В 1949 году в Севастополе неожиданно был арестован хранитель музея-заповедника "Херсонес Таврический", видный археолог Александр Тахтай. Неожиданно, потому что всего пять лет назад именно Александр Кузьмич встречал на руинах города-героя экспонаты, вернувшиеся из эвакуации.
Это о нем тогда по свежим следам написала в очерке "Ленинград-Севастополь" поэтесса Ольга Берггольц. А коллеги-археологи, знавшие, что Тахтай остался в оккупированном Севастополе, удивлялись: "Он разве еще жив?"
Звездная родина
К началу Великой Отечественной Тахтаю было уже за пятьдесят. Он родился в 1890 году в провинциальном городке Ромны Полтавской губернии, давшем русской культуре физиков Иоффе и Эпштейна, театрального режиссера-новатора Таирова, революционера Сокольникова, командарма Федько, скульптора Кавалеридзе, поставившего в родном городе первый в мире памятник Тарасу Шевченко...
Путь в науку у Тахтая был обычным - реальное училище, историко-филологический факультет столичного университета. Ну а потом он перескочил - по родившемуся интересу - в соседний Петербургский археологический институт, где очень быстро стал любимым учеником светила археологической науки Александра Спицина.
Быстро определился круг интересов будущего ученого: проблемами памятников скифско-сарматской, античной и средневековой культур, античной эпиграфики и нумизматики Александр Тахтай занимался до самой смерти.
Две встречи с Паустовским
Научные изыскания, экспедиции в районы Северного Причерноморья - рай для исследователя - были прерваны Первой мировой войной. Тахтай возвращается домой, вступает в санитарный отряд так называемого Земского союза. В одном из санитарных поездов знакомится со студентом Московского университета, мечтающим о писательстве, Константином Паустовским. Их дороги расходятся: Паустовский с головой ушел в журналистику, Тахтай летом 1918 года стал красноармейцем.
И снова сойдутся через много лет.
В 1935 году археолог Александр Тахтай получил назначение в севастопольский музей-заповедник "Херсонес Таврический". Жизнь средневековых херсонеситов так увлекла его, что он не замечал, как летели годы. Путеводитель Тахтая по средневековому Херсонесу, подготовленный им как руководителем Музея средних веков, стал классическим. Именно Тахтай в предвоенные годы организовал и провел первые масштабные раскопки в Херсонесе исключительно по научным методикам, жестко пресекая любительство и "черную археологию".
Тут-то жизнь и свела его снова с Паустовским, уже именитым писателем. В повести "Черное море" Константин Георгиевич не забыл про старого знакомого:
"Он провел нас на место последних раскопок и показал пласты почвы разных эпох. По ним, как химик по спектральным линиям, археолог читал прошлое этих берегов. Верхний слой был полон гигантских камней от обвалившихся стен Херсонеса и новых могил, - в прошлом веке в Херсонесе было устроено карантинное кладбище. Второй слой принадлежал византийской эпохе. Здесь нашли много монет Византии. Ниже лежал третий слой, где было много остатков римских времен. И наконец, в самом низу, на материковой скале, лежал слой эллинских вещей, главным образом черепков посуды, покрытых тусклым черным лаком.
В одной из стен нашли мраморную голову юноши, очевидно, творение великого мастера четвертого века до нашей эры. Сотрудник показал нам эту голову. Она была покрыта чешуей окаменелой пыли. Кто-то из диких жителей Херсонеса времен Византии, какой-то христианин, замуровал ее в стену жалкого дома вместо строительного камня..."
Клятва херсонесита
Тахтай не смог уйти с войсками из Севастополя из-за тяжелой болезни жены. То, что он совершил в оккупированном городе, увековечит после его освобождения Ольга Берггольц:
"Ученый, хранитель музея и старый археолог Александр Кузьмич Тахтай тщательно на большой лист ватманской бумаги переписал текст древнейшей человеческой присяги родному городу, повесил его над столом в своем рабочем кабинетике и один остался в Херсонесе.
- В каждом аду должен быть свой цербер, - рассказывал он нам. - Я остался таким цербером около этих священных камней, повторяя мою присягу: "Ничего никому, ни эллину, ни варвару, но буду сохранять для народа херсонеситов..."
Он сам себя назначил хранителем Херсонеса.
А потом в город вошли войска Манштейна.
Первое, что сделали оккупанты в Херсонесе, - выбросили чету Тахтаев из казенной квартиры. Потом стали грабить нашу историю.
Свидетельствует Ольга Берггольц:
"Они рассовывали по карманам драгоценные греческие терракоты, стеклянные сосудики для благовоний и вдовьих слез, они царапали на амфорах свастику, разводили на древних мраморных плитах варварские костры. Отчаяние владело старым ученым столь сильно, что делало его бесстрашным.
Он шел к немецкому офицеру, командующему частью, и кричал на него, и требовал унять солдат. Увидев в руках солдата какую-либо музейную вещь, Тахтай шел прямо на него и начинал мягко, но настойчиво отнимать эту вещь.
- Камрад, - говорил он, пытаясь разжать цепкие пальцы грабителя, - камрад! Это нельзя. Это принадлежит прошлому. Это достояние человечества. Это не ваше...
И иногда солдат так изумлялся тому, что слабый, очень старый, морщинистый и седобородый старичок отнимает вещицу у него, вооруженного здоровяка, которому достаточно только дунуть, чтоб старичок покатился с ног, что, хохоча и изумляясь, отдавал украденную безделушку.
"Ничего никому, ни эллину, ни варвару, но буду охранять для народа херсонеситов", - упрямо твердил он присягу своего города - единственный херсонесит, единственный человек среди занявших Херсонес варваров".
Что еще мог тихий немолодой человек? Александр Кузьмич начал прятать самые ценные экспонаты из тех, что музей не смог увезти в эвакуацию.
Подарок Манштейну
Верхом дерзости Тахтая стало похищение из-под носа оккупационных властей ящиков с артефактами Херсонеса, подготовленными для подарка Манштейну. На ящиках уже написали: "Победителю Севастополя барону фон Манштейну". Но ящики бесследно исчезли. И только Кузьмич, как звали его жители окрестных хуторов, да его помощницы из числа севастопольских женщин знали, куда были спрятаны археологические сокровища.
Под ежеминутной угрозой ареста, лагеря, смерти Тахтай берег музей, как новорожденного ребенка.
И сохранил.
Севастополь был освобожден Красной армией 9 мая 1944 года. Фронтовой фотокорреспондент и уроженец Юзовки Евгений Халдей, вошедший в город с передовыми частями морской пехоты, снимал пленку за пленкой, запечатлевая для истории то, что было сделано с прекрасным белым городом у моря. Усилиями варваров Севастополь сравнялся с Херсонесом - руины и там, и там. Но уже в ноябре 1944 года Херсонесский заповедник устроил первую большую выставку античных и средневековых древностей, сохраненных археологом Александром Тахтаем.
Беззащитное сердце
А пять лет спустя случилась черная история. Увы, обычная для той эпохи. Сразу два доноса были написаны на археолога. В первом он обвинялся в сотрудничестве с оккупационными властями (!), второй был еще безумнее - Александру Кузьмичу вменяли в вину русский национализм.
Срок - 25 лет.
Он отбывал его в лагере города Сталино (будущем Донецке), каждый день ходил на работы по разборке развалин домов, оставшихся после войны. Горькая усмешка судьбы для человека, всю жизнь разбиравшего завалы истории...
Тахтая отпустили досрочно, сразу после смерти Сталина. Но в Херсонес он уже никогда не вернулся. Не мог.
Остался в шахтерском городе. Работал консультантом на общественных началах в областном краеведческом музее. Получал скромную пенсию, ездил с молодежью на раскопки, учил ремеслу, печатал статьи в профессиональных изданиях. Последняя, о загадочной статуе с неизвестными науке письменами, найденной при строительстве Карловского водохранилища, вышла в февральской книжке "Советской археологии" за 1964 год.
А в четвертом номере журнала появился запоздалый некролог:
"25 июля 1963 года скончался один из старейших археологов Украины Александр Кузьмич Тахтай. Умер он, можно сказать, с пером в руке. В последние дни жизни он работал над текстом доклада "О погребении знатной кочевницы начала II тысячелетия н.э.", который он намеревался прочесть на 3-м общем собрании Одесского археологического общества..."
В тот день он привычно зашел в музей. Пообщался с коллегами, вышел на улицу, и... не выдержало сердце.
Удивительно, что при такой судьбе оно прослужило ему 73 года.