Олегу Дмитриевичу Соболеву 96 лет. Родился в Петергофе. Блокадник. Фронтовик. Последние 68 лет живет в Душанбе. В апреле прошлого года "Родина" посвятила ему материал "День Победы" для победителя". В нем Олег Дмитриевич рассказал о похоронке, которую на него получили родители в 1944-м, и о концерте под окнами его квартиры, который в его честь устроил оркестр 201-й Гатчинской российской военной базы, дислоцирующейся в Душанбе.
Олег Дмитриевич написал несколько книг и поэм. Стихи пишет до сих пор, хотя с 2008 года полностью потерял зрение. Его глазами стала супруга - Валентина Филипповна. Публикуем фрагмент воспоминаний о блокаде, которые фронтовик прислал в "Родину".
Как боец истребительного батальона, а затем отдельной стрелковой бригады морской пехоты, я прошел через все 900 блокадных дней. Моя первая блокадная зима - в Ораниенбауме, где наш батальон несет охранную службу в прифронтовой полосе. Мы занимаем холодную, с разбитыми стеклами школу, обживаем ее, готовясь к предстоящей зиме. Настроение немного поднимается, когда выдают теплое белье, ватные фуфайки и ватные брюки, шинели, валенки. Но с желудком просто беда, потому что нормы хлеба снизились до минимума.
300 граммов хлеба - зеленоватой сырой массы, пахнущей жеваной травой, да котелок воды, в котором плавают одна-две кожурки от гороха, составляют наше меню. А для гражданского населения нормы еще ниже. Рабочим - 250 граммов, иждивенцам и детям - 125. Чтобы притупить мучительный голод, люди едят все, что имеет хоть какую-нибудь питательную ценность. Город стоит тихий, заваленный сугробами снега, как бы прислушиваясь к звукам переднего края, где то и дело возникает пулеметная перестрелка, сериями рвутся снаряды и мины. Немцы бьют по улицам, по гавани, по отдельным наиболее крупным зданиям. Но убегающих в укрытия не увидишь - люди не могут бегать. От истощения движения их стали медленными, а чувство опасности притупилось.
Больше хочется лежать, потому что даже сидеть - больно. А желудок словно напрямую соединен с мозгом и шлет туда лишь одно требование: "Хлеба!"
Я, уже опытный блокадник, знаю, что излишняя изобретательность в поиске съестного убийственна. Я понял это, съев "кашу" из семян редиса, купленных за 50 рублей стакан. А какой вид был у этой "каши"! Настоящая гречка - коричневатая и рассыпчатая. Но уже после третьей ложки проглоченной тошнотворной массы я почувствовал себя плохо. Голова закружилась, в желудке начались спазмы. Наверно, меня выручил тренированный организм бывшего спортсмена. На другой день я с трудом поднялся, чтобы заступить в наряд, ноги были как из ваты.
Но вообще в батальоне лучше, чем в городе. Тут коллектив, спасительная сила товарищества. Лешка Панфилов, увидев, что я отравился варевом, тут же влил мне в горло кружку воды, заставил промыть желудок...
После всеобщих субботников город преобразился. В нем даже начала работать баня. И вот мы строем отправляемся смывать накопленную за зиму грязь. В бане холодина, промерзлый цементный пол согреется, наверно, только летом, но горячая вода есть. А это совершенно небывалое чудо! Кости блаженно ломит, когда окатываешь себя из тазика. Но что за вид у всех моющихся?! Настоящие дистрофики со старческой кожей, тонкими ногами и руками и словно разбухшими суставами. Я гляжу на свое невесомое тело и не могу сдержать вздоха: "Разве это я? Да, я! Только совсем другой. Мои мускулы сожрал голод, натравленный на нас Гитлером".
Недавно я закончил работу над поэмой "Жесткое эхо войны". В ней есть такие строки: "Красавчиками были до войны, дистрофиками сделала блокада. Нам хлеб и булки приносили сны, но только просыпаться было надо". Да, так было.
Весна 42-го года. Я уже не боец истребительного батальона, а больной, находящийся на излечении в батальоне выздоравливающих. Первые дни я лежал с полным истощением и начавшейся цингой. Теперь выхожу в сосновый парк и набираюсь сил. Хлеба выдают по-прежнему мало, но в обед бывает мучная кашица и ежедневно нас поят хвойным настоем. Этот зеленоватый "квас" даже продается в киоске. Наверное, от этого замечательного изобретения ленинградских ученых у меня уже исчезли красные пятнышки на ногах и перестали качаться зубы.
Через месяц с небольшим медицинская комиссия нашла, что я уже годен к военной службе. Пронесся слух, что нас большой группой отправят в Таменгонт - центр Таменгонтской республики, как называют в войсках эту обыкновенную деревню, где еще осенью 41-го года был командный пункт 8-й армии.
Вскоре нас действительно выписали из батальона выздоравливающих, выдали винтовки и в сопровождении старшины отправили в Таменгонт. Я принял присягу и с гордостью узнал, что направляюсь в бригаду морской пехоты. Мне уже стукнуло восемнадцать лет!