Излучины Грюнвальдской памяти

Как известно, XIX век стал в Центральной и Восточной Европе временем формирования современных наций. Механизмы их возникновения были различны, но в каждом случае основным элементом этого процесса явилось появление либо укрепление у членов общества чувства принадлежности к обширной общности, которую связывают языковые, религиозные и этнические узы. Фундаментом основанного на этих трёх столпах самосознания была память о прошлом собственной общности, выражавшая естественную для всех человеческих сообществ потребность определения своего места в окружающем мире. В XIX столетии роль рапсодов, творящих коллективную память общества, выпала профессиональным историкам.

Начиная с конца XVIII века, именно они определяли канон значимых событий и личностей, занимаясь научной легитимацией или фальсификацией тех, кто издавна присутствовал в коллективной памяти сообщества, а также включением в неё забытых фактов и героев. В итоге историческая память отдельных сообществ, даже тех, судьбы которых веками переплетались меж собой, оказывалась различной. Эту изменчивость превосходно отражает место, которое в польской и российской исторической науке, а значит и в коллективной памяти поляков и россиян, заняла битва под Грюнвальдом.

Читателю уже хорошо известно, что случилось 15 июля 1410 года на полях в окрестностях Грюнвальда, Стенбарка, Уланово и Лодвигово. У истоков триумфа антикрестоносной коалиции покоились отнюдь не военные свершения, а соглашение - после почти столетия кровавых конфликтов - между двумя соседями Ордена - Польской Короной и Великим Княжеством Литовским (ВКЛ).

Это соглашение в форме династической унии появилось именно тогда, когда, как выразился польский историк XIX века Кароль Шайноха, "нахлынувшая волна тевтонизма", больше ста лет карабкавшаяся на языческие Жмудь и Литву, превратилась в реальную угрозу для Польши. Именно тогда великий князь Ягайло, внук Гедимина - фактического творца литовского могущества, предложил польским верхам династический брак: под венец должны были пойти правительница Польши королева Ядвига и сам Ягайло, накануне обещавший креститься по католическому обряду. Польская сторона предложение приняла. В результате случилась первая литовско-польская уния (1385), следствием которой стала католическая христианизация Литвы (1387) и, наконец, решение о совместной борьбе против Орденского государства. Борьбе, увенчанной совместной победой под Грюнвальдом.

Обозначенный выше способ, которым в польской исторической науке объясняется заключение политического союза между Литвой и Польшей, опирается на взгляды классиков историографии первой половины позапрошлого столетия. Эта концепция была разработана в конце 1830-х годов польским историком Иоахимом Лелевелем и уроженцем Литвы Теодором Нарбутом, а далее была развита в XIX и XX веках. Её основу составляет тезис, принятый в польской науке до сих пор, согласно которому ВКЛ было литовским государством, хотя охватывало многие русские земли, а влияние православия и русской культуры среди членов литовской династии и политических элит было весьма сильным.

Однако великие князья всегда действовали в интересах литовского государства. Они же требовали ликвидации смертельной опасности, которой для Литвы была орденская экспансия. Путём достижения этой цели было лишение крестоносцев идеологического оправдания вторжений, а именно: принятие католичества без их посредничества и обеспечение Литве поддержки в борьбе с непобедимыми орденскими рыцарями. Эту цель обозначил уже Гедимин, а деяния Ягайло были продолжением политической линии великого деда. Линии, которая оказалась верной, а её реализация принесла успех, на который сам Гедимин не мог и надеяться. Объединённые польские и литовско-русские силы учинили настоящий разгром орденской армии, усиленной рыцарскими отрядами из Западной Европы.

В польской исторической науке битва под Грюнвальдом признаётся величайшей победой польского оружия, конечно же, поддержанного литовскими и русскими силами, во главе которых стоял великий князь литовский Витовт Кейстутович. Такой подход восходит к традиции, которая, похоже, начала складываться уже в момент окончания битвы. Её участники понимали, что совершили небывалый подвиг: одолели армию сильнейшей в регионе державы, армию доселе непобедимую. Рыцари хоругвей, прибывших из всех земель Польского королевства, чувствовали, что это они все вместе поспособствовали этой величественной победе. A ведь ничто так не сплачивает, как победа, притом одержанная в справедливой войне - оборонительной по своей сути и вдобавок проведённой для блага других.

В этой перспективе битва под Грюнвальдом была событием, цементирующим чувство единства рыцарства земель возрождённого Польского королевства, единства, основанного на чувстве гордости от собственного могущества и честно выполненного долга. Именно так, то есть с польской точки зрения, представил дело самый выдающийся польский хронист Средневековья и притом сын рыцаря, который там участвовал - Ян Длугош. Восприняв версию Длугоша, польская историография XIX века в сущности совершила научную обработку и интерпретацию события, которое с самого начала стало частью коллективной памяти рыцарства Польского королевства и оставалось ею и тогда, когда рыцарство превратилось в шляхту. В XIX столетии, когда на землях старой Речи Посполитой Обоих Народов место её шляхетского народа стали занимать этнические нации, историография обеспечила битве под Грюнвальдом почётное место в коллективной памяти польского народа. Это же место она занимает и до сих пор. А в публицистике и массовой культуре она стала символом возможности одоления сильнейшего врага, востребованным как в эпоху после разделов Польши, так и в трудные времена XX столетия.

Битве, которая обрела столь судьбоносное значение в польской традиции, долго не находилось места в российской историографии и тем более в общественном сознании россиян. Конфликт Литвы и Польши с орденским государством был по сути чужд Великому княжеству Московскому. На рубеже XV века, когда конфликт этот достиг апогея, московские князья были заняты созданием преимущества в своём регионе - Ростово-Суздальской Руси. Со временем эта цель была достигнута: они подчинили своей власти все окрестные княжества и окончательно свергли иго ханов Золотой Орды. После этого началась экспансия на запад: завоевали Новгородскую республику и начали захватывать русские земли, входившие в состав ВКЛ. Но всё это случилось только во второй половине XV века, в правление Ивана III (1462-1505), а в начале столетия политика Москвы не выходила за рамки Ростово-Суздальской Руси, хотя уже тогда она находилась на политическом горизонте ВКЛ. Но это было следствием активности не московской державы, а литовской. В XIV веке власти великих литовских князей подчинились почти все регионы Старой Руси (Ростово-Суздальскую Русь выдающийся русский историк Сергей Соловьёв назвал "новой"). В великих литовских князьях видели правителей, способных защитить от монголов.

В конце концов литовская держава охватила даже расположенные в верховьях Оки так называемые верховские княжества. И тогда её границы столкнулись с границами Великого княжества Московского. В этой обстановке естественным был интерес московского двора к политическим и военным достижениям мощного и весьма грозного соседа. Весть о великой победе, которую одержали под Грюнвальдом войска Владислава Ягелло и Витовта Кейстутовича, конечно же, достигла Москвы. Для великого князя Василия I (1389-1425) она была важна прежде всего тем, что означала дальнейшее возрастание мощи тестя - женой Василия Дмитриевича была Софья, единственная дочь Витовта. На жителей московской державы, занятых восстановлением после недавнего (1408) татарского набега, известие об этой битве наверняка не произвело большого впечатления, хотя оно было зафиксировано в московских летописях (этот факт увековечили и хроники прочих русских земель во главе с Великим Новгородом), равно как и случившуюся ранее польско-литовскую унию.

Бытовавшая в русском летописании XVI-XVII веков в образе подробности для знатоков, битва под Грюнвальдом не вызвала интереса у российских историков XVIII - начала XIX века. Проистекало сие из того, что в первый период формирования российской исторической науки главной целью исследователей была реконструкция прошлого собственной державы, а для XV века - реконструкция процесса воссоединения земель Ростово-Суздальской Руси великими князьями московскими. С этой точки зрения Грюнвальдская битва заметным событием не являлась. Поэтому ни у Василия Татищева, ни у князя Михаила Щербатова, ни в изданной в 1818-1826 годах "Истории Государства Российского" Николая Карамзина сражение не упомянуто.

Последнее сочинение, как известно, исключительно важно с точки зрения формирования исторического сознания россиян. Потому что почти весь XIX век, и уж точно в первой его половине, каждый, кто желал познакомиться с прошлым России, начинал с чтения "Истории Государства Российского". Из неё узнавали, что с XIV века Великое княжество Московское вынуждено было давать отпор новому могущественному соседу - ВКЛ, власти которого, подчинив себе многочисленные русские земли, приблизили свои владения к границам московского государства и начали вторгаться в них, учиняя опустошения не меньшие, нежели татары. Карамзин написал также, что в конце XIV столетия ВКЛ заключило унию с Польшей, что привело к возрастанию мощи литовской державы, сделав её для Москвы ещё более опасной. Автор полагал также, что по совершении унии с католической Польшей весьма ухудшилось положение православных подданных великих литовских князей. И на этом всё, - o битве под Грюнвальдом ни слова.

Но она сохранялась в памяти жителей западных окраин Российской империи, присоединённых к ней по итогам трёх разделов Речи Посполитой (1772, 1793, 1795) - жителей прежнего ВКЛ. Государства, которое в карамзинской интерпретации было всего лишь соседом Великого княжества Московского. A если так, то включение земель ВКЛ в границы империи - преемницы московской державы - было ничем не обоснованным захватом.

Эта интерпретация совпадала с тем, что думали о недавних разделах обитатели западных губерний. О их неизменно неблагожелательном отношении к российскому государству, подданными которого они стали помимо своей воли, свидетельствовало массовое участие шляхты литовских, белорусских и украинских земель в направленном против царской власти Ноябрьском восстании (1830-1831). Восстание было подавлено русской армией, но в Петербурге отдавали себе отчёт в том, что необходимо принимать меры, дабы переделать непослушных жителей "воссоединённых земель" в лояльных подданных царя. Этого невозможно было добиться репрессиями (хотя и о них не забывали), но реально - изменением исторической памяти. Приверженность обитателей прежнего ВКЛ традициям Речи Посполитой надобно было заменить на благонамеренность к Государству Российскому. И здесь необходима была новая интерпретация исторических сношений ВКЛ и Великого княжества Московского.

И такую интерпретацию создал к концу 1830-х годов профессор Петербургского университета Николай Устрялов. Её основу составило положение о существовании особого русского культурного круга - русского мира. В XI веке он утратил политическое единство, но при этом никогда не терял единства культурного и идейного. В XIV столетии в русском мире сформировались две державы, правители которых начали дело его объединения. Это были Великое княжество Московское на востоке русского мира и ВКЛ в части западной. Со временем оба государства начали соперничать за то, кто из них объединит русский мир, - причём оба имели равные шансы на успех. ВКЛ этот поединок проиграло. Повинен был в этом его ленивый правитель Ягайло, который внял мольбам польских верхов принять польскую корону. Корону государства маленького и слабенького, да ещё и окружённого врагами со всех сторон.

Драматическое положение Польши прекрасно понимали польские верхи, потому и довели дело до того, что её корону принял великий князь литовский, правитель самой могущественной в регионе державы. Эту интригу польским верхам и епископату удалось провернуть только потому, что правителем этим был именно ограниченный и самолюбивый Ягайло, которого нетрудно было очаровать фальшивым блеском польской короны. Последствием этого решения стало то, что православная, (западно)русская держава - вопреки своим собственным интересам - заключила союз с католическим, с чуждой ему культурой и при этом неспособным к самостоятельному существованию польским государством. ВКЛ поддержала его и защитила от врагов, прежде всего, от опаснейшего из них, Орденского государства, и тем самым дало возможность продлить существование польской государственности.

Сама же литовская держава заплатила за это очень высокую цену - она была оторвана от русского мира и вынуждена покориться польскому игу, худшему даже чем татарское. Устрялов писал, что поляки, победив Западную Русь не оружием, а политикой, не могли свирепствовать как монголы; зато ввели в Литовском княжестве свой способ правления - чуждую смесь анархии и деспотизма; потрясли там устои веры, изгнали язык, и, избавив жителей Западной Руси от того, что было святыней предков, что ценит каждый народ, принесли их в жертву евреям и татарам¹. Избавление Западной Руси (Литва была её неотъемлемой частью) принесло лишь повторное присоединение её к русскому миру, или же разделы Речи Посполитой.

Именно так в новой официальной интерпретации российской истории, одобренной министром Николая I графом Сергеем Уваровым, ВКЛ получило признание как западнорусская держава. Наличие в её названии прилагательного "литовское" объясняли тем, что государство это создано было династией, происходившей из Литвы. Но династия эта восприняла русскую веру, культуру и язык, а через своих русских подданных признавалась в качестве ветви династии Рюриковичей. Обрусилась и сама Литва, которая, впитав русскую культуру, стала частью русского мира. В этой интерпретации ВКЛ (Западная Русь) испокон веков было неразрывной частью русского мира, оторванной от него в итоге фатальной промашки упомянутого правителя. Включение этих земель в состав российского государства в конце XVIII века фактически означало возвращение в родимое гнездо.

Новая официальная интерпретация характера ВКЛ мотивировала также участие России в разделах Речи Посполитой. Она указывала на полнейшую религиозную и культурную обособленность Польши и ВКЛ: для Вильно связь с Краковом была ядовитой и разрушительной. При таком подходе угроза, которую создавала для Литвы экспансия крестоносного государства, казалась несущественной, ибо не касалась собственно русских земель. С этих позиций участие войск ВКЛ в битве под Грюнвальдом фактически становилось вовлечением в дела защиты Польши.

Описанная выше интерпретация истории ВКЛ была воспринята российской исторической наукой. Новые поколения историков так называемого официального направления разделяли её целиком. Неофициальное направление занималось её модификацией, принимая при этом фундаментальное положение о принадлежности Западной Руси к русскому миру. Во второй половине XIX века профессор Московского университета Сергей Соловьёв, самый выдающийся представитель неофициального направления, на страницах своей монументальной "Истории России" сформулировал собственную концепцию процесса создания российского государства. Он доказывал, что эта держава сыграла решающую роль не только в истории русского мира, но и всего славянства.

Историк признавал, что все славянские государства составляли этническую и идейную общность - славянский мир, а обязанностью каждого из них была защита этого мира от экспансии чужаков. Географическое положение определило то, что российское государство должно было оборонять славянский мир от захватчиков с востока - азиатских кочевников. Обязанность защиты от германского завоевания легла на расположенную на западе польскую державу. Российское государство со своими обязанностями справилось превосходно, Польша же не смогла совладать со своей исторической задачей. Она не только не удержала натиск германцев на славянство, но, что ещё хуже, вошла с ними в сношения и обратилась против славянства, начиная экспансию на русские земли (Червоная Русь). В результате именно российское государство взяло на себя обязанность защиты славянского мира от запада. Польша же утратила исторический смысл существования.

В своей концепции Соловьёв отождествил историю российского государства с историей русского и славянского миров. Столь широкая перспектива позволила ему первым среди российских историков признать, что экспансия германских государств представляла серьёзную угрозу для правильного развития российского государства (также и миров, русского и славянского). Из этого также вытекало, что участие в битве под Грюнвальдом войск ВКЛ, в большинстве своём состоявшего из западнорусских отрядов, составляло элемент русского/российского исторического процесса. Соловьёв был первым российским историком, который включил Грюнвальд в целостную систему русской/российской истории.

Концепция Соловьёва была признана российской официальной историографией. В конце XIX века Александр Барбашев, автор первой российской монографии, посвящённой Витовту, о битве под Грюнвальдом писал так: "По значению для славянства Танненбергская битва может быть сравнена с Куликовскою. В последней силы восточного центра русского племени - Москвы отразили татар, грозивших с востока, а в первой силы западного центра русского племени - Вильны, вместе с поляками отразили врагов, грозивших с запада"². Одновременно Барбашев, ссылаясь на сведения источников, утверждал, что в Грюнвальдском сражении принимали участие почти исключительно западнорусские хоругви, преобладавшие как в армии ВКЛ, число литовцев в которой было несущественно, так и в войске Польского королевства, где поляков было значительно меньше, чем признавали польские историки.

Этот историк также подчеркнул, что это была одна из важнейших битв в истории средневековой Европы, а при этом одна из тех, что завершили очередную эпоху в истории оружия. В этом сражении, используя современную тактику, славяне и литовцы одолели западное рыцарство. В этом смысле Грюнвальд был событием переломным, наравне с битвами при Земпахе (1386), в которой швейцарские крестьяне и горожане разгромили австрийского князя Леопольда Габсбурга, и при Никополе (1396), в которой турки победили западных рыцарей.

Интерес Барбашева к Грюнвальду стал исключением в российской историографии периода империи. Большинство специалистов не рассматривала эту битву в курсе истории российского государства, и даже в курсе истории ВКЛ Матвей Любавский обмолвился лишь, что "после Грюнвальдской битвы, которая принесла равную честь и Польше, и Великому княжеству Литовскому, последнее сделалось крупною политическою величиною и в мнении Запада"³. Так получалось, потому что российские историки, признав ВКЛ русской державой, интересовались прежде всего русскими землями и их жителями. И это событие, которое в памяти поляков - в том числе и живших под царским скипетром - имело фундаментальное значение, по сути не отразилось в историографии и исторической памяти россиян позапрошлого века.

Перевод Юрия Борисёнка

• _{1. См. Устрялов Н. Г. Русская история. Т. 2. СПб. 1839. С. 102-103.}
• _{2. Барбашев А. Витовт. Последние двадцать лет княжения. 1410-1430. СПб. 1891. С. 35.}
• _{3. Любавский М. К. Очерк истории Литовско-Русского государства. М. 1910. С. 48.}