Дмитрий Иванович Сахаров - сыну Андрею: Ты мог быть счастливей...

Отец Дмитрий Иванович Сахаров, академик Игорь Евгеньевич Тамм, академик Яков Борисович Зельдович и жена Елена Георгиевна Боннэр.

Отец: "Нужно сохранить человеческое достоинство..."

Отец - единственный человек на свете, которому Андрей мог сказать все. С ранних сознательных лет он обожал отца, но по-настоящему они стали близки, когда сын поступил в университет. Естественно, на физфак, потому что физиком был Дмитрий Иванович, по учебнику которого я учился в техникуме. Человек по натуре добрый, мягкий - но с нерушимыми принципами жизни.

Он считал способности Андрея не очень высокими. Как-то знакомый преподаватель сказал старшему Сахарову: ваш сын обладает уникальными способностями, тот возразил: "Ну что вы! Вот Петя Кунин - это да, это настоящий талант". Вундеркиндство недолюбливал, талант, считал, не должен скакать через ступеньки - можно проскочить мимо нужных знаний. Когда Андрея в 32 года избрали действительным членом Академии наук, минуя обязательный этап член-коррства, Дмитрий Иванович отнесся к этому с неудовольствием.

"У каждого человека есть три долга, - объяснял сыну, когда тот заканчивал школу. - Первый: перед собой и своими близкими. Второй - перед человечеством. И третий - перед Вселенной, - подумал и уточнил: - Или перед Всевышним. Нужно сохранить человеческое достоинство - вот что главное. В этом нравственный долг. Как говорил твой прадед, священник из Арзамаса, чтобы остаться верным себе, своим представлениям о справедливом и добром мире, нужны сила, стойкость, убежденность".

Дмитрий Иванович часто приводил изречение Гегеля: "Чувство меры есть высший дар богов". Отточенное, взвешенное чувство меры он прикладывал к преподаванию, науке, политике, искусству, людям... Однажды обронил: "Чего не хватает большевикам, так это чувства меры". Прозвучало как приговор. Сам жил в гармонии - в личных отношениях, работе, общении. На Андрея эта позиция производила сильное впечатление, но следовать ей полностью он не мог. В нем бродила внутренняя противоречивость, а уравновешенность была для него не даром, но трудно достижимой целью. Вернее, полностью не достижимой.

В декабре 1961 года Дмитрия Ивановича сразил инфаркт. Андрей из Сарова вырвался в Москву. Последний разговор. Дмитрий Иванович с печалью сказал: "Помню, ты еще студентом сказал: раскрывать тайны природы - это то, что может принести тебе радость. Ты раскрываешь тайны, но, вижу, тебе это не в радость. Мне грустно, что твоя научная судьба оказалась такой узкой. Мне кажется, ты мог бы быть счастливей..."

Академик Игорь Тамм: "Вы говорите что-то не то..."

Сахаров писал: "Особенно велика в моей жизни роль Игоря Евгеньевича Тамма..." Отец заложил в Андрея основы нравственности, академик Тамм вырастил в нем ученого с твердыми моральными установками. Сахаров выделяет основные принципы, которых придерживался Тамм: абсолютная интеллектуальная честность и смелость, готовность пересмотреть свои взгляды ради истины, активная, бескомпромиссная позиция - во имя дела, а не фрондирования в узком кругу.

В 1942 году Андрей после окончания физического факультета МГУ - диплом с отличием! - попал по распределению на военный завод в Ульяновске. Умудрялся в жутких условиях заниматься наукой, послал две работы академику Тамму, директору института физики Академии наук - знаменитого ФИАНа. Тот заинтересовался изысканиями заводского инженера, выслал ему вызов в аспирантуру. Сахарова не отпускали, Тамм обратился к наркому вооружения Ванникову...

Сахарова академик выделял. На семинарах постоянно поворачивался к нему: "Андрей Дмитриевич, а что вы думаете по этому поводу?" Но на аспирантском экзамене по специальности тот поставил мэтра в неловкое положение. Тема реферата - "Проблемы электромагнитной массы электрона". В назначенный день Сахаров представил комиссии доклад, разрисовал цветными карандашами лист ватмана: электроны - синим, электронный фон - зеленым, позитрон - красным, принялся давать пояснения. Экзаменаторы перешептывались: "Он несет бред". Вот и Тамм остановил докладчика: "Андрей Дмитриевич, вы говорите что-то не то".

Тот помолчал. А потом произнес с некоторым вызовом: "Извините, Игорь Евгеньевич, но это так просто. Удивительно, как вы этого не понимаете". В кабинете повисла тишина - тягостная и мрачная. "Вы свободны, Андрей Дмитриевич", - сказал Тамм. За экзамен аспиранту поставили четыре, что было немыслимо для круглого отличника. Вечером Сахаров пришел к Тамму домой, чтобы доказать: тот заблуждается. Разложил три листочка с формулами. Тамм просмотрел раз, другой, третий. Признал: да, я неправ.

Но оценку по специальности Сахарова не изменил.

Сахаров не знал: Тамм, как мог, оберегал его от атомного проекта. То, что Сахаров делал в это время в физике, не делал никто в стране, а может быть, и в мире, Игорь Евгеньевич видел в нем великого ученого. Но вмешались могучие силы и затянули Сахарова в события, которые, собственно, и сделали его знаменитым. В ФИАНе была создана особая исследовательская группа для теоретических и расчетных работ по созданию водородной бомбы. Во главе - академик Тамм. Сахаров - член группы...

Ядерный заряд был успешно испытан 12 августа 1953 года.

А через годы взрывом стала статья Сахарова "Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе", опубликованная в 1968 году на Западе. Но на Тамма политологический труд ученика не произвел впечатления. А к идее "взять лучшее у капитализма" он отнесся критически: академик считал, что только чистый, неискаженный социализм способен решить глобальные проблемы человечества, обеспечить счастье людей. В этом он остался верен идеалам своей молодости.

Академик Яков Зельдович: "Бросьте заниматься ерундой!"

Боннэр в самом начале их сближения спросила Сахарова: а кто у него в друзьях? Он задумался. И ответил: Зельдович. А лет через десять в дневнике припечатает его: "Сволочь".

Что стоит за этим?

Яков Зельдович - выдающийся физик, который еще в 1939 году вместе с Юлием Харитоном теоретически обосновал возможность цепной реакции деления. С Сахаровым он познакомился примерно в 1948 году, когда того привлекли к атомному проекту. Зельдович со своей группой разрабатывал так называемую водородную бомбу-"трубу". Гениальный новичок со своей идеей бомбы-"слойки" по сути перечеркнул эту работу. Андрей думал, что Зельдович обидится. Ну как еще воспримет творческий человек предложение выбросить на помойку труд, которому отдал годы!

Но Зельдович оказался не обидчивым. Он мгновенно оценил перспективность и красоту предложения Сахарова.

Сахаров признавался: "На протяжении многих лет я мог считать, что у нас близкие, дружеские, товарищеские отношения". Зельдович нравился Сахарову. Привлекал непосредственностью, живостью, широтой взглядов - на жизнь, на науку. Любую тему обсуждал как бы не всерьез - шутя. Перед работой они около часа прогуливались по лесу. Говорили обо всем, и физика не была главной темой. Иногда Зельдович за полночь влетал в гостиничный номер Андрея. Влетал с победным криком: "Андрей Дмитриевич, послушайте, какую гениальную вещь я придумал!" И - ночь напролет в разговорах.

В 1957 году Зельдович покинул Объект в Арзамасе-16. Посчитал свою миссию исполненной. Создание новых и новых бомб из научной сферы перешло в конструкторскую. Для большой науки, для теоретиков научные ориентиры поменялись на технические. А раз за разом повторять пройденное - не всякому по душе. Тем более такому гиганту, как Зельдович. Перед отъездом у него состоялся длинный разговор с Сахаровым, он предлагал другу покинуть Объект. Тот остался.

Через годы, уже в Москве, Сахаров докладывал в Институте прикладной математики о многолистной Вселенной. Зельдович встал и повернулся к аудитории: "У кого-нибудь есть газета?" Участники семинара решили, что он попросит и ножницы и вырежет из газеты демонстрационный вариант многолистной Вселенной. Однако Зельдовичу "Правда" понадобилась совсем для другого: он постелил ее на пол у ног Сахарова, встал на колени и умоляюще произнес: "Андрей Дмитриевич! Бросьте заниматься разной ерундой! Ведь в космологии есть такие важные проблемы, которые, кроме вас, никто не сможет решить. Займитесь хотя бы квантовой гравитацией".

Под ерундой Зельдович имел в виду увлечение Сахарова политическими и общественными темами. Сахаров и в этот раз не послушал Зельдовича. В 1971 году собрался в Калугу - там должен был состояться суд над диссидентом Револьтом Пименовым. Зельдович позвонил другу: "Андрей Дмитриевич, вы подумали над тем, что делаете? Такой поступок сразу поставит вас по ту сторону, вы понимаете, о чем речь. Мой вам совет - откажитесь от поездки". Сахаров ответил: "А я уже, как вы выразились, по ту сторону. И та сторона - правая. Там главное - права человека. Не знаю, полезно ли то, что я собираюсь сделать, но я уже вступил на этот путь. И вступил бесповоротно".

Еще раз Зельдович позвонил Сахарову, когда тому выделили Нобелевскую премию мира, посоветовал отказаться от провокационной, как он выразился, награды. Андрей Дмитриевич, естественно, отверг совет. А в 1982 году объявил в ссылке голодовку с требованием дать разрешение на выезд из страны Лизе, невесте сына Боннэр. Написал подробные письма Харитону и Зельдовичу, просил помочь. Считал, что имеет моральное право рассчитывать на их помощь - двадцать лет работали вместе. Харитон не ответил. Зельдович написал: "Дорогой Андрей Дмитриевич! Я бы и рад помочь, но мое положение сейчас очень неустойчивое. Меня не пускают за границу дальше Венгрии..."

Тогда-то Сахаров и напишет в дневнике: "Сволочь".

После возвращения Сахарова из ссылки на одном из научных семинаров Зельдович подошел, сказал: "В прошлом было всякое, давайте забудем плохое. Жизнь продолжается". Сахаров промолчал. В декабре 1987 года Зельдовича сразил инфаркт. Сахаров был на похоронах. Написал: "Мы так и не успели поговорить. Все наносное, мелочное отпало, исчезло, осталось - результаты его поистине необъятной работы. Я иногда ловлю себя на том, что веду с Я.Б. мысленный разговор на научные темы".

Жена Елена Боннэр: "Мы вместе..."

Они были обречены на сближение - Сахаров вошел в диссидентскую среду, в которой все друг друга знают. В которой связи - теснее некуда. Сначала с Боннэр деловые контакты по правозащитным делам. Вместе на судах над диссидентами, вместе составляли документы протеста. Потом начались разговоры - о будущем России, о правозащитниках, о тоталитарном строе, о прекрасной западной демократии. И наконец и он, и она почувствовали: должны быть вместе.

Встречаются утверждения, что некие зарубежные силы подослали Боннэр к Сахарову, чтобы ввести его в свой круг. Профессор Яковлев: "В конце шестидесятых годов Боннэр наконец вышла на "крупного зверя" - вдовца академика А. Д. Сахарова... Боннэр поклялась в вечной любви к академику и для начала выбросила из семейного гнезда Таню, Любу и Диму..."

Все это вранье. Никто не подсылал Боннэр с заданием, и она не охотилась на академика. Ситуация сближения Сахарова и Боннэр чисто человеческая - он искренне влюбился в нее. Хотя, казалось бы, какая любовь в их возрасте - ему 49, ей 47. Но так бывает. Боннэр - яркая, умная, прямая. Андрей Дмитриевич, стеснительный вообще, а с женщинами - в особенности, перед мощью ее обаяния. Да и не пытался устоять - безоглядно отдался чувству любви. И всю оставшуюся жизнь преклонялся перед ней.

Со знакомства с Еленой Георгиевной Боннэр начался, если так можно выразиться, другой Сахаров.

Боннэр внесла в его жизнь тепло, уверенность. Он до встречи с ней был одинок. Очень одинок. А она ввела его в творческий круг - писатели, поэты, артисты, режиссеры. Но Сахарову никого и не нужно было - только она. В его дневнике столько трогательных слов любви к Боннэр! Когда у нее прихватило сердце, сказал: "Если ты умрешь, то я покончу с собой". Любовь к Боннэр распространялась и на ее детей - Татьяну и Алексея.

Любила ли она его? Трудно сказать. Ни разу эта тема не возникала ни в ее воспоминаниях, ни в интервью. Ведущей в семье была она. Все, что она делала, ему нравилось.

Боннэр радикализовала политическую позицию, взгляды, высказывания Сахарова. Он и до встречи с ней имел твердый характер. Достаточно сказать, что в 1954 году отказался вступать в КПСС. Объяснил так: "Не согласен с политикой партии". Но дальше этого не выходил. Он обдумывал жизнь. Что-то детское, наивное в предложенном им плане облагородить советскую систему. Но после того как оформился союз с Боннэр, в Андрее Дмитриевиче начала расти нетерпимость. Он перестал говорить и писать об улучшении социализма, им овладела страсть эту систему снести. Сам он так это сформулировал: "... я стал космополитичней, глобальней, общественно активней".

А еще он стал постепенно отходить от принципов, которые проповедовал отец. Прежде всего о долге перед обществом. Андрей Дмитриевич отстаивал интересы и права узкого круга - скажем так, круга Боннэр. Простой человек был ему неинтересен. Как-то Сахаров и Боннэр были в гостях у Солженицыных. В разговоре зашла речь о русском народе. Наталья Солженицына заговорила о том, что правозащитники должны заниматься защитой прав колхозников, которые, по сути, крепостные: у них нет паспортов, они не имеют возможности дать своим детям образование - вот чьи права надо защищать. Боннэр прокомментировала: "Да насрать мне на русский народ!" Андрей Дмитриевич поддержал жену.

Не стоит думать, будто Боннэр диктовала мужу, что ему говорить и что делать в той или иной ситуации. Он поступал по принципу, который сформулировал Михаил Шолохов: "Я пишу по указке своего сердца, а сердце мое принадлежит партии". Андрей Дмитриевич писал и поступал по указке своего сердца, а сердце его принадлежало Боннэр. Ради нее он был готов отдать жизнь, и, по сути, отдал, когда в 1985 году в Горьком объявил голодовку с требованием выпустить жену за границу для операции. Он не сдался. И победил: Боннэр выпустили в США, ей сделали операцию на сердце. После этого она прожила еще 26 лет.

А он умер вскоре. Незадолго до смерти закончил воспоминания. Последний абзац: "Люся, моя жена. На самом деле это единственный человек, с которым я внутренне общаюсь. Люся подсказывает мне многое, что я иначе по своей человеческой холодности не понял бы и не сделал. Она также большой организатор, тут она мой мозговой центр. Мы вместе. Это дает жизни смысл".

P.S. Как же много несовместимого в его жизни: создание ядерной бомбы - и Нобелевская премия мира; искреннее горе по поводу смерти Сталина - и непреклонное стремление разрушить сталинскую систему; стеснительность, душевная мягкость - и отвага в защите прав человека... Сахаров прошел через споры и конфликты, которые и сегодня не дают покоя обществу, - о власти и ее природе, о противостоянии государства и личности, о национальном вопросе и патриотизме, о взаимоотношениях России и Запада...

Каким он останется в Истории и людской памяти? Кто знает...