Двор

Во дворе моего детства компьютеров не было. Но ходилки и стрелялки были - дух захватывало и мороз по коже. В определенное, строго назначенное время шесть - десять пацанов во дворе моего детства собирались в нашем подъезде. Каждый имел при себе оружие. Настоящее, украденное с шихтового двора металлургического комбината, расположенного в полукилометре от нашего дома. С оружием в нашем дворе было проще, чем с фонариками. Считалось шиком, если у тебя есть китайская "колбаска" - фонарь на три больших круглых батарейки. А так - обычной экипировкой стал фонарик плоской коробочкой с плоской же батарейкой, дееспособность которой проверялась языком: надо было лизнуть две клеммы одновременно. Если кислило - значит, батарея работает, если нет - светить не будет.

Так вот, мы собирались с фонариками и оружием для того, чтобы совершить поход по подвалам. В подвал второго подъезда дверь открывалась легко, поскольку у нас был ключ к замку, а там, за дверью, был пролом в стене, с которого начинался многокилометровый ход теплотрассы под домами нашего двора. Этот ход иногда расширялся и образовывал какие-то таинственные комнаты и полупещеры. Мы шли в кромешной темноте, гуськом. Самое страшное было идти последним. За тобой темень смыкалась, и постоянно казалось, что кто-то крадется сзади. Ты время от времени резко поворачивался и включал свой фонарь. Но "кто-то" успевал спрятаться за поворотом или в таинственной комнате, луч фонаря упирался в пыльную стену...

Это была настоящая жуть и настоящий страх, который по правилам нашей компании надо было уметь героически терпеть. Впрочем, однажды это не удалось никому из нас. В очередном путешествии по подвалам мы наткнулись на спящего человека. Был он в телогрейке и шапке-ушанке. Разбуженный лучом фонарика, неизвестный вскочил и выхватил настоящий нож. С криками мы бросились бежать обратно, к выходу. Слава богу, что в тот раз не я бежал последним. О своей находке мы доложили в милицию и через неделю получили благодарность: оказалось, что неизвестный с ножом был беглым уголовником из "Тагиллага".

Конечно, нынешние компьютерные ходилки - отстой по сравнению с нашими подвальными: адреналин зашкаливал.

Ключики - некогда живописный пригород Нижнего Тагила, где безмятежно протекало мое детство. В Ключиках был берег пруда, перелески с ягодными и грибными местами, настоящие чащи и настоящие изумрудные поляны. По воскресеньям (в ту пору суббота была рабочим днем) мой отец и наш сосед Леонид Павлович Попов набирали ватагу ребятишек с нашего двора и везли всех в Ключики. Предводителем наших походов стал Леонид Павлович - прекрасный питерский инженер, добрейший и мудрый человек, эвакуированный из Ленинграда во время войны. Он приехал в Тагил вместе с женой - Ниной Александровной - и сыном Вовкой. Вовка оказался отчаянно храбрым и бесшабашным пацаном. Он, например, мог с хворостиной наступать на лающую собаку. А однажды затолкал огрызок морковки себе в нос, да так, что вытаскивать его оттуда пришлось моей маме - опытному фельдшеру и обладательнице специального медицинского пинцета. Словом, после всего этого Вовка не мог не стать моим закадычным другом.

Так вот, мы приезжали в Ключики на двух "бобиках". Слова "джип" тогда не было, наши джипы были странной помесью американских военных "виллисов" с нашими "газиками". Вся ватага юных бандитов выстраивалась по зычной команде Леонидпалыча и гуськом отправлялась в горы, распевая неизменную "по долинам и по взгорьям". Горами у нас назывались обычные перелески, где в изобилии росли белые грибы и рыжики. Песнопения не мешали нам набирать по ходу два ведра грибов на вечернюю жареху.

Впрочем, что касается вечера, то мы с Вовкой уже точно знали, что будет. Мои родители пойдут в гости к Вовкиным. А еще к ним присоединится супружеская пара Спиркиных. Все они усядутся за круглый стол в гостиной Поповых и будут играть в карты (как я теперь понимаю, это был преферанс). Правда, перед этим Спиркин снимет фуражку с синим околышем, расстегнет китель с майорскими погонами и положит на гардероб портупею с тяжелой кобурой. Майор Спиркин служил в НКВД и был каким-то начальником в управлении "Тагиллага".

Нам с Вовкой ничего не оставалось, как забираться под стол и время от времени щипать за ноги играющих в карты гостей. Однажды майор Спиркин вознамерился решить эту проблему кардинально. Он извлек из кобуры огромный черный ТТ, вынул обойму с патронами и к неописуемому нашему восторгу отдал нам оружие. Тогда Леонид Павлович молча поднялся из-за стола, отобрал у нас ТТ, сунул его в руки Спиркину и строго сказал: "Еще раз дашь детям оружие - выгоню и на порог не пущу". Спиркин побагровел, засопел, спрятал пистолет и молча уселся за стол. Потом Попов подошел к нам с Вовкой, подхватил того и другого за шиворот и отвел в спальню, где достал с шифоньера настоящую пожарную машину, которой нам хватило часа на полтора.

Никому в ту пору не было позволено так обращаться с майором НКВД. Но за Леонидпалычем стоял непререкаемый авторитет ленинградского блокадника, знакомого с запахом пороха и знающего, для чего нужно оружие. Спиркин стерпел, и ничем нашему кумиру тот случай не отозвался.

Между прочим, каждый в нашем дворе знал, что Вовка у Поповых - приемный сын. Ленинградский друг Леонида Павловича погиб вместе с женой. Остался маленький Вовка. Поповы его усыновили. Не знал об этом только сам Вовка. Потому что в каждой семье детям строго-настрого запретили говорить об этом во дворе. И наш жестокий и беспощадный в драках двор ни разу не ударил мальчишку этим признанием.

Такими и были наши ключики, которыми мы открывали взрослую жизнь.

Свет! Я просыпаюсь от яркого света электрической лампочки. Она свисает с потолка на длинном витом проводе посреди нашей комнаты. Мне, наверное, лет пять. Я лежу в кровати, натянув одеяло до подбородка. У нашего круглого стола стоит папа. В брюках, но без майки. Вокруг него хлопочет мама. С ватой, намотанной на пинцет, с пузырьком зеленки и бинтами. Мама мажет зеленкой черные точки на папиных плечах, спине, на груди. Я уже знаю, что это за точки. Это ожоги. Папа работает в разливочном пролете первого мартеновского цеха на металлургическом комбинате. Ночью у них случилась авария - металл "ушел в под". Искры раскаленной стали прожгли его толстую войлочную одежду и впились в тело. Наверное, ему было больно. Да и сейчас тоже: он морщится, но не издает ни звука. Мама умело забинтовывает ожоги (она работает в заводском здравпункте). Утром ему опять идти на смену. Он выключает свет, я еще некоторое время лежу тихо и засыпаю безмятежным сном.

Я учусь во втором классе. Скоро Новый год, на улице мороз, а дома пахнет теплом, мамиными пирогами и мандаринами. Я болею, у меня температура. Лежу на боку, укрывшись одеялом, и смотрю в окно. За окном белый, белый свет, мелкие блестящие снежинки кружат в морозном воздухе. Мне очень грустно: как же Новый год без меня?

Посреди ночи сквозь сон я слышу, как папа пришел со смены. Он тихонечко открывает дверь, входит в комнату, кладет жесткую ладонь мне на лоб, гладит по голове и вдруг что-то быстро сует под подушку. Еле дотерпел, пока за ним закроется дверь. Откидываю одеяло, подушку, беру в руки тяжелый тряпичный сверток, уже догадываясь, что там, быстро разворачиваю его... Да! Да! Да! Это пистолет, настоящий немецкий браунинг!

Я родился спустя пять лет после окончания войны в городе, где главными были металлургический комбинат и танковый завод. Много лет подряд на шихтовый двор комбината железнодорожными составами привозили на переплавку тонны оружия со всех фронтов прошедшей войны. В пятидесятые годы пацаны с нашего двора напоминали партизан: они ходили обвешанные настоящим оружием, добытым на шихтовом дворе и пронесенным мимо строгой охраны. У меня был немецкий браунинг и автомат ППС. А Витька Копаев из соседнего подъезда носил за спиной слегка помятый ППШ, а в кармане - маузер.

Свой браунинг, впрочем, я носил недолго.

Моя беда называлась Сашка Колишер. Он был на пять лет старше, но главное - он был сыном директора нашей школы. И оттого считал, что ему позволено больше, чем другим. Дважды он пытался отнять у меня мой браунинг. Дважды я убегал от него. Но на этот раз убежать не смог. Колишер неожиданно и резко врезал мне в челюсть, потом еще и еще. Я упал, из носа побежали красные паровозики, губа вспухла, глаз заплыл, шапка отлетела. Он пнул ее, поднял браунинг, оброненный мной, и трусцой убежал в свой подъезд. Я пополз, поднял шапку, нахлобучил ее, постоял на коленках и поплелся домой. Слезы душили меня. Как сказать папе про браунинг? Как объяснить?..

Домой я пришел весь в сосульках, в снегу, с размазанной по щекам кровянкой. Мама ойкнула и побежала за полотенцем. Папа только спросил коротко: "Колишер?" Я кивнул и заревел. Папа надел шарф, шапку и короткое пальто, которое почему-то называлось "москвичкой", открыл дверь и вышел на лестничную площадку. Через двадцать минут дверь открылась, папа втолкнул в нашу прихожую перепуганного насмерть Сашку Колишера. "Садись на сундук",- сказал папа. Тот сел, периодически шмыгая и размазывая варежкой сопли.

Папа снял трубку тяжелого эбонитового телефона, стоявшего на столике у нас в прихожей, и набрал четыре цифры (номера в нашем городе в ту пору были четырехзначными). "Ваш сын у нас,- сказал папа, - забирайте". "Сейчас придет Валентина Ивановна", - сказал он Сашке. Тот заныл. Я, сидевший тут же, испугался. Я думал, что когда она придет, то будет кричать на папу, как кричала много раз на учеников в зале для торжественных линеек.

Скоро в дверь постучали. Вошла Валентина Ивановна со снегом на воротнике. Тихо поздоровалась. Посмотрела на меня, потом на Сашку. Сказала ему: "Выйди вон!" Тот быстро подхватился и протиснулся на лестничную клетку. Потом она подошла ко мне, присела и погладила по голове. Выпрямилась, тихо сказала: "Простите нас". Папа кивнул и открыл дверь. Она ушла. Потом он поглядел на меня и улыбнулся: "Ладно, Юрыш, на сегодня все. Иди умываться и спать". Он звал меня "Юрыш".

Вот он, свет счастья: солнечное утро в нашем городе, комбинат не дымит, мама и папа живы и молоды. И мне, маленькому мальчишке, в голову не может прийти, что свет может быть каким-то другим.