Лозунг "социально ответственного государства" появился лишь в XX веке, хотя рассуждения об "общем благе" и в предшествующие столетия служили оправданием политики властей. Это "общее благо" могло отождествляться с интересами короны или торжеством истинной веры (католической, православной, протестантской или иной). Впрочем, забота о благосостоянии подданных обычно не шла дальше благих пожеланий вроде знаменитого обещания французского монарха Генриха IV , что каждый крестьянин в его королевстве по воскресеньям будет иметь на обед курицу.
Правители образовавшегося в конце XV века единого Русского государства были озабочены расширением своей православной державы. Внутри страны великокняжеская власть стремилась обеспечить порядок и безопасность: суровыми карами грозила она "ведомым лихим людям" - татям и разбойникам. Однако для борьбы с ними центральная власть не располагала ни необходимыми финансовыми средствами, ни штатом сыскных агентов. Поэтому начиная с 1530-х годов обязанность борьбы с разбойниками была возложена на само местное население, которое должно было для этой цели выбирать из своих рядов губных старост.
Себе власть оставила контроль над этой системой: о поимке разбойников и расправе над ними, о конфискованном у них имуществе губные старосты должны были доносить в Москву боярам, "которым разбойные дела приказаны", а с середины 1550-х годов - в Разбойный приказ.
Призрением нищих занимались большие монастыри, в которых создавались богадельни. Деньги на их содержание некоторые обители получали из государевой казны. Так, в Кирилло-Белозерском монастыре существовала "богаделенная изба" для десяти нищих; деньги им на причастие, одежду, хлеб и воду ежегодно, согласно великокняжеской грамоте 1535 года, адресованной игумену Досифею с братией, должны были выделять белозерские городовые приказчики. "А будет у тех нищих изба или кровля худа, или что иное починити, - гласила грамота, - и вы б о том отписывали к дворецкому нашему ко князю Ивану Ивановичю Кубенскому"1.
Монастыри заботились не только о нищих. Они были центрами притяжения для окрестных крестьян, торговых людей, дворянства. Крестьянин из монастырского села при необходимости получал от обители помощь не только зерном или инвентарем; не менее важна была и юридическая защита: в случае земельной тяжбы с соседями монастырские крестьяне имели хорошие шансы выиграть спорное дело, ведь в архиве монастыря тщательно хранилась вся документация на его владения. Кроме того, крупные обители пользовались существенными налоговыми льготами и судебным иммунитетом: все население монастырских вотчин освобождалось от многих государственных налогов и не подлежало суду местных светских властей (наместников и волостелей).
Многие провинциальные дворяне были потомственными монастырскими слугами: из них формировался штат управителей в обширных вотчинах обители; они же при необходимости могли защитить стены монастыря с оружием в руках. Десятки таких слуг были, например, у Троицкого Макарьева Калязина монастыря, а Троице-Сергиев монастырь в конце XVI века располагал многими сотнями слуг.
Помимо монастырей покровительство можно было также найти у могущественных князей и бояр. Не стоит забывать о том, что до введения опричнины Иваном Грозным продолжали существовать уделы князей московского дома: волоцкий (до 1513 года), углицкий (до 1521-го), дмитровский (до 1533-го), старицкий (1519-1537 и 1541-1569 годы) и другие. Определенные владетельные права (включая право выдачи собственных жалованных грамот) еще в середине XVI столетия сохраняли князья Воротынские. При дворе этих полусамостоятельных князей служили бояре и дети боярские.
Помимо вольной службы отношения покровительства могли оформляться и как холопская зависимость.
Так, князь Михаил Васильевич Горбатый перед смертью (1535) распорядился отпустить на свободу служивших ему "людей". Один из них в княжеском завещании отмечен особо: "Да пожаловал есми слугу своего Бакшея Семенова сына деревнею отца его Отляевым да починком Оловянкиным в Ярлыковском приселье..."2 Бакшей Семенов (или еще его отец) поступил на службу к князю Горбатому вместе со своей вотчиной - деревней Отляево. Сама форма именования этого слуги ("Бакшей Семенов сын") безошибочно указывает на его происхождение из среды детей боярских, то есть провинциального дворянства.
Такие слуги имелись и у других высокопоставленных лиц. В писцовой книге 1540-х годов по Тверскому уезду упомянут целый ряд вотчинников, служивших по полным, докладным или кабальным холопьим грамотам тем или иным знатным лицам: например, Некрас Назаров сын Соколов, владевший половиной сельца и починком, служил князю С. И. Микулинскому, "а сказал на собя полную грамоту да кобалу в 8 рублях"; деревня и починок числились за слугой князя Д. И. Курлятева Ивашкой Сурвиловым, "а на него крепость - докладная". Интересно, что все эти землевладельцы предпочли быть княжескими холопами, чем служить "государю всея Руси". Индивидуальный и добровольный характер выбора службы наглядно виден на примере семьи Юрьевых: старший в семье, Куземка Васильев сын Юрьева, имел поместную грамоту Ивана IV, а его сын Богданко, как выяснилось, вместо того чтобы служить царю, "служит князю Петру Серебряному, а сказал на себя полную грамоту"3.
Комментируя подобные случаи добровольного поступления землевладельцев в холопы вместе со своими имениями, Е. И. Колычева обоснованно замечала: "Мы имеем здесь дело, очевидно, со своеобразной формой вассалитета, скрытой под оболочкой холопства. В период широкого распространения холопства на Руси с его хорошо разработанными правовыми нормами, по существу, любая зависимость некоего лица от другого на практике превращалась в один из видов юридической неволи"4.
Действительно, важно различать социальные отношения и юридические формы, в которые они облекались. Между холопом-страдником, работавшим на господской пашне, и служилым человеком, добровольно оформившим на себя кабалу или полную грамоту и ставшим затем княжеским или боярским тиуном-управителем или дружинником, пролегала огромная пропасть. Юридически их зависимость от господина выражалась в одних и тех же категориях, но их социальный статус был совершенно различен.
Ясно, что владельцы сел и деревень, пусть и небольших, шли в холопы не ради куска хлеба. Они нуждались в могущественном покровителе, служба которому сулила им более выгодные перспективы, чем статус рядового сына боярского в войске московского государя. Вероятно, это явление получило широкое распространение, коль скоро властям пришлось принимать законодательные меры, чтобы прекратить отток людей с государевой службы. Статья 81 Судебника 1550 года гласила: "А детей боарьских служилых и их детей, которые не служивали, в холопи не приимати никому, опричь тех, которых государь от службы отставит". Однако и во второй половине XVI века известны случаи поступления служилых людей в холопы. Так, в 1587/88 году новгородский помещик Богдан Обернибесов "сшол в московские городы" и стал холопом И. Г. Милюкова, "а поместье свое покинул, и ныне стоит порозжо".
Отношения между слугами и их господином не всегда были документально оформлены, что, однако, не меняло их сути. Уже упоминавшийся князь Михаил Горбатый в своем завещании написал: "А которые люди мои у меня служили по крепостем и без крепостей, и те мои люди все на слободу".
Источники не всегда позволяют понять, был ли тот или иной "слуга" юридически свободным человеком или холопом, хотя его социальный статус никаких сомнений не вызывает.
В посольских книгах сохранились описания дипломатических приемов, которые как бы приватным образом устраивали иностранным представителям влиятельные русские сановники. Эти описания дают возможность представить, как выглядел двор могущественного вельможи, окруженного своими слугами. Так, в феврале 1536 года боярин князь Иван Федорович Овчина-Оболенский (фаворит великой княгини Елены Глинской) принимал на своем дворе посланца литовского гетмана Юрия Радзивилла. "А у князя Ивана в избе сидели дети боярские человек пять или шесть, а стояли в избе его люди: Иван Тарасов, Василей Левонов, Яков Снозин, Василей да Иван Пивовы, Гвоздь да Борис. И как Юрьев человек Гайка пошел на лесьницу, и наперед стретил его Андрюша Горбатый... а на нижнем крылце велел князь Иван Юрьева человека встретити своим слугам - Ивану Тарасову да Старому княж Ивановскому Палетцкого, и шли с ним в избу"5.
Кто же были эти "люди" князя Овчины-Оболенского? Были ли они вольными слугами или холопами?
Иван Тарасов летом 1536 года выполнял ответственное дипломатическое поручение своего господина: он возил в Литву княжеское послание, адресованное гетману Радзивиллу, и вернулся с ответом. Андрей Горбатый, также упомянутый в посольской книге, в одном из писем назвал Ивана Тарасова "княжим боярином" Овчины-Оболенского. Можно предположить, что Тарасов был вольным слугой.
О самом Андрее Горбатом нужно сказать особо. Он служил двоюродному брату Овчины-Оболенского - князю Федору Васильевичу Оболенскому и был вместе с ним взят в плен литовцами при штурме Стародубской крепости в августе 1535 года6. Затем он постоянно курсировал между Вильно и Москвой, служа своему господину курьером в его переписке с родней и другими знатными лицами при русском дворе. Всего сохранилось шесть писем, написанных в литовском плену: одно от князя Федора Васильевича к его могущественному родственнику князю Овчине-Оболенскому и пять от Андрея Горбатого к разным лицам7.
Письмо князю двоюродному брату пленный воевода начал с подчеркнутым смирением, величая адресата полным титулом, а себя называя уничижительно: "Государя великого князя Ивана Васильевича всеа Руси боярину и конюшому и воеводе, господину князю Ивану Федоровичу брат твой Федор князь Васильев сын Оболенского чолом бьет". Пожелав доброго здоровья князю Ивану и всей его семье и поблагодарив за присланные подарки ("поминки"), Федор Васильевич перешел к изложению своих просьб. Прежде всего он просил, "чтобы еси, господине, пожаловал, сына моего Дмитрея да и людей моих, да и сел моих всих велел беречи, как тобе, моему господину, Бог положит на серцы". Далее следуют финансовые распоряжения: взыскать с должников деньги по кабалам, уплатить долги князя Федора, а что останется после этого, раздать людям взаймы.
Нет ничего удивительного в том, что человек, попавший в беду, обратился за помощью к своему родственнику, тем более такому влиятельному, как могущественный временщик Овчина-Оболенский. Интересно другое: не щадя себя на государевой службе и оказавшись в плену, князь Федор Васильевич не стал "бить челом" юному Ивану IV или его матери-регентше Елене Глинской. Он прибег к посредничеству ряда влиятельных царедворцев, на чью поддержку, вероятно, имел основания надеяться.
До нас дошел список лиц, которым Федор Оболенский писал письма (его составили бдительные литовцы, сторожившие знатного пленника). Здесь помимо жены, детей и племянника самого князя такие знатные вельможи, как князья Иван и Василий Васильевичи Шуйские, князь Василий Андреевич Микулинский и его жена Мария, князь Петр Иванович Немой, влиятельный дьяк Федор Михайлович Мишурин. Это "сети доверия", которыми располагал князь Оболенский при московском дворе. И когда он велел сыну, князю Дмитрию, "бить челом" боярам и дьякам, чтобы те его сами "жаловали" и "государю великому князю Ивану Васильевичу всея Руси и матери его государыни великой княгини Олене печаловались", дабы государь и государыня его "в полону не уморили" и добивались его освобождения, - это было не только соблюдением придворного этикета, но и трезвым практическим расчетом. Князь Федор и его современники не мыслили себе государственную власть как некую абстрактную безличную силу: для них олицетворением власти были конкретные люди - государь и его советники. А поскольку великому князю было тогда всего шесть лет от роду, то имелись все основания добиваться расположения наиболее влиятельных лиц из его окружения, от которых и зависело принятие решений.
Важнейшую роль играла также клановая солидарность: князь Федор Васильевич поручил Ивану Овчине опеку над своим сыном и имуществом, видя в нем фактического главу всего многочисленного рода Оболенских.
Интересно, что эта солидарность распространялась не только на самих князей, но и на их слуг. Андрей Горбатый просил сына своего господина, князя Дмитрия Оболенского, "печаловаться" о нем матери - княгине Ульяне Андреевне, чтобы та "мою государыню матку не велела людем своим обидити". С аналогичной просьбой о защите он обратился к племяннику князя Федора Васильевича, упомянув помимо матери еще свою "братью и людишек": "штобы моей государыни матки, и братьи, и людем... всякое обиды не было". Таким образом, Андрей Горбатый рассматривал род князей Оболенских как естественных покровителей своей семьи.
Упоминание "людишек" доказывает то, что у Горбатого были собственные холопы. В письме матери он советует продать ненужных лошадей, а братьям велит слушать мать и строго наказывает: "Да штобы есте жили бережно, не чмутили и не воровали, и велели бы есте хлеб пахати и тым сыты были". Из всех этих деталей вырисовывается портрет семьи небогатого помещика, рядового сына боярского.
Был Андрей "вольным слугой" воеводы Оболенского (вроде Ивана Тарасова) или его холопом? Первое кажется более вероятным, учитывая абсолютное доверие к нему господина (Андрей несколько раз пересекал русско-литовскую границу с княжескими письмами). Но каков бы ни был юридический статус Андрея, его социальный облик вполне ясен: он принадлежал к многочисленному слою дворян, связавших свою судьбу с боярскими и княжескими кланами, которым они служили.
О каком бы социальном слое московского общества XVI века ни заходила речь, всюду мы находим неформальные отношения покровительства, взаимопомощи и солидарности, не предусмотренные никаким законом.
Сохранившиеся источники скупо освещают эту сторону жизни, но все же свидетельства такого рода есть, и в первую очередь они обнаруживаются в частной переписке. Приведем еще один пример.
Славившийся своим красноречием новгородский архиепископ Феодосий вел переписку со многими лицами. Был среди его корреспондентов и боярин Василий Григорьевич Морозов.
Сохранилось письмо к нему Феодосия, датируемое началом 1540-х годов. Вначале владыка хвалит начитанность и изысканный слог Морозова, а затем переходит к вполне земным проблемам: "Да писал еси, господине, к нам о своем священнице о Григорьи, чтоб нам его устроити в соборе у святыя Софии... и ныне, господине, в Софейском соборе места порожжего нет. А как, оже даст Бог, место церковное будет, и яз, господине, твоего для слова его в Софейском соборе однолично устрою"8. Выясняется, что боярин Морозов покровительствовал священнику Григорию и старался пристроить его на хорошее церковное место - в новгородский Софийский собор. Архиепископ Феодосий обещал выполнить эту дружескую просьбу при первой возможности, но - услуга за услугу - просил боярина выхлопотать для него государеву грамоту о церковной дани с холмогорских попов.
Итак, люди XVI столетия обменивались услугами, обращались друг к другу за помощью и покровительством. И если вся эта паутина неформальных межличностных отношений до сих пор ускользала от внимания историков, то виной тому не столько дефицит источников, сколько влияние старой историографической традиции, со времен "государственной школы", сосредоточенной на изучении государства, его институтов и юридических категорий. Не пора ли присмотреться к повседневной жизни людей, к практике их взаимоотношений в различных житейских ситуациях? При таком взгляде, вероятно, придется расстаться с привычным представлением о всемогущем государстве, контролировавшем чуть ли не каждый шаг подданных. В XVI веке это далеко не так; скорее, можно говорить о минимальном присутствии государства в повседневной жизни людей. И при этом жители Московии вовсе не чувствовали себя беззащитными - они входили во множество небольших сообществ, внутри которых могли рассчитывать на помощь и защиту. Изучение таких "микромиров", включая монастырские корпорации, княжеские и боярские кланы, дворы знатных лиц с зависимыми от них служилыми людьми, открывает замечательную перспективу.
Подпишитесь на нас в Dzen
Новости о прошлом и репортажи о настоящем