"А мы еще в душе дети…"

Нам было по 16-17 лет, это ещё начало жизненного расцвета. Мы любили гулять по московским бульварам, улицам и переулкам. Излюбленным местом была улица Горького, ныне Тверская. Не думалась об опасности. Мы были молоды, умны, красивы, любили свою страну и гордились ею. Впереди у нас было огромное будущее. Мечтали о любви, о поступлении в институт, о будущей счастливой жизни. А главное, все ещё были живы… Но беда неумолимо надвигалась. Мне даже сейчас страшно подумать о том, что двигало этими людьми (людьми я их называю очень условно), которые в эти дни готовились претворить в жизнь свои чудовищные кровавые планы.

При всём романтизме, увлечённости и вере в счастливое будущее ребята моего поколения, рождённые в первой четверти ХХ столетия, где-то подсознательно ощущали тревогу. Второй год шла Вторая мировая война. В прессе и по радио муссировалась тема опасности, исходящей от фашистской Германии. Многие заметили, что с 1939 года по майские праздники 1941-го в газетах не было карикатур на Гитлера и других фашистских руководителей. И вот, 1 мая 1941 года они появились. Ещё одним признаком, как мне удалось заметить, были полуподвальные помещения, закрытые щитами. Тогда-то я и подумал, что это вызвано опасностью воздушных налётов, а значит, приближается война. Через месяц, уезжая в составе комсомольского отряда на укрепработы под Смоленском, когда война уже началась, я вспомнил это.

Как сейчас помню этот страшный день - 22 июня 1941 года. В 12 часов пополудни я был на Арбатской площади и услышал выступление Молотова, оповестившего страну о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз. С этого дня для меня, как и для всех советских людей, началась другая жизнь…

Моё поколение, да и не только моё, весь наш народ был воспитан в патриотическом духе. С детских лет, играя в войну, мы грезили о подвигах. Детская литература, фильмы рассказывали о подвигах наших людей во все времена и в дни Гражданской войны в борьбе с "буржуинами" - вспомним хотя бы "Мальчиша-Кибальчиша", "Тимура и его команду", "Чапаева" и многие другие произведения тех лет. И вот она - настоящая война, а мы ещё в душе дети. Первое моё чувство: "Ну, мы немцев быстро разгромим, Красная армия всех сильней". Так думал не только я, но и мои одноклассники и вся ребятня с нашего двора. Развлечения, гуляния закончились. С тревогой ожидали налётов вражеской авиации. Дежурили на крышах и в подъездах наших домов. С нетерпением ждали победных сводок с фронтов, а их не было. Приходили только тревожные сообщения.

На пятый или шестой день войны попросили прийти в школу. В назначенный час мы собрались в своём классе, где нам сообщили, что есть решение московского комитета комсомола принять добровольное участие в укрепработах на дальних подступах к Москве. Мы, конечно, решили ехать всем классом, девочек не брали. Где-то 29-30 июня, точно не помню, мы погрузились в вагоны поезда и, как мы думали, поехали до Кунцева или до Голицына с продуктами в рюкзачках на один день. Нам не говорили, куда мы едем, но вскоре, когда поезд проехал и Кунцево, и Голицыно, и Можайск, стало ясно: едем на запад. За окном мелькали родные места Подмосковья, где мы отдыхали в пионерских лагерях, на дачах, ходили в походы. Под стук колёс поезда, увозившего нас неизвестно куда, всё счастливое детство вспомнилось. Мы не унывали, пели любимые песни - "Три танкиста", "Катюшу", "Броня крепка" и многие другие.

Под утро, когда ещё так хотелось спать, нас выгрузили на каком-то полустанке. Мы шагали и чувствовали свою причастность к войне, и это придавало нам сил. К вечеру мы подошли к небольшой деревушке, стоявшей на Минском шоссе. Здесь протекала река Днепр и был мост. Как потом выяснилось, деревня называлась Ильино. Здесь, на восточном берегу Днепра, мы и должны были рыть противотанковый ров и траншеи для подходящих из глубины страны резервов. С утра следующего дня мы приступили к круглосуточной работе. Трудились в две смены: лопата на двоих. По вечерам у костра мы вспоминали мирные дни, родителей, школу, друзей, знакомых девочек и друзей и, конечно, пели любимые песни. Но главной темой была война. Информации с фронтов было мало. Большинство верило в нашу скорую победу. Но некоторые взрослые ребята считали, что война будет затяжной, что и нам придётся воевать.

3 июля у дома правления колхоза по репродуктору мы слушали речь И. В. Сталина. Впечатление было очень сильное, потом вместе с местными ребятами долго и подробно её обсуждали. Тогда мы поняли: война будет долгой и тяжёлой. Но все как один верили в нашу победу, иного мнения не было. С 8 на 9 июля я работал в ночь. Ров уже был вырыт на глубину человеческого роста. Часа в два ночи началась бомбёжка: немцы пытались разбомбить мост. Наши зенитки, охранявшие его, открыли огонь и сбили один вражеский самолёт. Утром мы бегали смотреть на обломки. Немцы периодически совершали налёты на мост, а числа 13 июля ударили по нашей деревне, попали в один дом. Мы жили в сарае на окраине деревни и отделались лишь испугом.

Ближе к середине июля, когда строительство было завершено, мы заметили, как по шоссе на высокой скорости в сторону Ярцева промчались несколько танков и машин с солдатами, а потом услышали стрельбу. Утром мы узнали, что в районе Ярцева немцы высадили десант, но его быстро уничтожили. И тогда мы осознали, что война где-то совсем рядом с нами. 15 июля прибыл начальник строительства, собрал всех нас и попросил нас через полчаса быть готовыми к общему выступлению в направлении города Вязьмы.

Был тёплый июльский день, мы шли по шоссе усталые, с тревожными мыслями, но полные готовности отдать все свои силы во имя Победы. Нам всем очень хотелось вернуть ту нашу счастливую мирную жизнь любой ценой. И тут вдруг нас начали бомбить и обстреливать из пулемётов. Появились первые жертвы, убитые и раненые. Пришлось свернуть с шоссе и продолжить путь по просёлочным дорогам. Но и там нас достали вражеские самолёты. А по сторонам, невдалеке от нас, ночью взлетали ракеты, видимо, их пускали диверсанты, чтобы вызвать панику.

Дня через два мы вышли в заданный район западнее Вязьмы. Там мы оборудовали новые рубежи обороны. Мы были голодны, одежда и обувь износились, многие шли босиком. Подошедшая воинская часть взяла нас на довольствие. Нас накормили, обеспечили палатками. Так мы приобщались к армейской жизни. Но часть часто подвергалась бомбёжкам, и нам в целях безопасности пришлось поменять место дислокации. В это время появились небольшие подразделения наших отходящих войск. Во второй половине июля нас снова подняли по тревоге и сказали уходить через Вязьму на Гжатск, так как немцы прорвались на флангах и обходят Вязьму с двух сторон. Мы быстро снялись и двинулись на восток. Нам повезло: мы не попали в вяземский котёл, успели проскочить. Последним пунктом нашего отряда был Можайский оборонительный рубеж, неподалёку от Поля славы русского оружия в районе посёлка Бородино. Отсюда нас отпустили по домам.

Когда мы вернулись, Москву уже регулярно бомбила немецкая авиация. Но мы уже к этому привыкли. Хотя было непонятно, как это - бомбят столицу. В августе 1941 года по радио сообщили, что наша авиация совершила налёт на Берлин. Это немного успокоило и обрадовало.

После возвращения в Москву наш класс разъехался кто куда. Мою семью, собственно меня и маму, заставили как семью военнослужащего выехать из Москвы. Отец мой был в это время начальником штаба дивизии, а старший брат учился в военном артиллерийском училище, куда мы его проводили в мае 1941 года. Вскоре я и сам добровольно поступил в Казанское танковое училище. Училище располагалось на территории Казанского кремля. Оно готовило командиров танков и танковых взводов.

Учились на "иномарках" - на английских и американских танках. Также по короткой программе изучали наши Т-26 и Т-34. Сказать, что в училище было трудно, это слишком мягко. Было очень тяжело, особенно тем ребятам, которые до войны жили в больших городах и привыкли к определённым удобствам. Подъём - в 5.20, зарядка - на улице в любое время года без нательной рубашки. Постоянное чувство голода. Были очень довольны, когда занятия проводились в поле, как правило, на капустном поле училища. Но туда нас пускали, когда капусты уже не было, но мы довольствовались остатками капустных листьев и кочерыжками. Но, надо сказать, с голоду не умирали, всё-таки хлеба давали 600 граммов в день. В казармах осенью и зимой было очень холодно, не более 15-16 градусов. Каждый день - 8 часов теоретических занятий, а после обеда - тренажи на матчасти. Часто поднимали по тревоге для разгрузки дров, сахарного песка, крупы (мешки по 70-80 килограммов). Первый раз, когда на меня взвалили такой мешок, я еле удержался на ногах.

Бывали ночные и дневные марш-броски на 10-20 км с полной выкладкой. Я хорошо помню, как я шёл и спал на ходу первые свои 10 км. Учили нас опытные, знающие своё дело командиры. Это были профессионалы, требовательные, но справедливые. Командиром моего взвода был старший лейтенант Емельянов замечательный человек, отличный педагог и опытный командир. Я и сейчас вспоминаю его с уважением и благодарностью.

Наиболее тяжёлым периодом учёбы был выезд в лагеря за озеро Кабан в километрах 20 от города. В бараке было очень холодно, постоянный голод и недосып. Там я заболел и первый раз попал в госпиталь. В госпитале лежали раненые фронтовики. Как-то сосед по палате, раненный под Москвой старший лейтенант, услышав мою фамилию, спросил, кто у меня отец. Я ответил. Оказалось, что мой папа был командиром дивизии, где он служил во время прорыва обороны немцев под Москвой. Он сказал, что у меня замечательный отец. Мне было очень приятно.

Наша учёба была рассчитана на год и три месяца. В 1943 году мы сдали экзамены, контрольные и боевые стрельбы из танков и вождение. Всех нас выпустили младшими лейтенантами. Перед выпуском я написал отцу письмо на фронт (он тогда был уже начальником штаба армии) с просьбой взять меня к себе. Он ответил, что этого он сделать не может, так как "послать тебя командиром танка - это послать на смерть, я не хочу и не могу это сделать, а оставить тебя в штабе армии мне честь не позволит". Мой отец был старой закалки, выходцем ещё из царской армии. Я его понял и согласился с его доводами.

По распределению я попал на Волховский фронт командиром танка 27-го танкового полка. В это время полк участвовал в Новгородско-Лужской операции. Вся наша бывшая курсантская рота на английских танках "Валентайн" (МКЗ) была укомплектована командирами танков - выпускниками нашего танкового училища из 11-й роты. Вместе со мной были младшие лейтенанты Маликов, Кривоногов, Линич, Кокорев и другие. Почему я назвал этих ребят? Да потому, что в первом же бою их не стало. Из нашей роты, из десяти танков, осталось два: мой и младшего лейтенанта Шкляева… Остальные были уничтожены, причём погибли из-за неумелых действий командира полка, ну, и, конечно, из-за опыта противника.

А дело было так. Наш 27-й полк находился на выжидательных позициях, это примерно в 15-20 км от переднего края обороны, когда на промежуточном рубеже немцы задержали наше наступление. Туда и решили бросить нас для прорыва обороны немцев совместно с нашей стрелковой дивизией. Вечером перед наступлением построили полк, вынесли знамя, и командир объявил, что сегодня в ночь совершаем марш в район Закибье. Выходим на исходную позицию и с ходу в 8.00 утра атакуем противника в опорном пункте Гора. После овладения им развиваем наступление на Большой Уторгош и Сольцы. И вот мы на исходной позиции для атаки. Пуск красных ракет и сигнал по радио "555" означают, что через 10 минут артобстрела мы начинаем атаку. О противнике мы не получили никакой информации, рекогносцировка не проводилась.

И вот, в 8.00 мы атаковали. Рядом поднялась в атаку пехота: с нами наступал стрелковый полк. Минут через пять мы открыли огонь по целям, которые сами увидели. И вот мы уже близко к первой траншее противника. Вижу, как немцы суетятся около какого-то аппарата. Ещё мгновения - и наши танки загораются один за другим. Немцы пустили толовые тележки типа "Голиаф". Этого никто не ожидал. Через 30 минут полка не стало. Мой танк уцелел случайно: направленная на меня "мина" застряла в снежной воронке. Я получил приказ возвращаться на исходную позицию, потому что пехота залегла в снегу. Приказ есть приказ: мой и уцелевший танк Шкляева отошли на исходную.

Через 15 минут командир отдал приказ о повторной атаке оставшимися тремя танками - это наши два со Шкляевым и танк командира полка (в первой атаке он не участвовал). Это был отчаянный шаг человека, который понимал, что дело пахнет трибуналом. При повторной атаке взрывом сорвало люк башни танка командира, а его самого оглушило. И он снова приказал вернуться на исходную позицию. И остались догорать на заснеженном поле молодые ребята, мои друзья и однокашники… Погибло много и пехотинцев, которые атаковали вместе с нами. Я умышленно не называю фамилию командира полка. Не он один в ответе, старшие начальники тоже виноваты в необдуманных и поспешных действиях.

К утру следующего дня в наш район прибыл новый тяжёлый танковый полк, укомплектованный КВ, и оставшиеся наши танки были переданы этому полку. В ночь на 11 февраля 1944-го мы опять атаковали опорный пункт Гора и овладели им без особых потерь. Затем развили наступление на Большой Уторгош. Здесь тоже случился неприятный случай. На ночь мы расположились в лесу, чтобы дозаправиться и получить боеприпасы, а утром атаковать. Ребята, вернувшиеся из разведки, доложили, что по дороге двигается 88-миллиметровое противотанковое орудие на автотяге. Последовала команда пропустить это орудие, дабы не обнаружить себя. Так мы и сделали. Часа через три-четыре мы атаковали, и впереди идущий танк КВ был разбит, погиб и его командир - старший лейтенант Карповов. Я тогда подумал и сейчас так думаю, что надо было уничтожить это орудие на подходе. В ходе этого боя были подбиты и мой танк, и танк Шкляева, но оба наши экипажа остались живы. Станки мы сдали рембригаде, а сами двинулись в свой старый полк, но он уже был переброшен далеко на другой участок фронта.

Нас направили в новый 82-й танковый полк, который готовился к прорыву обороны немцев под Ленинградом. После Петергоф-Стрельненской операции мы наступали на Кингисепп-Нарву. Кингисепп мы заняли с ходу. Далее нашей задачей было форсировать реку Нарву и занять плацдарм южнее города. За овладение плацдармом разгорелся тяжёлый бой. Первыми реку форсировали пехотные подразделения. Затем по наведённому понтонному мосту под шквальным огнём противника и ударами авиации начали переправляться наши танки. Первые переправившиеся танки сразу вступили в бой. Мы наступали на железнодорожную станцию Аувере. Противник упорно оборонялся, подтянул резервы и постоянно атаковал, пытаясь сбросить наши части с плацдарма. Но мы удержали плацдарм и к вечеру увеличили его до 25 км в ширину и 15 км в глубину.

Бой не прекращался ни на минуту и продолжался три дня. К исходу третьего дня силы немцев иссякли и контратаки прекратились. На плацдарм пришли наши соединения 107-го стрелкового корпуса 8-й армии и мой танковый и самоходный полк. Но и наши силы были на пределе, и мы перешли к обороне. Севернее нас и города Нарвы к реке вышли части 2-й ударной армии. Оборона плацдарма под Нарвой - это особая операция, не менее тяжёлая, чем его захват, так как он обстреливался всеми видами огня и постоянно подвергался ударам авиации.

Особенно лихо нам досталось в середине апреля, когда немцы готовили наступление-подарок к 20 апреля (день рождения фюрера), решив сделать ему сюрприз и сбросить нас с плацдарма.

Чуть рассвело, началась массированная бомбёжка. Немецкие самолёты пикировали на наши боевые порядки, огневые позиции танков и артиллерии. Затем началась артподготовка, сотни орудий и миномётов били по нашим траншеям, танкам на боевых позициях, дотам и дзотам, по пунктам управления. Это длилось более часа, а затем пошли танки и пехота, поддерживаемые огнём артиллерии. Наша танковая рота стояла сразу же за пехотой, прикрывая одно из направлений, выводившее к переправе через Нарву у отметки 32.1. К счастью, прямых попаданий по танкам не было, вокруг всё было изрыто воронками, и только два танка были повреждены. Пехота понесла потери и кое-где отошла, но контратакой второго эшелона немцы были выбиты.

На нашу позицию у отметки 32.1 немцы бросили вдоль дороги роту танков. Как только они приблизились на 500 метров, мы открыли огонь прямой наводкой. Буквально первыми выстрелами были подбиты два вражеских танка, они горели, два других разворачивались, но была весна и они застряли в кювете, и мы их тут же добили. Атака захлебнулась, а сопровождающую пехоту мы и наши пехотинцы достали из пулемётов. Но на этом немцы не успокоились и возобновили атаки на следующий день. С утра пехота и танки вновь нас атаковали. Кое-где им удалось вклиниться в первую позицию нашей обороны. Но последующими контратаками вновь были отброшены в исходный район. И так продолжалось ещё 3-4 дня. К исходу четвёртого дня силу них больше не осталось, и они вынуждены были прекратить атаку. Оборона на Нарвском плацдарме выдержала удар. А мы начали подготовку к наступлению на Таллин. Но это уже отдельный рассказ…

Справка

Аполлон Андреевич Лелехов, родился 23 декабря 1924 года. Награждён орденом Красной Звезды за отличие в Новгородско-Лужской операции, орденом Отечественной войны II степени за взятие Нарвы и освобождение Эстонии, орденом Красной Звезды за разведку боем при прорыве "Голубой линии обороны" противника в Прибалтике. После войны окончил Высшую школу самоходной артиллерии в 1945 году, а в 1953-м - Военную Академию им. М. В. Фрунзе. Служил на штабных и командных должностях в БелВО и РВСН. Последние годы был начальником направления в Генеральном штабе ВС. Полковник. В 1968 году защитил кандидатскую, а в 1981-м - докторскую диссертацию. Профессор, действительный член Академии военных наук. Заслуженный деятель науки РФ, автор 140 научных работ. С 1995 по 2005 год - профессор Военно-дипломатической академии.