Маленький, но европейски известный екатеринбургский "Коляда-театр" поставил "Тараса Бульбу". Как всегда, шумно, ярко, наотмашь, цветасто и бесстрашно: театр частный - делаю что хочу!..
Татьяна Андреева
Энергетика актеров "Коляда-театра" сбивает с ног. Максим Тарасов в роли Тараса Бульбы.
Его создатель и худрук Николай Коляда написал пьесу "по мотивам", взяв из повести Гоголя квинтэссенцию, опустив детально выписанные подробности быта, переведя в драматические диалоги прозу и включив лирические тексты из "Вечеров на хуторе близ Диканьки", а также явно собственные, легко распознаваемые реплики.
Как не устает повторять Коляда, пьеса написана по заказу. Ему приснилось, что дружившая с ним, его пьесы любившая и ставившая их Галина Волчек, как живая с живым говоря, сказала, что ему нужно инсценировать "Бульбу". А он последний раз читал повесть в восьмом классе. Проснувшись, понедоумевал, к чему бы это. И принялся писать. И вышла премьера - ко времени или нет, решать поздно, это сделает зритель. Спектакль официально посвящен памяти Галины Волчек - в благодарность за дельное сновидение.
Время ревизует литературные шедевры, они обнаруживают скрытые, каждый раз по-новому толкуемые смыслы. Повесть Гоголя считается исторической - по слову Белинского, она о том "полудиком веке", когда "деятельность проявлялась или в кровавых сечах и воинском удальстве, или в бешеной гульбе - там, где наиболее полно мог быть виден "широкий размет души". О жизни народа "в грозную и бурную эпоху его становления как нации". Турки, ляхи, татары, деловитые "жиды" воспринимались как вечно грозящий народу враг - "полудикий век", что с него возьмешь!..
Но гении не пишут об ушедшем - они пишут о вечном. О том, что повторяется навязчиво, как сон дурной или счастливый, трагичный или фарсовый. О дикости, сопровождающей всю историю человечества. Трагедия Бульбы, убившего сына за любовь к панночке из вражеского стана, вдруг сомкнулась с историей Ромео и Джульетты и - странным образом - с Павликом Морозовым, во имя идеи предавшим отца. Как и образ самого Бульбы, вне войны не знающего смысла жизни: нельзя, чтоб "пропадала даром казацкая сила", нужно же к чему-то ее употребить!
Гоголь оказался созвучным сегодняшнему Коляде. Его тексты пьешь, как горилку: жгут и наслаждают. Но в пророческие смыслы этих слов внедряешься почти с ужасом - то, что в школе (а кто перечитывал это после школы!) воспринималось чистой литературой и мхом поросшей стариной, оборачивается сиюминутным, невообразимо сложным и противоречивым, над чем еще долго придется думать. Гоголь дает нам понять себя и окружающий мир сегодня.
Гоголь по-прежнему гениален. Коляда - тоже. Понятная бедность частного театра до предела обострила, довела до виртуозности чувство театральной условности. Как всегда здесь, из ничего - цветных тряпок, блестящих поварешек, декорированных канализационных труб и табуреток - создана одна из самых выразительных, метафоричных, многозначных и грозных из виденных мною сценографий.
Антон Макушин по-шекспировски трагичен в заглавной роли - в кульминационных монологах он поистине большой актер. Не так "чрезвычайно тяжел и толст", как у Гоголя, но дефицит фактуры с лихвой компенсирует фирменной для этого театра энергетикой. Второго исполнителя Максима Тарасова, увы, не видел, но фото обещают многое.
Что до режиссерского решения, то по ходу спектакля приходят на ум имена таких титанов, как Эйзенштейн и Довженко. Потому что Эйзенштейн назвал бы такое действо драм-оперой. Это его стиль - практически музыкальный, предельно удаленный от бытовизмов, сильно на котурнах. Ну, а неуправляемый и мятежный Довженко - сами понимаете...
Спектакль - концентрат повести, но строится на сегодняшней интуиции его автора, который не страшится выглядеть прямолинейно наивным, но ведь наготу короля у Андерсена первым прозрел именно ребенок. Коляда обладает прозорливой способностью "остранять" историческую коллизию до ее полной структурной обнаженности, инстинктивно разбрасывая по полюсам то, что возвышает и то, что расчеловечивает.
Ничего при этом не формулируя и все передоверяя эмоциям: все здесь сгущено до предельного вольтажа и собрано в кулак. Он одним жестом актера может выразить и домостроевский уклад нравов, и слепоту упертых на идее героев, и богобоязненность молитвы - с акцентом на "боязненность": сам Бог велит бить басурманов, и это непререкаемо.
Над входом в зал православная икона - символ отчизны, которая страшит "иноверцев", как ладан черта, да и верующие ее тоже побаиваются. Есть перебор с громогласным рычанием и ором, за которым теряется смысл слов, - как пошло со старта это "А поворотись-ка, сынку!!!", как продолжилось истошными страстями на раде, так и не отпустит до тишайшего и нежнейшего "Чуден Днепр…".
Но ведь я уже сказал о музыкальности этого театра: она не только в эклектично, но точно подобранных саундтреках, она продолжается в интонации диалогов и в пластике актеров: здесь запредельное фортиссимо опрокидывается в сентиментальное пианиссимо сразу и без переходов, оглушая зал. Как Бог и черт, ужившиеся в каждом из нас.
Актеры в этой симфонии, как рыбы в воде: воспитанные и вымуштрованные многоликим Колядой, они одновременно массовка и премьеры, хор и солисты, субстанция и герои. Живут в спектакле с полной отдачей, азартно и самозабвенно. Типы выныривают из толпы снайперскими гоголевскими эскизами и снова исчезают в колышущейся танцем массе.
Вся эта команда очень хороша - молода, талантлива, энергична, тренированна, актерски сильна, визуально выразительна, а в пляске поспорит с профессиональным ансамблем. Диковатые, как всегда в этом театре, костюмы "с барахолки" лишь косвенно обозначают время и этнос, но странным образом сближают действо с пестрой екатеринбургской или московской сегодняшней толпой, где чего только не увидишь.
Спектакль маскулинный и мускулистый, и только в песнях театр проводит свою тему - противостояния грубой, не рассуждающей силы и вечных женских мук: бабы, конечно, еще нарожают, но ни Андрия, ни Остапа, ни Тараса больше уже не будет. Такой отчаянной концентрации художественной и эмоциональной мощи в тесном пространстве небольшого зала я давно не встречал даже у Коляды.