издается с 1879Купить журнал

Тысячелетний речестрой

Размышления о русском языке Льва Аннинского

Этот образ - из стихотворения Самуила Маршака "Словарь". Поскольку чуть не каждая школьно-воспитательная программа это теперь цитирует, не удержусь и я.

"В ПОДВАЛАХ СЛОВ..."

  • Усердней с каждым днем гляжу в словарь.
  • В его столбцах мерцают искры чувства.
  • В подвалы слов не раз сойдет искусство,
  • Держа в руке свой потайной фонарь.

  • На всех словах - события печать.
  • Они дались недаром человеку.
  • Читаю: "Век. От века. Вековать.
  • Век доживать. Бог сыну не дал веку.

  • Век заедать, век заживать чужой...
  • "В словах звучит укор, и гнев, и совесть.
  • Нет, не словарь лежит передо мной,
  • А древняя рассыпанная повесть.

Читатель стиха чувствует, как стройная, легкая мелодия, залаженная с первых строк и подхваченная в финале, как-то оседает, стопорится между вторым и третьим четверостишиями: слова тяжелеют, раздуваются от распирающих сил, так что хочется то ли загнать их поглубже в подвал смысла, то ли, напротив, немедленно освободить, выпустить на волю...

Наш русский язык уникально богат по допустимости вариаций и вариативности допущений. Изучать его из-за этого трудно. Исключения виснут на правилах, допуски ошарашивают и отпугивают: зато синтетические словоряды склонений и спряжений пробуждают такую поэтическую фантазию, которую не удержать.

"Век вековать... заедать... заживать..."

Русский язык - один из самых богатых по количеству заимствований, усыновленных за века. Татарские речения, вошедшие в русскую речь, а потом - греческие, немецкие, французские, английские... Не говоря уже о родственных славянских, в контексте которых русский язык более всех обогащен, а для иных ценителей - расшатан, а то и "засорен".

Хорошо это или плохо?

Отвечаю с чисто русской загадочностью: и хорошо, и плохо. В зависимости от ситуации.

МОВА, "ФЕНЬКИ" И "ПРИКОЛЫ"

Белорусы, например, хранят старую крестьянскую речь под сенью своих лесов, а степняки-украинцы за свою мову готовы устроить самоубийственную войну, только не отдать родной язык на новороссийский засор-раздрай. Их можно понять, но надо понять и судьбу русской речи, охватившей двунадесять племен на Евразийской равнине. И если мы хотим хранить и приумножать нашу, российскую историю - то и язык наш будет обогащаться речениями всех этносов, которые втягиваются в наше общее бытие.

То есть все-таки нужно обогащаться? Или засоряться?

И опять отвечаю:

- И то и другое!

Если тысячелетний речестрой начнет окостеневать в стенах Академических словарей, социальные низы неудержимо рванутся на простор словоблудия. Да, зашоренная советской идеологией душа спасалась жаргонами - от профессиональных до лагерных. Но сегодня, когда диктатура рухнула, десятилетия речевой распущенности взывают к словарной жесткости. Мало того, что речь, состоящую из "фенек" и "приколов", понять невозможно, открылись еще и дикие возможности для сквернословия, которое и запретить нельзя - от запретов оно только наглеет, - и стерпеть невозможно.

Потому что с матюгами лезут в общение такие подлые побуждения (любой ценой попасть в центр внимания!), от которых надо спасаться.

Каким образом?

Может, создавать особые словари словесной нечисти, чтобы она собиралась там и усыхала до нуля? А словари общие - оградить? И если уж пускать нечто подобное в академический словарь, то трижды окстясь?

ПРЕЦЕДЕНТ ИВАНА АЛЕКСАНДРОВИЧА

Уже ведь был случай, когда включили в Академический словарь русского языка родимейший русский мат, - курьезом оно обернулось. А сподобился на это славный лингвист Бодуэн де Куртенэ, чье французское имя вынырнуло в Польше, где лингвист наименовался Нециславом, - переехав же в Россию, стал Иваном Александровичем.

Чего же восхотел Иван Александрович от скабрезной окраины языка, включая ее в канон?

Да вот чего:

"Если жизнь является дикою и безобразною, составитель или же редактор должен примириться с этим печальным фактом и не может ограничиваться замалчиванием. Сказанное относится ко всему: сквернословиям, ругательствам, мерзостям площадного жаргона. Лексикограф не имеет права урезывать и кастрировать "живой язык". Раз известные слова существуют в умах громадного большинства народа и беспрестанно выливаются наружу, лексикограф обязан занести их в словарь, хотя бы против этого восставали и притворно негодовали все лицемеры и тартюфы, являющиеся обыкновенно большими любителями сальностей по секрету..."

С другой стороны, как устоять лексикографу перед таким, например, многоцветьем:

"Кредитные билеты разного достоинства носят разные названия, даваемые либо по созвучию данного слова с самим названием, либо по цвету того или другого билета. Так, например, рублевый билет называется кенарем или канарейкой, трехрублевый - попугаем, пятирублевый - петухом, десятирублевый - карасем (красная купюра), тысяча рублей - косою или косухою".

Не долетели до нас кенари и попугаи. А что останется потомкам от нынешней "капусты" и прочих кошельковых фантиков?

Лишь одно слово, я думаю, имеет шанс. По певучей смачности и провокационной всеотзывчивости:

БАБЛО.

А там поглядим, выдержат ли его словари Академического уровня. Век покажет.

СЛОВАРЬ ПУШКИНА

Конечно, вспоминается Пушкин - его откровенное признание о том, как в поисках иностранных слов он заглядывал в Академический словарь. При том, что из этого словаря 1789 года были исключены все иностранные слова, "введенные без нужды". Что же искал автор "Евгения Онегина"? Он хотел найти и утвердить свой словесный окрас, который называл в черновиках "торжественным". В противовес чему? Вульгарности просторечия? Надутости высокоумия?

Отвечу все так же, по-нашему:

- И тому и другому.

А теперь напомню окончательный пушкинский текст:

  • Быть можно дельным человеком
  • И думать о красе ногтей:
  • К чему бесплодно спорить с веком?
  • Обычай деспот меж людей.
  • Второй Чадаев, мой Евгений,
  • Боясь ревнивых осуждений,
  • В своей одежде был педант
  • И то, что мы назвали франт.
  • Он три часа по крайней мере
  • Пред зеркалами проводил
  • И из уборной выходил
  • Подобный ветреной Венере,
  • Когда, надев мужской наряд,
  • Богиня едет в маскарад.

На чьей стороне поэт? На стороне Онегина? Да полно! Этот ловелас в своем старательном наряде напоминает комически переодетую богиню и может вызвать только смех. Веселой иронией окружает Пушкин своего героя, стих невозмутимо гуляет между острыми краями, и этот неуловимый шарм вольности есть гениально уловленный Пушкиным на все времена поэтический эквивалент русской реальности.

Но уж никак не реалий Академического словаря.

  • В последнем вкусе туалетом
  • Заняв ваш любопытный взгляд,
  • Я мог бы пред ученым светом
  • Здесь описать его наряд;
  • Конечно б это было смело,
  • Описывать мое же дело:
  • Но "панталоны, фрак, жилет",
  • Всех этих слов на русском нет:
  • А вижу я, винюсь пред вами,
  • Что уж и так мой бедный слог
  • Пестреть гораздо б меньше мог
  • Иноплеменными словами,
  • Хоть и заглядывал я встарь
  • В Академический словарь.

"Панталоны, фрак, жилет" давно уже прижились в русских словарях и гардеробах, и хорошо, что мсье Бодуэну не пришло в голову искать в них что-то иностранное, да и Пушкин смеется вместе с нами, заглядывая в Академический словарь и зная, что ничего "такого" там давно нет.

А что есть в круто меняющейся нашей речи? Она решает сама. Ведь сказано же десятком строк выше:

- К чему бесплодно спорить с веком?

Вот и мы сегодня, как Александр Сергеевич когда-то, угадываем: чего захочет наш век, что решит?

А век колеблется.

Читайте нас в Telegram

Новости о прошлом и репортажи о настоящем

подписаться