Сердечная тайна царского сына

Александра Александровича тяготила рутина придворного этикета, ему была несимпатична атмосфера вымученных присутствий, светских разговоров, заученных поз, слов и жестов. Его естественной натуре претила любая фальшь, но наследник не имел права выбора и беспрекословно подчинялся. Однако с некоторых пор обязательные по этикету вечерние посиделки у матушки стали радовать Александра. Конечно, не сами эти собрания, а возможность видеть симпатичных людей, и особенно одного, точнее - одну. Молодой цесаревич влюбился. Еще в 1864 году великий князь Александр заметил молодую фрейлину своей матери, неяркую, но очень живую и стройную княжну Марию Мещерскую. Великий князь, может быть, и не обратил бы на нее особого внимания, но несколько коротких разговоров, случайных фраз, которыми они обменялись, остались в памяти. Она несомненно была умна, что сразу же выделило ее в глазах великого князя из толпы пресных и жеманных фрейлин и придворных дам.

Отцом Марии был князь Элим Петрович Мещерский, а матерью - Варвара Степановна, урожденная Жихарева, из старого небогатого дворянского рода. Элим Мещерский служил при русской дипломатической миссии, был бретер и бонвиван, человек светский, образованный, поэт, стихи писавший исключительно по-французски. Он умер рано, когда дочери Марии не было и года. Мать осталась почти без средств, а отношения со свекровью - богатой, знатной и своенравной Екатериной Ивановной, урожденной Чернышевой (женой, а с 1856 года вдовой обер-прокурора Святейшего Синода, сенатора князя Петра Сергеевича Мещерского), - не сложились.

Детство Мария провела в Париже и на Лазурном берегу. В пятнадцать лет она потеряла мать, а "бабушка Катя" предоставила внучке большую самостоятельность, что тогда считалось предосудительным. Затем, когда Марии исполнилось 18 лет, состоялся переезд "парижской сиротки" в Россию, протекция родственников, представление императрице и получение фрейлинского шифра.

К середине 1865 года Александр Александрович уже вполне определенно знал: Мари Мещерская ему симпатична значительно больше остальных, хотя при дворе было немало "милых мордашек". Постепенно чувства к Марии Мещерской стали принимать характер не просто симпатии, а серьезного увлечения. 7 июня 1865 года наследник записал в дневнике: "Каждый день то же самое, было бы невыносимо, если бы не М.". Он уже не только ждал встречи, постоянно думал о ней - общение с княжной стало потребностью его молодой жизни. Она, как никто, была участлива, так сердечно отнеслась к его горю, так внимательно и сострадательно слушала его рассказы о смерти "дорогого Никсы"! Он был глубоко тронут и бесконечно благодарен судьбе, подарившей ему столь верного друга.

Княжна Мещерская была на год старше цесаревича и обладала несравненно большим жизненным опытом, чем добрый, честный и наивный обожатель. Она успела немало узнать и перечувствовать и мастерски владела тонким искусством салонного кокетства. Знала, как посмотреть, когда улыбнуться, в какой момент проявить внимание, а в какой продемонстрировать холодность, как удачно встать и пройти, якобы невзначай, около молодого человека… Она являлась, как тогда говорили, настоящей "инженю-кокет"…

Александр относился к себе очень критически: ему казалось, что он некрасив, неуклюж и не может нравиться женщинам. Ему не были присущи легкость и изящество, отличавшие и некоторых родственников, и многих офицеров гвардии. С завистью Александр наблюдал, как молодые щеголи приглашали партнершу на танец и, дойдя с ней только до центра зала, уже весело болтали, Он же всегда чувствовал себя неловко, не зная, что говорить и как… С Мещерской неловкости не было. Мари его понимала.

Они стали друзьями и сами, таким образом, определили свои отношения. Но оставались двор, этикет, обязанности и нормы, мешавшие свободному и желанному для обоих общению. Он - наследник престола, она - фрейлина. Пока императорская семья жила в Царском и Петергофе, имелась возможность, договорившись заранее, якобы случайно встретиться на прогулке в парке и провести в беседе час-другой. Но подобные маленькие хитрости не могли оставаться незамеченными. Кто-то непременно чтото видел, кто-то что-то слышал - и в конце концов все становилось темой обсуждений. Ведь в том, что касалось жизни и увлечений наследника престола, не существовало мелочей: все подвергалось особо внимательному наблюдению и пристрастному комментированию.

Летом 1865 года они регулярно встречались на прогулках, но главным образом на вечерах у императрицы. Там составлялись партии в карты, и цесаревич старался выбрать себе партнершей Марию Элимовну, которую он обозначал в дневниках как "М. Э". Довольно быстро об очевидных пристрастиях Александра Александровича стало известно, и ему пришлось объясняться с Марией Александровной, считавшей подобное поведение "неприличным". Ничего не оставалось, как подчиниться воле матери-императрицы. Но терпения хватило ненадолго…

Хранительницей тайны была фрейлина императрицы, подруга Марии княжна Александра Жуковская (дочь поэта В. А. Жуковского). Она передавала записки, устраивала "случайные встречи" в дальних уголках царскосельских и петергофских парков, улаживала размолвки, охраняла их покой на прогулках.

В сентябре 1865 года, когда наступил день рождения Никсы, первый без него, Александр на панихиде не сдержал слез. Нахлынули воспоминания: как брат умирал в Ницце, как он сидел и смотрел в оцепенении, а рядом не переставая рыдала маленькая, хрупкая невеста умирающего - датская принцесса Дагмар. В тот драматический момент вторая дочь короля Кристиана IX стала для Александра близкой, почти родной. Она связывала его с ушедшим любимым братом, с единственным другом-конфидентом, и эти узы казались нерасторжимыми. Потом ее "милый образ" нередко возникал перед Александром, а теперь опять все ожило в подробностях.

Вечером записал в дневнике: "Плакал как ребенок, так сделалось грустно снова, так пусто без моего друга, которого я любил всех более на земле и которого никто на свете мне заменить не может, не только теперь, но в будущем. С ним я разделял и радость и веселье, от него ничего не скрывал и уверен, что и он от меня ничего не скрывал. Такого брата и друга никто из братьев мне заменить не может, а если и заменит его кто отчасти, то это Мать или будущая моя жена, если это будет милая Dagmar".

Но уверенности в этом не было, а датская принцесса, с которой он вскоре после смерти брата расстался, обитала где-то далеко-далеко, будто на другой планете. Александр Александрович знал, что родители очень хотят, чтобы он соединил свою жизнь с жизнью невесты-вдовы, которая стала почти своей в царской семье, да и самому цесаревичу нравилась. Но все это должно было решиться когда-то потом.

Рядом же, в своем доме, была М. Э., к которой постоянно тянуло. Они не имели возможности встречаться так часто, как хотелось бы, посылали друг другу записочки, горевали от невозможности видеться. Он ждал встреч, без них его одолевало непонятное и незнакомое чувство неуютности. "Сегодня опять несчастный день, не виделся совсем с М. Э.", - записал цесаревич 18 сентября.

Общение наследника престола и княжны было в центре внимания двора. 9 ноября 1865 года Александр Александрович написал: "Опять пошли неприятности, М. Э. мне сказала, что к ней пристают, зачем она садится возле меня так часто. Но это не она, а я сажусь возле нее, Снова придется сидеть Бог знает где и премило скучать на собраниях, О глупый, глупый свет со своими причудами". Они продолжали встречаться во дворце, на прогулках в парке, где можно было вести себя значительно более раскованно. На вечере у императрицы 17 ноября Александр и княжна, не обращая внимания на окружающих, проговорили добрых два часа: Мари рассказывала о себе, о родителях, о жизни на чужбине.

Вскоре последовала жестокая кара. Обер-гофмейстерина императрицы, сухая и чопорная графиня Екатерина Тизенгаузен, хранительница устоев и традиций, которую многие при дворе боялись как огня, вызвала фрейлину к себе и устроила настоящую "головомойку". Она сказала княжне, что та ведет себя крайне неприлично, чуть ли не открыто "бегает" за наследником и ставит в неловкое положение не только себя, но, что совершенно недопустимо, и его. Она категорически приказала Мещерской, во избежание "серьезных последствий", перестать встречаться с цесаревичем, намекнув, что это желание императрицы. Княжна дала слово исполнить приказание.

Верная Саша Жуковская на следующий день умудрилась встретиться с цесаревичем и все рассказала ему, прибавив, что Мари очень сожалеет, но "больше не будет садиться рядом". Александр Александрович был вне себя от возмущения и свое негодование излил на страницах дневника: "Опять … начались сплетни. Проклятый свет не может никого оставить в покое. Даже из таких пустяков поднимают истории. Черт бы все этих дураков побрал!!! Даже самые невинные удовольствия непозволительны; где же после этого жизнь, когда даже повеселиться нельзя. Сами делают черт знает что, а другим не позволяют даже видеться, двух слов сказать, сидеть рядом. Где же после этого справедливость!"

В последующие недели у наследника было плохое настроение. Он несколько раз пропускал вечера у мама, ссылаясь на недомогание. Меланхолия долго не проходила. Однако события развивались вне зависимости от настроения наследника - предначертанное должно было случиться. Незадолго до нового, 1866 года императрица имела разговор с сыном Дагмар, и он выразил свое согласие "сделать все, что надо". Через несколько дней царь и царица решили, что Александру необходимо ехать в Копенгаген и просить руки принцессы. Он не возражал и записал: "если Бог даст, все будет как желаем". Как желаем! Он безропотно подчинился долгу. Через три дня у императрицы он осмотрел коллекцию драгоценных подарков для датской принцессы, которые начали делать еще при Никсе.

Судьба семейной жизни, как казалось, была окончательно решена. Император Александр II условился с датским королем Кристианом, что его сын приедет в Копенгаген в начале лета. Смысл визита был вполне очевиден, и все исподволь начали готовится к важному событию. Александр знал, что обязан отправиться в Данию и попытаться там добиться согласия Дагмар стать его женой. Все было просто, ясно и невыносимо тоскливо. Дагмар ему нравилась, она была именно той, кого только и видел женой. Но оставались другие привязанности, а до лета еще было так далеко.

16 февраля 1866 года Марии Мещерской исполнилось 22 года, и Александр послал ей свою фотографию и передал поздравления. Вскоре наступил день рождения цесаревича. Настроение было безрадостным: "Вот минуло мне 21 лет, что-то будет в этот год? Вспомнил я будет в этот год? Вспомнил я письмо милого брата, которое он написал мне ровно год тому назад, где он поздравляет меня с 20 годами… Но вот его не стало, и он оставил мне свое место, которое для меня было всегда ужасно, и я только одного желал, чтобы брат мой был женат скорее и имел сына, тогда только, говорил я себе, я буду спокоен. Но этому не суждено было исполниться".

Той весной, как никогда раньше и никогда потом, он остро ощутил свою ненужность в этом мире, свою земную неприкаянность. Кто он, зачем он? Нет, конечно, он знал все о предназначении и долге и беспрекословно готов был нести крест судьбы. Однако оставались чувства, оставались желания, естественные и неизбежные для молодой и искренней натуры. Ему хотелось любить, быть любимым, ежеминутно осознавать и ощущать свою нужность Близкому Человеку.

М. Э. находилась рядом, она была дорога и желанна. 15 марта 1866 года он записал: "Ясе не на шутку люблю и если бы был свободным человеком, то непременно бы женился и уверен, что она была бы совершенно согласна". Но это невозможно. Хорошо простым смертным: они принадлежат самим себе, могут вести угодную себе жизнь, строить ее, исходя из личных наклонностей и желаний. У него же - увы! -свободы выбора нет. В конце марта 1866 года на семейном совете было решено, что Александр поедет в Данию в конце мая, проведет там недели три, а по возвращении совершит большое путешествие по России.

В дневнике наследник записал: "Теперь настает совсем другое время, серьезное; я должен думать о женитьбе и, дай Бог, найти мне в моей жене друга и помощника в моей незавидной доле. Прощаюсь я с М. Э., которую любил, как никого еще не любил, и благодарен ей за все, что она мне сделала хорошего и дурного. Не знаю наверное, любила ли она меня или нет, но все таки она со мною была милее, чем с кем-либо. Сколько разговоров было между нами, которые так и останутся между нами. Были и неприятности и ей, и мне за нашу любовь. Сколько раз я хотел отстать от этой любви и иногда удавалось на несколько времени, но потом опять сойдемся и снова мы в тех же отношениях".

Теперь, казалось, ему удалось преодолеть себя и устремиться целиком в будущее. Милая М. Э. стала прошлым. Радостным и счастливым, но - прошлым. Подведя эти итоги, Александр Александрович процитировал любимейшего Лермонтова:

• В толпе друг друга мы узнали;
• Сошлись и разойдемся вновь.
• Была без радости любовь,
• Разлука будет без печали.

М. Э. тоже любила Лермонтова, ей и Александру нравились одни и те же стихи, и особенно "Договор": "Пускай толпа клеймит презреньем наш неразгаданный союз…" Им казалось, что это написано про них, про их тайну, про их печаль и радость.

Вскоре случилась неприятность. Как-то вечером тетя Маруся (сестра Александра II, в замужестве герцогиня Лейхтенбергекая) сообщила ему, что в одной французской газете еще и феврале была помещена статья, в которой говорилось, что наследник русского престола ведет несерьезную жизнь, отказывается от брака с датской принцессой, так как увлечен княжной Мещерской, Мария Николаевна утверждала, что якобы эту статью перепечатали в других странах и даже - о, ужас! - в Дании. Александр был обескуражен. Если об этом узнают король, королева и Дагмар, то вполне вероятно, что ему дадут отрицательный ответ.

И императора с императрицей обеспокоили слухи, которыми обрастало предстоящее сватовство сына - наследника. Александр II напрямую спросил: какие у него отношения с Мещерской? Цесаревич ответил, что никаких и что все эти разговоры - досужие домыслы. Александр не лукавил. Кроме разговоров и прогулок, в их отношениях ничего не было, хотя так хотелось, чтобы было и "прочее". Его уже не удовлетворяла невинная влюбленность; он желал теперь большего, чем простых встреч и милых разговоров с симпатичной женщиной. А они даже ни разу не поцеловались.

Отец несколько раз возвращался к скандальной газетной публикации и выражал беспокойство, что это может "сделать неприятное впечатление в Дании". Александр же считал, что "все пройдет благополучно". Но в душе твердой уверенности не было. Он не знал и не предполагал, что есть порывы, которые далеко не всегда можно легко преодолеть, Что-то вдруг сделалось с молодым богатырем, и он буквально потерял голову. На какое-то время все было забыто, все отошло на задний план, а самым главным для него стала М. Э., для которой он готов был пожертвовать всем. Это был безумный, самый необъяснимый момент его жизни, о котором сам позднее скажет, что был тогда "как помешанный", Мысли о "милой дусеньке" как-то сами собой возвращались. Образ "парижской сиротки" преследовал, как наваждение.

Цесаревичу казалось, что он "пережил свои желанья", но наступали другие минуты - и все опять возвращалось: тоска, грусть, неотступные мысли о М. Э. В конце апреля 1866 года двор переехал в Царское, и Александр решил больше не ходить на вечера к мама. Свой афронт он объяснил так: "Во-первых, чтобы заниматься дома, а во-вторых, они мне надоели. Мне теперь мало видеться только с М. Э., что прежде уже для меня было счастьем; я чувствую, что теперь это меня не насыщает и мне надо больше, но что это больше". Далее следовало многоточие. Юность проходила, мальчик становился мужчиной.

У Александра, конечно же, были возможности найти простой и доступный путь к "ласкам и блаженству". Но это была искренняя и цельная натура, не принимавшая и не понимавшая, как можно вступать в отношения с женщиной без любви. А любовь значит брак, значит на всю жизнь. В этом сомнений никаких не было. Это вечное раздвоение личности, эта усиливающаяся в последнее время беспрерывная борьба между тем, чего хотелось, и тем, что он был обязан делать, истомила, измучила.

Несколько дней непрерывно размышлял о будущем, о своем выборе и в конце концов склонился к тому, что трудно было еще совсем недавно и предположить.

К середине мая у него созрело трудное решение. "Я только и думаю теперь о том, чтобы отказаться от моего тяжелого положения и, если будет возможность, жениться на милой М. Э. Я хочу отказаться от свадьбы с Dagmar, которую я не могу любить и не хочу. Ах, если бы все, о чем я теперь так много думаю, могло бы осуществиться! Я не смею надеяться на Бога в этом деле, но может быть, несколько удастся. Может быть, это будет лучше, если я откажусь от престола. Я чувствую себя не способным быть на этом месте, я слишком мало ценю людей, мне страшно надоедает все, что относится до моего положения. Я не хочу другой жены, как М. Э. Это будет страшный переворот в моей жизни, но если Бог поможет, то все может сделаться и, может быть, я буду счастлив с дусенькой и буду иметь детей. Вот мысли, которые теперь меня все больше занимают и все, что я желаю. Несносно, что поездка в Данию на носу и преследует меня как кошмар".

Безумие молодости! Он не видел особой трагедии в том, что вместо него наследником престола станет брат Владимир. Правда, оставалась Дагмар, но ведь он не связан с ней никакими обязательствами. Кто знает, может быть, она и не захочет стать его женой. В конце концов все ведь можно объяснить!

Приняв решение за себя, Александр был смущен одним, но очень важным обстоятельством: позицией самой княжны. 17 мая записал: "Я каждый вечер молю горячо Бога, чтобы Он помог мне отказаться от престола и, если возможно, устроить счастье мое с милой дусенькой. Меня мучит одно, это то, что я боюсь очень за М. Э., что когда наступит решительная минута, она откажется от меня, и тогда все пропало. Я непременно должен с ней переговорить об этом и как можно скорее, чтобы её не застали врасплох. Хотя я уверен, что она готова за меня выйти замуж, но Бог один знает, что у нее на сердце,не хочу больше об этом". Но объясниться с княжной не удалось.

Потом настали тяжелые дни. 18 мая 1866 года цесаревич встал, как обычно, около 8-ми, занимался русской историей с С. М. Соловьевым. Потом был визит к родителям и прогулка. Затем занятия по государственному праву с К. П. Победоносцевым. Далее урок музыки. Потом обед в честь фрейлины Наденьки Бартеневой, где собралась небольшая компания "своих". Здесь были Саша Жуковская и Мари Мещерская. Обед был оживленным, много смеялись, танцевали, и разъехались все довольные. Около 9 вечера вернулся к себе и сразу же узнал, что его вызывает отец.

Александр II сообщил, что статья в газетах о нем и Мещерской, как теперь точно известно, перепечатана в Дании. Король Кристиан забеспокоился и обратился с письмом к царю, где спрашивал: правда ли это? Этот вопрос отец переадресовал сыну. Вместо прямого ответа Александр стал говорить, что теперь никак не может ехать в Данию, так как ему совсем не хочется жениться. Император удивленно спросил: уж не любовь ли к Мещерской мешает ехать в Данию? Сын молчал, и царь, очень спешивший, перенес беседу на следующий день, попросив наследника все хорошо за это время обдумать.

Потом был вечер у Марии Александровны. Собралось все то же общество, в том числе и М. Э., рядом с которой цесаревич не рискнул сесть. На клочке бумаги написал ей короткую записку, где сообщил, что отказывается ехать в Данию. Мещерская тут же ответила, что он должен ехать. Александр Александрович считал, что на самом деле Мари рада, так как в душе желает стать его женой, но говорить об этом напрямую он так и не решился, потому что "она может испугаться и отказать". Ночью Александру плохо спалось, так как было "много тяжелых впечатлений".

Наступил следующий день. Цесаревич проснулся рано. После утреннего кофе - урок английского языка. Затем визит к родителям, после которого доклад военного министра у папа. Далее были прогулки, уроки, семейный обед. Наконец Александр уединился и написал письмо Мещерской, где сообщил, что решил во имя их любви отказаться от престола, Письмо до поры решил не отправлять…

Вечером состоялся разговор с императором. Александр теперь вполне определенно сказал, что не хочет ехать в Данию, так как чувствует, что не может любить Дагмар, потому что любит Мещерскую. Опешивший отец резонно спросил: "Что же ты предлагаешь - написать в Копенгаген, что все наши переговоры ничего не стоят, а все, что опубликовано в газетах, - правда?" Тогда Александр Александрович собрался с духом и заявил, что отказывается от престола, "так как считает себя неспособным".

Услыхав такое, самодержец всероссийский на какое-то время потерял дар речи. Уму непостижимо! Кто мог подумать, что дело зайдет так далеко! Конечно, при дворе случались разные амурные истории, но чтобы из-за них отказаться от долга, от Богом возложенной миссии, от святой обязанности, которая выше всех земных страстей? Такого еще не бывало. Наследник отказывается от престола - и из-за чего? Из-за мимолетного увлечения, во имя эгоистических сиюминутных удовольствий! Император разразился гневным монологом, пришел в ярость: "Что же ты думаешь, я по доброй воле на своем месте? Разве так ты должен смотреть на свое призвание? Знай, что я сначала говорил с тобой как с другом, а теперь я тебе приказываю ехать в Данию, и ты поедешь, а княжну Мещерскую я отошлю".

Это было крушение всех надежд и мечтаний, всего, о чем Александр несколько недель не переставая думал. Он не ожидал, что разговор примет такой оборот и что папа откажется понимать его. Особенно его задели слова об участи "дусеньки", и Александр вступился за даму своего сердца, взяв всю вину на себя. Но император не хотел ничего слушать и заявил, чтобы сын "вышел вон", так как больше "он его знать не желает".

C этим Александр и удалился. Его угнетала мысль, что он стал причиной несчастья М. Э. и что ее, теперь уж наверное, отошлют от двора, а это может сломать ее. "О Боже, что за жизнь, стоит ли того жизнь после этого. Зачем я родился, зачем я не умер раньше", - запечатлел он крик отчаяния своей души на странице дневника. Написал Мещерской, рассказал ей в общих словах про случившееся и посоветовал, если будут спрашивать, не давать никаких его писем и записок, а все, что у нее есть, спрятать или сжечь. Он понял тогда, теперь уже окончательно, что не может жить, как захочет, что ему надо повиноваться судьбе. Таков его крест, и он должен со смирением нести его до последнего вздоха.

Следующий день начинался как всегда, Встречи, уроки и беседа с мама и папа. Отец к нему отнесся значительно сердечней, чем вчера, ничем не выказал неудовольствия. Александр радовался такому великодушию императора, но мучили угрызения совести. После завтрака неутомимая Жуковская успела передать Александру письмо от Мещерской, в котором та сообщала о своем отчаянии. На словах Саша добавила, что ее подруга ужасно расстроена, не находит себе места и все время плачет.

Вечером, как было условлено, Александр встретился с М. Э. на прогулке в парке. Это было горестное объяснение. Александр сказал, что едет в Данию, что у него нет другого выхода, но что он навсегда сохранит к Марии чувства любви и благодарности. Княжна все понимала и ни в чем его не винила. Мари сказала (как показалось цесаревичу, с сожалением), что не подозревала о том, как сильно он ее любит. Они пожали друг другу руки и разошлись.

B конце того длинного дня, на вечере у мамá, Александр улучил минутку и решился еще раз попросить отца не поступать с княжной так бессердечно, сказав, что она ни в чем не виновата. В разговор вмешалась Мария Александровна, заметившая, что сын может не беспокоиться. Она все сделает очень тонко, и Мещерская поедет на время в Париж со своей тетушкой княгиней Чернышевой, о чем та уже порядочно времени назад просила императрицу.

29 мая цесаревич уезжал в Данию. Утром того дня он встретился в парке с М. Э., и они сердечно простились. В половине десятого утра была обедня, а затем он пошел прощаться с обер-гофмейстериной графиней Тизенгаузен, Войдя в длинный коридор лицейского корпуса, здания, примыкавшего к Большому Царскосельскому дворцу, где раньше размещался известный Царскосельский лицей, а теперь жили придворные служащие и фрейлины, он увидел Мещерскую, шедшую к себе. И вдруг с ними что-то случилось…

Прозвучали какие-то слова, затем взялись за руки, молча вошли в первую пустую комнату. Княжна бросилась на шею Александру, и они слились в страстном поцелуе. Потом стояли обнявшись, и трепетали, и целовались, целовались без конца. То, о чем мечтал давно, о чем грезил, сбылось. Милая М. Э. была в его объятиях. Она принадлежала ему и страстно призналась, что любит его. Оба плакали. Им не суждено быть вместе. Судьбу нельзя выбрать и переиначить. С этим не спорили. Наконец простились.

Ему надо было спешить на яхту "Штандарт", отправлявшую из Кронштадта в Копенгаген. Времени оставалось в обрез.

…В июне 1866 года в Копенгагене состоялась помолвка цесаревича Александра и принцессы Дагмар, которая затем перешла в православие и получила имя Марии Федоровны. А 28 октября того же года они стали мужем и женой. Этот счастливый брак Александр III всегда рассматривал как великое благо.

Пути будущего царя Александра III Марии Мещерской пересекутся еще раз. Летом 1867 года в Париже, куда цесаревич приедет с отцом по приглашению императора Наполеона III, он увидит ее в доме княгини Чернышевой, вскоре узнает, что княжна помолвлена с молодым и богатым Павлом Демидовым, князем Сан-Донато. Будет рад за нее и искренне пожелает ей счастья. А еще через год до него дойдет скорбная весть: Мария, родив сына Элима, умерла на следующий день в тяжелейших муках. Ей только исполнилось 24 года. А перед самой смертью она призналась Саше Жуковской, что никого в жизни не любила, "кроме Александра". Он узнает о предсмертном откровении М. Э. - ком подступит к горлу, будет на душе горькая сладость…

Александр III никогда не забудет первую любовь. Много раз будет вспоминать и размышлять над таким удивительным событием жизни. От своей жены, "дорогой Минни", с которой был абсолютно откровенен, утаит лишь одно - эту историю. Может быть, из боязни показать свою слабость, а может быть, не желая ненароком обидеть близкого человека…

Примечание

• ^{Цитаты приведены по: Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 677. Оп.1 Д. 298, 299.}