"Владимирские проселки" - одно из главных произведений Владимира Солоухина. Печатный вариант роуд-муви - фильма путешествия, герои которого находятся в дороге. Есть ли что-то сокровеннее для меня, чем владимирские проселки? Пожалуй, только дороги Смоленщины. По другому быть не могло: вся родня по отцовской линии - из Владимирской области, а по маминой - из Смоленской.
Артем Локалов
Своя колея. На дальнем плане храм в Петракове, разорение которого описал Владимир Солоухин.
Вот и у меня лето делилось пополам: сначала в селе Тесово, что в 40 километрах от Гагарина; потом - в Пустом Ярославле, рядом с Владимиром. И так уж получилось, что открывал я сначала свои владимирские проселки, а потом "Владимирские проселки" Солоухина. Которые оказались до боли родными.
Хорошо когда Пустой Ярославль зовется не деревней, а на старый лад - сельцом. В таком статусе он дошел до революционных времен, пережил их, коллективизацию. Пережил Великую Отечественную - она сюда не докатилась, но эхо во многих домах услышали - не дождались отцов, сыновей, братьев. Пережил упразднение "неперспективных населенных пунктов" на излете СССР, развал самого Союза, лихие 1990-е...
Только ведь они не лихие - счастливые. Потому что там были бабушкины сказки. Там было дедово колено, на котором можно сидеть и держаться за руль его "Запорожца". Да, именно колено - дед-фронтовик, как и Солоухин, родился в 1924-м, но лишился ноги уже после войны. Так что к рулю крепились металлические "уши" - газовать надо было пальцами, сцепление выжимать ногой, а рычаг тормоза тоже был ручным.
На этом "Запорожце" мы колесили по полевым и лесным дорогам, чтобы попасть в Пустой Ярославль. Ездили на рыбалку и по грибы. С тех пор они для меня такие, владимирские проселки.
С густым слоем пыли на хромированном бампере. По этой пыли разрешали рисовать пальцем - получались картины.
Со склизкой грязью после дождя, когда "Запорожец" ерзает в колее, но упрямо продирается вперед, штурмует крутую Теремецкую гору. Страшно!
С разнотравьем и жаворонком высоко-высоко в небе - иногда в деревню шли пешком и тогда дорога наполнялась не тарахтением мотора, а ароматами, пением птиц, красками.
Вот белая, как сахарная голова, церковь в Кутукове. Вот высокая, как свечка, колокольня в Клементьеве. Вот кирпичные руины в Малахове. Храмы - главные затески к дому своему.
А вот сосновый бор с маслятами, бревенчатый мостик через Колочку, тропка через Коровник - это название леса - к Барскому саду. Преодолеешь его - и вот он, дом.
Дом, который поставлен предками в середине XIX века. Так уж было заведено, что на протяжении всей его истории кто-то дом поддерживал. Латал крышу, перекладывал стены, менял окна. Поэтому дом и дошел до нас, ведь другие кирпичные - или каменные, как говорят здесь - исполины разрушились сами или были разобраны.
Владимир Солоухин сохранил родной дом. Уже когда стал известен, выкупил его у новых хозяев, отреставрировал. Он и сейчас стоит. Правда, музей писателя устроили недавно в новом, специально построенном для этого здании.
Пустой Ярославль потерял много старых домов. Но выжил сам. А ведь "соседи" по проселкам уходили целиком. "Сковырнули" бульдозерами опустевшее Ботулино на взлобье холма. Нет давно Фуфайки, где речка Черная, она же Черница, впадает в Колочку. Исчезли Оринки, Новиковка, Аннино, Пшеничниково, заросли дороги, соединявшие их. Ушла целая цивилизация.
Это произошло не в один миг. Постарались многие. Сначала грабили храмы и монастыри, кулацкие семьи. Следующие поколения растаскивали уже останки колхозных построек. А в итоге не оставалось ничего.
В еще одной своей замечательной книге "Черные доски" Владимир Солоухин описывает, как застал разорение церкви в Петракове - соседнем с Пустым Ярославлем селе:
"В церкви - голые стены. Масляная роспись цела. Все остальное, даже сам иконостас, то есть те стояки и перекладины, которые образуют гнезда для икон, резьба, деревянные цветы и птицы, покрытые позолотой, а также и сами иконы, - все обрушено на пол и изрублено в мелкую щепу. Золотисто-синяя, золотисто-красная щепа образовала холм чуть ли не до середины церковного интерьера. Славно поработали плотнички с топорами.
- В нашей церкви особенной старины не было, - утешал не то нас, не то сам себя председатель. - Вот в Аннине была старина.
- Цела?
- Что вы! Аннинскую церковь сломали в тридцатых годах. В то время кое-что из Аннинской церкви перенесли к нам в Петраково. Ну и правда, старинное. Я не понимаю, но и мне видать.
- Где же оно?
- Все тут, в этой братской могиле, - кивнул председатель на позолоченный холм".
…В петраковской церкви Николая Чудотворца крестили моего отца в 1959-м. Через пару лет тут уже была "братская могила".
Нет больше папы. Но в памяти, как мы идем по нашему проселку с рыбалки, а у меня разболелся зуб. Папа несет меня на руках. Так будто и болит меньше.
Нет больше деда. Но я продолжаю колесить по нашему с ним проселку, хоть и не на "Запорожце".
Нет больше бабушки. Но всякий раз примечаю наш "куренек" - островок леса в поле, где мы собирали боровики по пути в деревню.
За владимирские проселки цепляются воспоминания, нанизываются, как бусины из алых земляничин на тонкие стебли осоки. Что это на них - слезинка? Нет, капля росы. По росе хорошо ехать владимирскими проселками - нет пыли и зноя.
И весь день, вся жизнь впереди.
Но есть один проселок, по которому мне так и не довелось пройти. Или проехать. Это дорога на родину Владимира Алексеевича - в Алепино. Сколько раз проезжал указатель, на котором так и написано: "К русскому писателю Солоухину". Сколько раз собирался устроить экспедицию из Пустого Ярославля в Алепино - от нас не так и далеко, если напрямки. Только все не хватало времени...
Но меня всякий раз утешал эпиграф к главной солоухинской книге. Это строки Александра Твардовского. Он - смолянин, так что и здесь дороги Смоленщины пересекаются с владимирскими проселками:
Я видел, может быть, полсвета
И вслед за веком жить спешил,
А между тем дороги этой
За столько лет не совершил.
Хотя своей считал дорогой
И про себя ее берег,
Как книгу, что прочесть до срока
Все собирался и не мог