Николай I: "Сжечь, не раскрывая"

В конце 2022 года издательство "Ретроспектива" выпустило стильно оформленную и тщательно фундированную монографию автора "Родины" нижегородского историка Алексея Владимировича Морохина "Николай I и "династические документы" Романовых. Из истории "засекречивания былого" в 1825–1855 гг.". Автор предпринял удачную попытку систематизировать все дошедшие до нашего времени свидетельства современников об усилиях императора и его агентов по поиску, отбору и засекречиванию документов, освещающих потаенные стороны нескольких царствований. Результат получился неожиданным.

Слава Герострата: аргументы "за"

Герострат от истории – именно такую репутацию обрел Николай I. Благодаря многолетним и регулярным стараниям императора историческая наука безвозвратно лишилась ряда первоклассных эпистолярных и мемуарных документов, связанных с именами Екатерины II, Павла I, Александра I. Без этих утраченных источников исследователи уже никогда не смогут получить ответы на многие вопросы, волновавшие современников и не потерявших свою актуальность в наше время. "Систематический истребитель многих бесценных рукописей и бумаг"¹ – так охарактеризовал своего венценосного деда известный историк великий князь Николай Михайлович (1859–1919).

С одной стороны, позорная слава Герострата по праву принадлежала Николаю I. Когда царю доложили, что после смерти его старшего брата цесаревича Константина Павловича в его дворцах в Стрельне и Варшаве обнаружена личная переписка цесаревича с сестрой Екатериной Павловной, Николай повелел:

"Сжечь, не раскрывая"². Целые тюки писем и бумаг цесаревича, доставленные из Варшавы в Петербург, были сожжены. "Эти бумаги, судя по всему, император даже не читал и не распечатывал"³.

По высочайшему повелению уничтожались все "неуместные" для Дома Романовых документы. Николай зорко следил не только за документами, остававшимися после смерти августейших родственников. "Именно в годы его царствования практика посмертного изъятия дневников, мемуаров, переписки государственных деятелей и придворных, близко связанных с императорской фамилией, достигла небывалых масштабов. В таких случаях сразу же организовывалась специальная комиссия, состав которой утверждал сам царь"⁴.

Государственные деятели Николаевской эпохи жили с четким пониманием того, что после смерти владельца его деловые и личные бумаги будут незамедлительно опечатаны и подвергнуты "посмертному обыску". Именно этим обстоятельством следует объяснить, что сановники времен Николая Павловича не оставили после себя мемуаров. Историк Иван Егорович Забелин, сетуя в 1866 году на небольшое количество сохранившихся мемуаров, замечает:

"Возможно ли было писать кому-либо, когда в его дом всегда мог ворваться царь, а о ком же писать было, как не об царе, общем деле. При Николае разве возможно было писать записки?"⁵

Следовательно, у историков есть веское основание для обоснованного профессионального недовольства действиями царя и строгого порицания его за эти действия.

Слава Герострата: аргументы "против"

С другой стороны, монарх проявлял живейший интерес к истории государства Российского и многое сделал для того, чтобы привести в порядок и спасти от исчезновения бесценные рукописные свидетельства былого. Николай Павлович благоговел перед памятью Петра Великого. Известная мемуаристка Александра Осиповна Смирнова-Россет свидетельствует:

"Государь знал все 20-ть томов Голикова наизусть и питал чувство некоторого обожания к Петру. Образ Петра, с которым он никогда не расставался, был с ним под Полтавой, этот образ был в серебряном окладе, всегда в комнате императора до его смерти. Глядя на него, он отдал Богу душу, которая и на земле всегда всецело принадлежала своему Творцу"⁶.

Именно любовь царя к Петру Великому способствовала сближению Николая I с Пушкиным. "Государь сказал Пушкину: "Мне бы хотелось, чтобы король Нидерландский отдал мне домик Петра Великого в Саардаме". – Пушкин ответил: "Государь, в таком случае я попрошу Ваше Величество назначить меня в дворники". Государь рассмеялся и сказал: "Я согласен, а покамест назначаю тебя его историком и даю позволение работать в тайных архивах"⁷.

Так изменилась судьба поэта. Летом 1831 года Пушкина пожаловали чином титулярного советника, вновь зачислили на государственную службу с изрядным жалованьем 5000 рублей ассигнациями в год (профессор университета получал всего лишь 1000 рублей в год, а жалованье городничего составляло от 300 до 450 рублей) и разрешили заниматься в архивах, собирая материалы для истории Петра Великого.

Хорошо осведомленный современник барон Модест Андреевич Корф характеризовал императора как человека, "чрезвычайно любившего всякую старину, в особенности касавшуюся его семейства"⁸. Документов, спасенных Николаем от гибели, было гораздо больше, чем документов, по его воле уничтоженных. Историки не должны об этом забывать. В одной руке у богини правосудия Фемиды мы видим весы – древний символ меры и справедливости, но другой рукой богиня держит рог изобилия - символ воздаяния или не воздаяния представшему перед её судом.

Поэтому не будем торопиться с обвинительным приговором, осуждающим Николая I.

Особое мнение Пушкина

Пушкин-историк, по воле царя допущенный к работе в государственных архивах, осмыслил последнее обстоятельство глубже и раньше всех своих современников. В рукописном предисловии к "Истории Пугачевского бунта" Пушкин отметил заслуги императора перед российской исторической наукой. Николай приказал вынести из подвалов и привести в порядок архив Сената – и "по манию царя" недавние государственные тайны превратились в исторические материалы.

"Новейшая наша история спасена Николаем I"⁹. Проявив завидную личную скромность, монарх зачеркнул эту фразу. В печатном тексте пушкинской книги она отсутствует.

Известный польский публицист, политик и историк Станислав Цат-Мацкевич (1896–1966) весьма оригинально и чрезвычайно красочно живописал противоречивый характер отношений между царем и поэтом, сумев разглядеть их сокровенную суть, скрытую от предвзятых взоров современников:

"Николай I имел авторитет, твердую руку, был огромного роста, был прекрасен как Аполлон, но его нельзя обвинять в глубине мысли. Он взирал на мир как капрал, а не как интеллектуал. Но, впрочем, у него было несомненное влечение к Пушкину, основанное на непонятных для нас предпосылках. У Пушкина опять же, несмотря на всю его революционность и оппозиционность, было некое влечение к императору. Эти два человека взаимно влияли друг на друга, поскольку были вылеплены из совершенно иной глины. Николай I – это какой-то архинемецкий порядок, очарование муштрой, мышление под муштрой. Пушкин - это безумная скачка верхом, часто безумные мыслительные зигзаги"¹⁰.

Следует пояснить те "непонятные" для польского историка предпосылки, на которых действительно базировалось влечение Николая к Пушкину, помимо их обоюдного интереса к Петровской эпохе и личности царя-реформатора. По воле государя освобожденный из ссылки поэт составил записку о недостатках частного и общественного воспитания, четко сформулировав мысль, как надлежит преподавать историю юношеству.

"История в первые годы учения должна быть голым хронологическим рассказом происшествий, безо всяких нравственных или политических рассуждений. К чему давать младенствующим умам направление одностороннее, всегда непрочное? Но в окончательном курсе преподавание истории (особенно новейшей) должно будет совершенно измениться. Можно будет с хладнокровием показать разницу духа народов, источника нужд и требований государственных; не хитрить; не искажать республиканских рассуждений...

Вообще не должно, чтоб республиканские идеи изумили воспитанников при вступлении в свет и имели для них прелесть новизны"¹¹.

Правда для своих

Записка датирована 15 ноября 1826 года. Пушкинская мысль о начальном преподавании истории оказалась созвучна рассуждениям цесаревича Константина Павловича, который в том же 1826 году, но несколькими месяцами ранее, во время коронации брата Николая в Москве, размышлял с ним о том, как следует писать историю. "По моему мнению, в истории надобно помещать одни числа, годы и происшествия без дальних об них рассуждений"¹².

Государь не мог не обратить внимания на полное созвучие мыслей старшего брата и первого поэта России. И сделал все от него зависящее, чтобы некоторые печальные факты из истории Дома Романовых не стали неожиданностью для его собственных детей.

Он не стал с ними хитрить, но с завидным хладнокровием сам рассказал сначала наследнику Александру Николаевичу, а затем и другим детям о том, как погиб его дед Павел I. Тщательно оберегая "семейные тайны" династии и решительно пресекая малейшую попытку публичного обсуждения своих семейных дел, Николай I не считал возможным скрывать от наследника факт убийства Павла заговорщиками 11 марта 1801 года. Самому Николаю Павловичу в момент убийства не было и пяти полных лет, и он спросил свою мать, вдовствующую императрицу Марию Федоровну: "Почему папа не просыпается?"¹³

Царь, "засекречивая былое" для публики, не захотел вводить в заблуждение собственного наследника, которому со временем предстояло взойти на престол. Именно при Николае Павловиче восторжествовали две противоречившие друг другу тенденции: политический прагматизм применительно к собственной семье и политика двойных стандартов, предназначенная для общества.

Практика "засекречивания былого" началась не при Николае, хотя именно он ее окончательно оформил и довел до предела. Император возложил на себя роль верховного арбитра, с высоты трона не только дававшего исторические уроки обществу (постепенно психологически подготавливая дворянство к предстоящей в будущем отмене крепостного права), но и лично определявшего, что оно может знать о прошлом, а что нет.

Николай I, которого часто именуют "рыцарем самодержавия", был абсолютным монархом в большом и малом. Он лично очерчивал "фигуры умолчания", сознательно дозируя доступную для образованного общества информацию о недавнем прошлом государства Российского, особенно когда шла речь о дворцовых переворотах или интимных тайнах Дома Романовых. Напротив заголовка документов из архива светлейшего князя Григория Александровича Потемкина-Таврического Николай наложил резолюцию: "Разобрать, что важно – отобрать, прочее можно и уничтожить"¹⁴.

Одни "неуместные" документы уничтожались, другие – надежно прятались в недрах архивов. Но в то же самое время царь полагал, что и он сам, и его наследник Александр Николаевич не должны закрывать глаза на "семейные тайны" династии: "нам должно знать наши фамильные дела в истинном их виде"¹⁵. По официальной версии, убитый заговорщиками Петр III скончался от "геморроидальных колик", а погибший в результате дворцового переворота Павел I умер от "апоплексического удара".

После одной из панихид по отцу, 11 марта 1833 года, у Николая состоялся серьезный разговор со старшим сыном Александром. Наследник, которому через месяц должно было исполниться 15 лет, отметил в дневнике: "обедал один с моими бесценными родителями и тут Папа мне рассказал, как императрица Екатерина заставила Петра III низложиться, как он был убит Орловыми в Ропше, как она взошла на престол, обходилась с Павлом и, наконец, о вступлении на престол Павла I и его умерщвлении, и не велел мне никому о сем говорить"¹⁶.

Руководствуясь пушкинскими идеями, изложенными в записке "О народном воспитании", Николай I сделал все от него зависящее, чтобы "семейные тайны" Дома Романовых неожиданно не "изумили" наследника и не имели для него и его братьев "прелесть новизны". И царю это удалось.

Аргументы для Запада

Николай I, "засекречивая былое" для российской публики, параллельно решал очень важную внешнеполитическую задачу. Император правил тридцать лет – и все эти годы шла непрерывная информационная война государства Российского с Западом, который, по очень точному определению Федора Ивановича Тютчева, взирал на Россию "сквозь призму ненависти, помноженной на невежество". Николай Павлович прекрасно понимал, что, если потаенные стороны нескольких царствований станут достоянием заграничных публицистов, Запад резонно сформулирует вопрос о легитимности династии Романовых: "Где патенты этой Империи на благородство?". И любые попытки умилостивить Запад окажутся тщетными.

Известный литератор и собиратель рукописей Михаил Петрович Погодин, повинуясь долгу верноподданного, поднес монарху исключительно важный династический документ, в котором шла речь об интимной жизни Екатерины II. Погодин, отлично осознавая не только политическую, но и материальную ценность документа, рассчитывал на хорошее вознаграждение, о чем откровенно написал в дневнике: "Награду! Да если б предложить такой документ Луи Филиппу, Людовику Бонапарту или лорду Пальмерстону, то они не пожалели бы миллион"¹⁷. Николай I, быстро просчитав негативные последствия появления этого документа на Западе, пожаловал Погодину 4 тысячи рублей.

"Что скажет Запад?" – этот сакраментальный вопрос постоянно вставал перед императором, предпринимавшим меры по "засекречиванию былого". Впрочем, с Западом царь не церемонился. Любая попытка полоскать грязное белье династии Романовых незамедлительно и жестко пресекалась Николаем Павловичем.

В Париже решили поставить пьесу "Екатерина II и ее фавориты", в которой российская императрица была представлена "в самом черном виде"¹⁸. Император сделал резкий демарш – и все экземпляры пьесы были конфискованы, а постановка запрещена. А когда на парижских театральных подмостках собирались сыграть пьесу "Император Павел", узнавший об этом намерении Николай I якобы направил во Францию письмо, в котором заявил, что "если не конфискуют этой пьесы и не запретят ее представление на сцене", то он "пришлет миллион зрителей, которые ее освищут"¹⁹.

Миллион зрителей в солдатских шинелях – это был сильный аргумент в информационной войне. Французское правительство не захотело испытывать судьбу – и выполнило пожелание императора и самодержца Всероссийского.

P.S. Николай Павлович в качестве Герострата от истории не может надеяться на ее оправдательный приговор, но у него есть веское основание уповать на снисхождение потомства. А потому воспользуемся чеканной пушкинской формулировкой:

• К устам подъяв признательную чашу,
• Не помня зла, за благо воздадим.
• 
  
• ^{1. Морохин А.В. Николай I и "династические документы" Романовых. Из истории "засекречивания былого" в 1825–1855 гг. М.: Кучково поле; Ретроспектива, 2022. С. 6.}
• ^{2. Там же. С. 113. Царь не хотел, чтобы историки и потомство полоскали грязное белье его братьев и сестры. Сохранились свидетельства современников, что и Александр I, и Константин Павлович находились в близких отношениях с сестрой Екатериной Павловной.}
• ^{3. Там же. С. 224.}
• ^{4. Там же. С. 47.}
• ^{5. Там же. С. 48.}
• ^{6. Смирнова-Россет А.О. Дневник. Воспоминания. М.: Наука, 1989. С. 199 (Литературные памятники). Историк Иван Иванович Голиков (1735–1801) выпустил в свет "Деяния Петра Великого, мудрого Преобразователя России" в 12 томах и "Дополнения к деяниям Петра Великого" в 18 томах. Пушкин имел это капитальное издание в своей библиотеке и пользовался им при работе над "Историей Петра".}
• ^{7. Смирнова-Россет А.О. Дневник. Воспоминания. С. 566.}
• ^{8. Морохин А.В. Николай I и "династические документы" Романовых. С. 11.}
• ^{9. Пушкин А.С. История Пугачева // Пушкин А.С. Полное собрание сочинений. В 19 т. Т. 9. Кн. 1. М.: Воскресенье, 1995. С. 411.}
• ^{10. Цат-Мацкевич С. Был бал // Цат-Мацкевич С. Достоевский – человек XIX века / Перевод Ю.А. Борисёнка. М.: Издатель Степаненко, 2021. С. 216–217.}
• ^{11. Пушкин А.С. О народном воспитании // Пушкин А.С. Полное собрание сочинений. В 19 т. Т. 11. М.: Воскресенье, 1996. С. 46–47.}
• ^{12. Морохин А.В. Николай I и "династические документы" Романовых. С. 216. Цесаревич Константин разговаривал с Николаем I в присутствии генерал-адъютанта П.Д. Киселева, который спустя три года рассказал об этом военному историку генералу А.И. Михайловскому-Данилевскому, сохранившему слова цесаревича для истории (Русская старина. 1893. N 7. С. 203).}
• ^{13. Морохин А.В. Николай I и "династические документы" Романовых. С. 235.}
• ^{14. Там же. С. 322.}
• ^{15. Там же. С. 9.}
• ^{16. Там же. С. 262-263.}
• ^{17. Там же. С. 55.}
• ^{18. Там же. С. 306.}
• ^{19. Там же. С. 260.}