Губернатор Осоргин о капитане "Варяга" Рудневе: "Вместо того, чтобы погибнуть с кораблем в честном бою…"

"Эта война не будет популярна…"

Осоргин, потомок древнего дворянского рода, окончил военную гимназию, Пажеский корпус и служил в Кавалергардском полку, но сам лично никогда не воевал. По воспитанию он был военным человеком, пропитанным "старыми традициями боевой славы наших отцов и дедов". Сквозь призму этих традиций он и смотрел на войну с Японией.

Чтобы современный читатель получил представление о сути этих традиций, достаточно вспомнить приказ, который неустрашимый генерал граф Александр Иванович Остерман-Толстой отдал своим войскам в критический момент боя под местечком Островна во время Отечественной войны 1812 года: "Стоять и умирать!" Его корпус отбил все атаки французов, потеряв при этом половину личного состава, но не отступил ни на шаг.

Когда Михаил Михайлович Осоргин узнал о бое русского крейсера "Варяг" с японской эскадрой, его изумлению не было предела. Это был неравный бой с превосходящими силами неприятеля. "Варягу" и "Корейцу" противостояла японская эскадра. Во время морского сражения русские моряки потопили один японский миноносец и повредили два крейсера, однако "Варяг" получил сильные повреждения и не мог продолжать бой: все его орудия были повреждены, а экипаж понес большие потери. Руднев принял решение возвратиться на рейд Чемульпо, где моряки покинули корабли: "Кореец" был взорван, а "Варяг" затоплен. Экипажи кораблей через нейтральные порты возвратились в Россию, где с почетом были встречены в Петербурге.

Что же так изумило Михаила Михайловича Осоргина? Он искренне полагал, что каперанг Руднев подлежит отдаче под суд: "вместо того, чтобы погибнуть с кораблем в честном бою, нанеся возможный вред противнику, он предпочел вернуться в порт (т.е. отступить - С.Э.), потопить свой корабль и самому укрыться на иностранном корабле".

Губернатор Осоргин был ошеломлен, когда узнал, что царь не только не отдал Руднева под суд, но и прославил его подвиг. Руднев был пожалован званием флигель-адъютанта государя и награжден орденом св. Георгия 4-ой степени. Этой же самой высокой боевой офицерской награды были удостоены все офицеры "Варяга" и "Корейца", а все матросы награждены Георгиевскими крестами. Такого массового награждения русский флот доселе не знал. Не только государь, но и русское общество "не только оправдало Руднева, но и возвеличило его.

Все же в сознании оставалась какая-то неудовлетворенность и на первых же порах чувствовалась какая-то раздвоенность; нам, в провинции, отныне казалось, что во время этой войны применяются другие мерки оценки геройства, почему не было того спокойствия и той уверенности в правильности суждения.

Вспоминая сцену из "Войны и мира", когда Кутузов благословляет Багратиона на верную смерть, лишь бы прикрыть отступление главных сил, мы чувствовали, что этого теперь не требуют на войне, а главная задача ставится - сохранить силы и избежать потерь. Сравнивая одновременно действия японцев, идущих на верную смерть под Порт-Артуром, но зато, как капля, точащая скалу и проточившая эту скалу, с неимоверными жертвами людей, - с обидой для русских сознавалось, что героизма гораздо более на стороне противников, чем на нашей".

Осоргин ожидал, что русские моряки в начале XX века будут действовать так же, как их предки в начале XIX столетия. Однако в течение столетия идеи гуманизма постепенно укоренялись в сознании общества. И легендарный приказ "Стоять и умирать!", казавшийся единственно возможным во время Отечественной войны 1812 года, когда с потерями никто не считался, уже к концу столетия потерял свою безусловность. Массовые людские потери стали отождествляться образованным обществом не с героизмом погибших воинов, а с бездарностью как высшего командования, так и верховной власти.

Выплакать горе каждого раненого и убитого

Наиболее отчетливо и зримо эту мысль выразил художник Василий Васильевич Верещагин. Живописец был знаком с войной не понаслышке. Дважды воевавший в Туркестане и награжденный орденом св. Георгия 4-ой степени за отличие, проявленное во время обороны цитадели города Самарканда в июне 1868 года, получивший тяжелую рану в июне 1877 года во время Русско-турецкой войны, баталист погиб в марте 1904 года при взрыве броненосца "Петропавловск" на рейде Порт-Артура во время Русско-японской войны.

Батальные полотна художника пользовались большой популярностью у русской и зарубежной публики. Его выставки не знали отбоя от желающих их посетить. Люди выстраивались в очереди, чтобы посмотреть на картины, дающие дотоле невиданное изображение войны как бессмысленной бойни. Сам художник с нескрываемым сарказмом так определял жанр своей самой известной картины "Апофеоз войны" - это натюрморт, что в переводе с французского означает мертвая природа. На картине изображена гора человеческих черепов на фоне мертвой природы, и только вороны кружат вокруг. На монументальном полотне "Скобелев под Шипкой" популярный военачальник, только что одержавший очередную победу, запечатлен художником на дальнем плане, а на первом плане мы видим изображенные в натуральную величину трупы воинов на белом снегу на фоне только что взятых турецких позиций.

Сам художник признавался, что он буквально выплакивал горе каждого раненого и убитого. Популярность этих картин была столь велика, что Александр II пожелал их увидеть, и батальные полотна были выставлены в Зимнем дворце. Именно картины Верещагина сформировали у образованной публики непривлекательный визуальный образ войны, столь непохожий на театрализованные батальные сцены его предшественников. А русские иллюстрированные журналы тиражировали этот образ.

Отсутствие патриотического энтузиазма, проявившееся в начале Русско-японской войны, были неминуемым следствием процессов, которые протекали в течение четверти века и в корне изменили картину мира образованного человека, уже не желавшего с восторгом умирать за победные имперские лавры. Однако этим нежеланием дело не ограничилось, и разуверившийся в идеалах русский интеллигент неожиданно для самого себя стал восхищаться не только мужеством неприятеля, в чем не было ничего нового, ибо воины Российской империи всегда умели ценить достойных противников, нет, он стал восхищаться цельностью характера врага - тем, что отсутствовало у него самого.

"Я преклоняюсь перед вашей отвагой"

Вспомним классический рассказ Александра Ивановича Куприна "Штабс-капитан Рыбников" (1905). Опытный японский разведчик, на которого ведется охота, изображен удивительно сильной личностью, без остатка преданной своей стране. "…Каким невообразимым присутствием духа должен обладать этот человек, разыгрывающий с великолепной дерзостью среди бела дня, в столице враждебной нации, такую злую и верную карикатуру на русского забубенного армейца! Какие страшные ощущения должен он испытывать, балансируя весь день, каждую минуту над почти неизбежной смертью".

Так рассуждает о нем Владимир Иванович Щавинский, фельетонист большой петербургской газеты, автор блестящих и забавных, но неглубоких воскресных газетных фельетонов, имеющих значительный успех в публике. Что ж, какова публика - таковы фельетоны. Жизнь удалась Щавинскому: он зарабатывает большие деньги, отлично одевается, ведет широкое знакомство, посещает рестораны и кафешантаны, играет на бегах… У него дома большая библиотека, коллекция старинного фарфора, редкие гравюры и две сибирские лайки. Женат Щавинский - этот "до известной степени аристократ газетного мира" - на маленькой опереточной артистке.

Но этому человеку неведомо чувство патриотизма, и он тщетно пытается понять психологию японского разведчика, уразуметь скрытые пружины его внешних действий. "Здесь была совсем уже непонятная для Щавинского очаровательная, безумная и в то же время холодная отвага, был, может быть, высший из всех видов патриотического героизма". Фельетонист и бытописатель Щавинский безуспешно пытается уловить мнимого штабс-капитана, в котором он не без основания видит японского военного агента в чине не ниже полковника генерального штаба, но во время войны с Японией никому не собирается сообщать о своих обоснованных подозрениях. "Не бойтесь, я вас не выдам. …я преклоняюсь перед вашей отвагой, то есть, я хочу сказать, перед безграничным мужеством японского народа. Иногда, когда я читаю или думаю об единичных случаях вашей чертовской храбрости и презрения к смерти, я испытываю дрожь восторга".

И сам Щавинский, и автор "Штабс-капитана Рыбникова", и читатели рассказа, впервые прочитавшие его в начале 1906 года, уже после поражения России в войне с Японией, - все понимают, что такого противника, каков мнимый штабс-капитан, можно разоблачить и схватить, но нельзя победить, ибо моральное превосходство все равно останется на его стороне. Примечательно, что и этот рассказ вышел из-под пера бывшего офицера Русской императорской армии. И "Штабс-капитан Рыбников" стал своеобразным апофеозом непопулярной и позорно проигранной Русско-японской войны.

P.S. В 1931 году экс-губернатор Осоргин, некогда столь воинственно настроенный, эмигрировал во Францию, где принял сан священника и стал настоятелем храма в Кламаре, в 10 км к юго-западу от Парижа.