнов приходил и его уговаривал не задерживаться, не перерабатывать, беречь здоровье. Увы, Курчатов этим советам не следовал, и спать Лене, чаще всего, выпадало по четыре, пять часов в сутки. Пока Игорь Васильевич не догадался, в чем дело, и не стал его в приказном порядке отправлять спать.

- А Вы, Петр Ефимович, тоже на столе?..

- Не всегда. Иногда для отдыха использовал диван. В "Капичнике" (в Институте физических проблем у П.Л. Капицы), где мы одно время работали, там диваны.

- Господи, какая каторга!

- Вы не правы. Это было лучшее время в моей жизни.

Однажды я спросил у Петра Ефимовича, чем больше всего запомнился ему Курчатов-руководитель. Ответ врезался в память:

- Его отличало то, что он всегда знал, чему и до каких пор можно верить и, главное, кому и до каких пор можно доверять.

И, конечно, до буквы помню "заповеди" экспериментальной физики, о которых говорил Спивак. Их было много. Вот несколько:

Записывать и записывать аккуратно все полученные данные. В том числе даже те, что сейчас кажутся неважными.

Оканчивать опыт тем же измерением, с которого начал, чтобы убедиться: за это время в аппаратуре ничего не изменилось и не сломалось.

Продумывать и рассчитывать эксперимент до мелочей, никогда не облучаться зря, но и не паниковать, если попадешь в поля радиации.

А главная заповедь: "Проверяйте, проверяйте и еще раз - проверяйте!"

За долгие годы работы в "Институте Курчатова" я много раз слышал, что результаты экспериментов, выполненных Петром Ефимовичем, отличались рекордно высокой точностью.

Очень хорошо об этом написал его сотрудник и друг Б.Г. Ерозолимский:

"Спивак был человеком фантастической надежности в результатах, которые он получал на протяжении всей жизни. И он никогда не позволил бы себе выступить с опубликованием данных, если бы он не был в них уверен на все 350%. И после сотен разных проверок".

Игорь Васильевич Курчатов (слева) и Анатолий Петрович Александров.

Защита

Однажды Спивак заглянул в нашу комнату, поморщился и сделал знак, чтобы я вышел в коридор.

- Вам надо подумать о защите. Нейтринная тема плюс прикладная.

Я защищал диссертацию в конце 1968 года. Если бы члены Ученого совета имели привычку носить свои награды, то я, наверное, увидел бы десяток звезд Героев Социалистического Труда и многие десятки орденов Ленина. Академики, члены корреспонденты АН, доктора наук, люди, имена которых лишь недавно были рассекречены.

Они пришли слушать меня, и страх соседствовал в моей душе с гордостью.

Двадцать минут на доклад, отзывы оппонентов, все положительные, выступление научного руководителя Л.А. Микаэляна. И вдруг...

Председатель Совета академик Александров взял слово и сказал, что прикладная тема работы, с его точки зрения, не имеет перспективы. Что решение проблемы - не дело "Курчатовского института". Стало понятно, что наверху, в дирекции, до сих пор идет война по этому вопросу.

И Александров однозначно против.

Для меня дело оборачивалось крайне плохо.

Помню, что смуглое лицо Микаэляна приобрело светло-зеленый оттенок.

Я оцепенел и в отчаянии посмотрел на Петра Ефимовича, сидевшего рядом. Спивак спокойно глянул на меня и прошептал:

- Как называется эта процедура? "Защита". Не тушуйтесь и спокойно защищайтесь. Если будет тяжело, я поддержу. А.П. не прав и всё кончится хорошо!

Я встал с четким убеждением, что выступить против Директора, Президента Академии наук, да еще и члена Центрального Комитета партии - сродни самоубийству.

Что сказал тогда, с храбростью обреченного, точно не помню. Вроде бы, что выполнил достаточно трудное задание и уже работает не один прибор, использующий новый метод. А если у Дирекции есть сомнения относительно нужности прикладной темы диссертации, следовало их разрешить до, а не после выполнения порученной нам работы.

Дальше всё стало развиваться по сценарию, который я даже представить себе не мог.

Один за другим члены Ученого совета стали за меня заступаться. Иногда в весьма жесткой форме. Апофеозом стало выступление Игоря Николаевича Головина¹: "Толя! - сказал он, обращаясь к Директору, перекрыв все шумы своим поистине громовым голосом. - Ты не прав. Парень сделал хорошую работу. У него есть только один крупный минус.

Все стихли.

- Он очень тихо говорит".

Члены Совета засмеялись, и А.П. тоже заулыбался.

Черных шаров не было.

После защиты Петр Ефимович подошел ко мне и вместо поздравления сказал: "Если на докторской защите устроите такой же бардак, я Вас просто убью".

Как принято, после защиты был устроен банкет. Впервые я видел Петра Ефимовича в нерабочей обстановке. И здесь стало очевидным, что старшее поколение нашего сектора - Спивак, Прокофьев, Кутиков, Ерозолимский - связаны между собой не только общим делом, но и нитями дружбы. Больше всего меня поразило, как красиво звучали у этого мужского хора песни, очевидно, много раз исполнявшиеся на таких дружеских вечеринках.

За окнами шумит метель

Роями белых пчёл

Друзья!

Запеним добрый эль

Поставим грог на стол!²

Именно тогда я поймал себя на мысли, что Петр Ефимович очень напоминает и по характеру, и манерой поведения героя популярного фильма "Суворов". Александра Васильевича Суворова, такого, каким сыграл его артист Черкасов-Сергеев³. Немногословный, внешне суровый, необыкновенно целеустремленный. Никогда не отступающий от своих принципов перед начальством и пользующийся полным доверием подчиненных.

Напоминает его и внешне - небольшого роста, крепкий, с удивительными, лучистыми, глазами. Подчас короткие высказывания и характеристики Петра Ефимовича были похоже на знаменитые афоризмы полководца.

В последние годы я несколько раз пересматривал этот фильм.

Увлеченный в науке, Петр Ефимович был таким же и в походах.

Борьба

Все эти годы Спивак не прерывал работы над подготовкой эксперимента по определению массы нейтрино. Чем дальше они продвигались, тем большие трудности приходилось преодолевать. Скоро стало ясно, что с весьма ограниченным количеством людей, без поддержки специализированных институтов, в конечном итоге, без очень больших денег продвинуться не удастся. К тому же в институте стали удивительно быстро размножаться начальники и многолюдные околонаучные подразделения с импозантными названиями-аббревиатурами. Помню, как Петр Ефимович в одном из разговоров почему-то объединил их под одной крышей: "Все эти ЦДКЖ".

Центральный дом культуры железнодорожников...

Наука, как и вся страна, стала больше заботиться о красоте мундира, чем о реальных победах. Но Спивак не сдавался, казалось, он совсем перестал отдыхать, ходил по начальству, часто был вынужден просить о помощи людей, к которым никогда бы прежде не обратился.

Так прошло еще несколько лет.

А потом пришел Чернобыль. Началась моя более чем двадцатилетняя одиссея. И видеться с Петром Ефимовичем мы стали совсем редко.

Как-то, приехав из Чернобыля на выходные, я встретил Спивака на втором этаже Главного здания и пригласил к себе. Мы разговаривали в маленькой лабораторной комнате, доживающей свои последние дни среди кабинетов среднего, полусреднего и младшего начальства.

Спивак горел идеей нового опыта по поиску массы нейтрино, который был задуман им вместе с В.М. Лобашёвым, и опять жаловался на отсутствие людей и бесконечную бюрократию. Он очень постарел - маленький, худой, усталый человек. Только глаза иногда вспыхивали прежним светом.

Под конец он заспорил с отсутствующими в тот момент противниками, ожесточился, дал им пространную и нелестную характеристику и упорхнул за дверь. Я повернулся, чтобы уйти, но тут, как всегда, в двери показалась голова Петра Ефимовича.

- В Чернобыле будьте повнимательнее, не мечтайте на ходу. Некому Вас там бранить. Берегите себя, - сказал он и медленно пошел к лестнице.

Курчатовский институт. 2019 год.

Проверка

В самом конце марта 1992 года я ехал утром на служебном "жигуленке" на чернобыльский объект "Укрытие"⁴. Ехал в сильном беспокойстве: сотрудник, дежуривший в пультовой системы контроля, сообщил о странном поведении датчика, который неожиданно стал регистрировать возрастание мощности гамма-излучения.

На "Укрытии" я переоделся и почти бегом влетел в пультовую. Мы пытались разобраться в ситуации, но быстро это сделать не удавалось.

В это время раздался телефонный звонок из лаборатории, говорил мой старый товарищ:

"Саша! Петр Ефимович умер вчера..."

В Москву успеть было нереально.

Уже к ночи выяснилось: тревога с детектором была ложной, непорядок в системе регистрации.

"Проверяйте, проверяйте, проверяйте...".

P.S. В 2015 году канадский физик Артур Макдональд и японский физик Такааки Кадзита были удостоены Нобелевской премии "за открытие нейтринных осцилляций, показывающих, что нейтрино имеет массу". Как заявили представители Нобелевского комитета, "для физики частиц это одно из исторических открытий".

^{1. И.Н. Головин, ранее первый заместитель Курчатова, доктор наук, лауреат Сталинской и Ленинской премий.}

^{2. Ирландская застольная (Бетховен)}

^{3. Николай Черкасов-Сергеев, актер Московского драматического театра имени Н. Э. Баумана.}