Культ Гумилева

Гумилева в 1921 году расстреляли, назвав его участником "заговора против советской власти". С середины 1920-х не издавали ничего, что он написал. И даже имя его не принято было упоминать в печати.

В общем, все делалось, чтобы его забыть. Если же он упоминался, то как "знаменосец безыдейности"¹. Или как "поэт второго сорта". А в связи с его интересом к Африке - еще и "на всю жизнь заблудившийся между жирафом, бегемотом и конквистадором"².

Так было при жизни нескольких поколений. Больше шестидесяти лет.

Как тут не забыть?

Но - нет! Не тут-то было.

Мы видим, что его книги выходят во множестве издательств. Выходят собрания его сочинений. Бесчисленные книги и статьи о нем. Научные конференции. И диссертации по изучению его наследия. В 2011 году в нашей стране создано Гумилевское общество, организуются Гумилевские фестивали.

Все это привело к тому, что появилось исследование "История культа Гумилева"³.

Когда же произошел переход от стремления забыть Гумилева к такому бурному интересу к нему? Не в сентябре ли 1991 года, когда в Верховном суде России был отменен приговор, вынесенный Гумилеву в 1921 году?

Нет - началось раньше.

Ошибка Довлатова

15 апреля 1986 года Сергей Довлатов сказал по радио "Свобода" :

- В апреле исполняется сто лет со дня рождения Николая Степановича Гумилева, а еще через четыре месяца исполняется 65 лет со дня его гибели, но я почти не сомневаюсь, что ни первая дата, ни, тем более, последняя, не будут отмечены в советской печати даже беглым упоминанием.

Не тут-то было.

В 1986 году в "Литературной газете" вдруг появился его портрет с надписью "К столетию Гумилева" и его стихи. И шесть статей со справедливой оценкой его творчества. Статьи В. Енишерлова "К столетию со дня рождения Н.С. Гумилева"⁴, Е. Евтушенко "Возвращение поэзии Гумилева"⁵, В. Карпова, одного из руководителей Союза писателей, "Поэт Николай Гумилев"⁶. Статьи Р. Тименчика...

Как могло это произойти?

Конечно, только по разрешению "сверху" - от советских властей. Почему это случилось в 1986 году? Началась перестройка - важные перемены в советской государственной политике. В ряду перемен оказалась и смена отношения к Гумилеву и ко всей культуре Серебряного века. А значит, возникла возможность публиковать и произведения Гумилева, и литературу о нем. Но где взять материалы? Ведь больше шести десятилетий они не печатались. Делать наспех? Очевидно, так писал свою статью В. Карпов. И на это немедленно откликнулось Русское Зарубежье в Америке: показали, что Карпов многое заимствовал у американца Г. Струве, автора многих работ о Гумилеве⁷.

Но все только начиналось.

Уже в 1988 году в разных городах России вышли шесть сборников стихотворений Гумилева и одиннадцать статей о нем. В 1991 году - не только семь сборников стихов и прозы, но и трехтомное собрание сочинений. Вскоре началась подготовка полного собрания сочинений - в десяти томах.

А попутно появились любители гумилевского творчества, печатавшие небольшие брошюрки с названием "Мой Гумилев" - подборки его стихов.

И все это - лишь преддверие того, что назвали культом Гумилева.

Мамин сосед с улицы Радищева

Шесть с лишним десятилетий запретов на память о Гумилеве привели не к забвению, а к обратному результату - огромному росту интереса к нему. Гумилев, его стихи и литература о нем заняли одно из первых мест в Самиздате советской эпохи. До нас доходило очень мало литературы Русского Зарубежья, но Гумилев пробивался через железный занавес. Да и как утаить такое наследие! В библиографии литературы о Гумилеве, изданной в США в 1988 году, тысячи названий!⁸

Вот одно из типичных мнений из Русского Зарубежья, высказанное в 1980 году:

"...Хотя его творчество до сих пор находится в Советском Союзе под запретом и имя его произносится полушепотом, а в научных трудах набирается петитом, да и то преимущественно в сносках, все же какими-то неведомыми путями - из уст в уста - его стихи доходят до современного читателя, до читателя молодого, а его книги, как рассказывают свидетели, расцениваются там (в России. - Авт.) на вес золота"⁹.

Я - один из многих, кто шел этими "неведомыми путями - из уст в уста". Кто собирал гумилевские стихи и сведения об их авторе - в десятилетия их запрета.

Интерес, а затем и любовь к этим стихам начались у меня с детства, с 1930-х. Мы жили в Ленинграде на улице Радищева, где в 1918-1920-х годах жил Гумилев.

Первый раз я услышал это имя еще дошкольником. Мама в разговоре с подругой, кивнув на соседний дом, сказала:

- Тут вот, на втором этаже, он и жил.

В беседах мамы со знакомыми звучали отрывки стихов Гумилева. А конец его судьбы поминался и в связи с репрессиями 1930-х, под которые подпадали друзья мамы. И еще раньше - ссылка отца.

Правда, говоря со мной, взрослые старались избегать этой темы. Как - еще больше - и обсуждения того, о чем писали газеты: пропагандой была перенасыщена даже "Пионерская правда". Хотели, чтобы я читал романтически-приключенческие книги Жюля Верна, Райдера Хаггарда, Луи Буссенара, которыми сами зачитывались в детстве. И конечно, африканские стихи Гумилева. У нас дома был его сборник "Шатер".

И если я со студенческих лет стал заниматься историей Африки, одна из причин: африканские стихи Гумилева.

Да разве мне одному он помог определиться в жизни!

Завадовский, Гнедин, Некипелов...

В годы запрета на Гумилева я встречал многих людей, на судьбу которых повлияло его творчество.

Вот известный арабист Юрий Николаевич Завадовский. В 1970-х мы с ним работали вместе в московском Институте востоковедения. Как-то в разговоре с ним я признался, что сборник стихов "Шатер" вызвал у меня интерес к истории Африки. Завадовский улыбнулся:

- Тогда уж послушайте и меня. Знаете, что пробудило мой первый интерес к Африке? Не догадаетесь... Тоже гумилевский "Шатер". Из-за него-то я и стал арабистом.

Он вспомнил, что о расстреле Гумилева узнал в 1922 году, когда его семья вместе со многими русскими эмигрантами была в Константинополе. Один из его старших товарищей увлекался стихами и был знаком с Мариной Цветаевой, которая высоко ценила Гумилева. Этот-то товарищ и подарил тринадцатилетнему Завадовскому только что изданный "Шатер", написав на нем: Hic est Africa mea ("Вот моя Африка"). Юного Завадовского поразили строфы, посвященные африканскому городу Тимбукту (теперь мы пишем - Томбукту):

• И жемчужиной дивной, конечно, означен
• Будет город сияющих крыш, Тимбукту,
• Над которым и коршун кричит, озадачен,
• Видя в сердце пустыни мимозы в цвету,
• Видя девушек смуглых и гибких, как лозы,
• Чье дыханье пьяней бальзамических смол,
• И фонтаны в садах, и кровавые розы,
• Что венчают вождей поэтических школ.

Тимбукту стал городом его мечты. В июне 1922-го он и несколько его друзей поклялись, что ровно через десять лет они встретятся там, у главного колодца.

Юрий Николаевич клятву сдержал. Поступил в Парижскую школу живых восточных языков, окончил ее в 1931-м и отправился в Африку. Несколько лет работал в Сахаре. А впоследствии в Москве издал очерки об арабских диалектах Северной Африки.

От самых разных людей я узнавал, как стихи Гумилева приходили к ним в самых разных жизненных ситуациях. Бывало и в трагических. Евгений Александрович Гнедин рассказывал мне, как вспомнил эти стихи в страшные дни своей жизни. Гнедин занимал крупный пост в Наркоминделе, а с конца 1930-х находился несколько лет в тюрьмах и лагерях. У него добивались показаний против М.М. Литвинова, бывшего наркома иностранных дел. Гнедин отказывался - и его пытали, избивали до полусмерти. Слава Богу, выжил. Потом в своих воспоминаниях написал:

"Избитого, с пылающей головой и словно обожженным телом, меня, раздев догола, поместили в холодном карцере... Я снова стоял раздетый на каменной скамейке и читал наизусть стихи. Читал Пушкина, много стихов Блока, поэму Гумилева "Открытие Америки" и его же "Шестое чувство".

Там, в карцере на Лубянке, ожидая казни или таких пыток, что страшнее смерти, он старался обрести силы, вспоминая гумилевскую Музу Дальних Странствий.

Один ли Гнедин?

Поэт и правозащитник Виктор Некипелов в январе 1974-го в одиночной камере Бутырской тюрьмы написал:

• И в памяти снова и снова,
• Усталую душу садня,
• Всплывают стихи Гумилева,
• Чеканно и нежно звеня.
• ...Вот так, уже скоро полвека,
• В воздушных скитаясь струях,
• Везут они к отчему брегу
• Поэта опального прах.

• 
  

Сбывшееся предсказание

Весной 2006 года на вечере памяти Гумилева в московском Доме литераторов я познакомился с Валентиной Анатольевной Поповой. Она подарила мне сборник стихов ее покойного мужа Вадима Гавриловича Попова (1925-1991). Его арестовали в 1949-м, когда он был студентом-медиком, и отправили на медные рудники Джезказгана. Там он подружился с профессором Владимиром Иосифовичем Эфроимсоном, генетиком, ученым с мировым именем, которого сослали после лысенковского разгрома генетики. По вечерам они вели беседы на разные темы. Эфроимсон читал сокамерникам стихи Гумилева - он помнил их наизусть. Попов переписал их в тетрадку (ее хранит его жена).

Валентина Анатольевна подарила мне посмертный сборник стихов самого Попова "В газетах о нас не писали...". Есть там и стихотворение "Лагерный университет":

• Подогретый общим интересом,
• На грядущий неспокойный сон
• Нам читает лекции профессор
• Он теперь зэка Эфроимсон.
• 
  
• ... Да вдобавок после этих лекций
• Гумилева шпарит наизусть.
• ... Мужеством балладным Гумилева
• Осветляет мрачность бытия.

А историк Николай Ульянов признавался, что, находясь под немецкой оккупацией во время Великой Отечественной войны, старался "заполнить образовавшийся умственный вакуум", записывая по памяти стихи, в том числе и Гумилева.

Увы, мы, боюсь, не знаем и сейчас чего-то важного о Гумилеве. Ведь неизвестно даже, где его могила.

Но сбывается его предсказание, что его книги будут в библиотеках и "В год две тысячи и двадцать пять".

Сведения, которые я собрал о Гумилеве в запретные десятилетия, помогли мне подготовить книгу "Муза Странствий Николая Гумилева". Она стала первой или одной из первых книг о нем, изданных после запрета. И первой из моих книг о нем.

Возвращение к себе

О его судьбе я думал снова и снова. Его расцвет как поэта пришелся на три последние года его жизни, с лета 1918-го до лета 1921-го. Собратья по перу метались, не зная, что делать. Один за другим уезжали в эмиграцию. А он вернулся в Россию после участия в боях Первой мировой войны и долгих командировок по военным делам в Англию и Францию, награжденный двумя Георгиевскими крестами. И отчетливо понимал, что чекисты за ним придут.

• После стольких лет
• Я пришел назад.
• Но изгнанник я,
• И за мной следят...

Но до самого ареста руководил созданными им кружками начинающих поэтов. И с таким увлечением, что заслужил восхищенные отзывы¹⁰. Вот один из них:

- Я занималась в студии "Звучащая раковина" и видела и слышала рядом с собой великого поэта нашей эпохи. Каждый день моего пребывания на занятиях я ощущала как счастье. Это самое светлое, что у меня было, что согревало меня в самые холодные дни...

• _{1. Звезда. 1947, N 1. С. 174-181.}
• _{2. Книга и революция. 1922. N 13. С. 23.}
• _{3. Тименчик Р. История культа Гумилева. М., 2018. 632 с.}
• _{4. Огонек. 1986. N 17.}
• _{5. Литературная газета. 14 мая 1986 г.}
• _{6. Огонек. 1986. N 36.}
• _{7. Хургин Б. Поэт Николай Гумилев и плагиатор Владимир Карпов // Новое русское слово. 28 сентября 1986.}
• _{8. Крейд В. Н.С. Гумилев. Библиография // Orange (USA) : Antiquary, 1988.}
• _{9. Бахрах А. Гумилев и его письма // Новое русское слово. 7 сентября 1980 г.}
• _{10. Полушин В. Николай Гумилев. М., 2006. С. 691-692.}