Честное слово

Я работал с Селезневым в "Комсомолке". Недолго. Но мне хватило времени понять, что судьба свела меня со смелым и исключительно порядочным человеком. Вот вам всего два эпизода, свидетелем которых я был и которые есть в книге Корсаковой.

В "Комсомолку" пришло письмо из Никополя. Речь шла о воине-интернационалисте Саше Немцове, который вернулся из Афганистана с двумя душманскими пулями. Одну врачи извлекли из позвоночника. Эта пуля навсегда усадила Сашу в инвалидное кресло. Ходить он уже не смог. Речь в письме шла о том, что местные власти с их безмерной и блудливой болтливостью никак не могли сделать элементарного: положить на ступеньки подъезда настил, чтобы Саша мог в инвалидном кресле выезжать из дома и заезжать домой. К тому времени цинковых гробов из Афганистана на родину прибыло уже несколько тысяч, и "случай Немцова" считался не самым плохим.

Поначалу Руденко отказывалась ехать в Никополь. Коллеги убедили ее, что речь идет о раненом на реальной войне парне. Потом, много лет спустя, она призналась, что именно это обстоятельство ее "зацепило".

Она привезла из Никополя материал, который назывался "Вторая пуля". Материал был не о воинах-интернационалистах и не о помощи ограниченного контингента советских войск афганскому народу. Он был о конкретном парне, получившем тяжелейшие ранения на реальной войне, и о конкретных людях во власти, которые полагали, что они "туда Немцова не посылали и ответственности за него не несут".

Инна Павловна рассказывала, что заголовок "Долг" придумал Селезнев, бывший тогда в "Комсомолке" главным. Заголовок был хорош, он сразу укрупнял материал, выделял в нем основное: не только человек выполняет свой долг перед Отечеством, но и Отечество обязано сознавать свой долг перед своим сыном.

Геннадий Николаевич Селезнев решил печатать материал на свой страх и риск. Он поступал так, только когда был убежден в стопроцентной правоте автора и когда сам мог подписаться под каждым словом материала. "Долг" вышел двадцатимиллионным тиражом. Военный цензор вычеркнул в материале слово "бой" и вписал вместо него "засада". А дальше было вот что.

На следующий день Руденко позвонили из Высшей комсомольской школы и сказали, что материал признан в ЦК КПСС "тяжелейшей, критической ошибкой "Комсомолки". Селезнева в редакции не было, он поехал на заседание Бюро ЦК ВЛКСМ. На Бюро и в кулуарах в выражениях не стеснялись. Кое-что Селезнев записал, чтобы потом прочитать Руденко. Ну, например: "В Афганистане в нас стреляют душманы, а в Москве - журналисты". Лично меня в этом пассаже смутило словосочетание "в нас"...

В разгар заседания Селезневу принесли записку из первой приемной: "Срочно подойдите к аппарату АТС-1, звонят из ЦК КПСС". Селезнев покинул заседание и отправился по коридору к приемной первого секретаря ЦК ВЛКСМ. О чем он думал? Я не знаю, никогда его об этом не спрашивал. Возможно, он полагал, что это и есть конец карьеры, а может быть, и членства в КПСС...

Скверик на улице Правды - то немногое, что напоминает о нем. Фото: Юрий Лепский

Ему звонил второй человек в партии - Егор Лигачев. Что именно услышал Селезнев, мы уже никогда не узнаем, но в пересказе это выглядело примерно так: "Молодец, Геннадий! Давно пора было это всё сказать. Привет и поздравления Инне Руденко". Сам ли он так считал или кто-то надоумил его? Неизвестно. Зато известно, что было потом.

Помощник Генерального секретаря ЦК КПСС Константина Черненко Виктор Прибытков положил газету с публикацией Руденко на стол своему шефу, снабдив это действие кратким комментарием. Черненко нетвердой рукой написал на тексте позитивную резолюцию. Через час Руденко позвонил могущественный зам. зав. отделом пропаганды ЦК КПСС Владимир Севрук. Поздравил, похвалил за правильную партийную позицию. Потом Руденко пригласил в свой кабинет Селезнев и всё им рассказал.

А что же Бюро ЦК ВЛКСМ? Ну, они быстро поменяли линию поведения, им было не привыкать. Главное: страна узнала не только о трагедии Саши Немцова, но и о войне в Афганистане. Тысячи людей стали помогать Немцову и другим, вернувшимся с неизвестной войны.

После 1985 года мы с Селезневым и спецкором Геннадием Алференко создали в "Комсомолке" Фонд социальных изобретений - первое в СССР НКО без вышестоящего звена и с распорядительным счетом в банке. Мы напечатали его устав в газете многомиллионным тиражом. Даже в то время за сделанное можно было легко поплатиться и партбилетом, и должностью.

Почему Селезнев не боялся идти впереди партийных постановлений и мудрых решений Политбюро? Он был смелым человеком? Да, пожалуй так. Но это не всё, как мне кажется. Я думаю, что он чувствовал, что нашу позицию, наши убеждения разделяют не только прогрессивное меньшинство в партии, но и абсолютное большинство людей в стране. Однажды вечером мы долго говорили с ним об этом в его кабинете главного редактора. Я в ту пору работал уже ответственным секретарем "Комсомолки", и мы абсолютно доверяли друг другу. Я запомнил надолго то, что он сказал как бы между прочим: "Знаешь, Юра, очень многие люди у нас просто устали жить на кухне. И в прямом, и в переносном смысле. Надо почаще выходить на улицу, дышать свежим воздухом". Я был бесконечно благодарен ему не только за то, что он это понимал, но и за то, что в жизни старался соответствовать этому пониманию.

На его пятидесятилетний юбилей руководитель издательства "Молодая гвардия" Валентин Юркин преподнес ему подарок - обложку книги популярной серии "Жизнь замечательных людей" с пустыми страницами внутри. Намек был понятен: Юркин полагал, что пустые страницы будут заполнены эпизодами жизни замечательного редактора и выдающегося политика. И тогда книга "Геннадий Селезнев" из серии "ЖЗЛ" будет напечатана.

Увы, Валентина Юркина сегодня уже нет с нами. Нет и Геннадия Селезнева. Нет и книги. Хотя она написана. И даже издана в цифровом варианте "Комсомольской правдой". За что огромное спасибо сегодняшней "Комсомолке".

Я знаю, что Геннадия Николаевича помнят. Не только в "Комсомолке" и в Государственной Думе, но и просто в российском людском сообществе. И честное слово, которому мы учились и по мере сил старались служить в той "Комсомолке", не ушло вместе с Селезневым. Осталось с нами.