То ли гроза, то ли эхо войны

Телевизоров тогда не было, зато была черная тарелка, радиорепродуктор, по нему передавали последние известия. Мы позвали: мама, папа, идите скорей, Молотов выступает про воздушную тревогу!..

Мы были маленькие, мне едва исполнилось пять, брат постарше, но про одного из советских вождей по фамилии Молотов мы уже слышали. Он шел прямо следом за Сталиным. И про воздушную тревогу тоже слышали. Воздушную тревогу объявляли, готовясь к войне, как бы в виде репетиции.

Но это была уже не репетиция. Это была сама война.

Мама с папой прибежали с улицы и молча слушали радио.

Молотов говорил, что коварный враг подкрался к нашим границам и теперь мы все, как один, встанем на защиту рубежей нашей родины.

Чтобы встать на защиту рубежей, папа, мама и наша домработница Стеша принялись копать глубокую траншею в лесочке. И когда ночью загудели самолеты, сбрасывающие с неба бомбы, мы, сонные, дрожащие не столько от ночной прохлады, сколько от страха, перебрались в эту траншею. Папа нес меня на руках, закутанную в одеяло, брат ковылял на своих двоих. Как могла спасти нас от бомбежки выкопанная яма, не знаю. Видимо, таков был инструктаж, который следовало исполнять.

Следующий эпизод, всплывающий в памяти, - эвакуация.

Мы на вокзале, загружаемся в стоящий поезд, папа и Стеша провожают нас. Стеша остается в Москве, чтобы стеречь квартиру и дачу, папа вступает в народное ополчение.

Папа у нас старый, ему пятьдесят три года. Он ученый, работает в институте истории. Он не подлежит военному призыву. Но он был комиссаром дивизии в Гражданскую войну, у него есть опыт, и он идет добровольцем на фронт.

Из его военной карьеры ничего не выйдет. У него пойдет горлом кровь - откроется давний туберкулезный процесс. С температурой под 42 его положат в госпиталь. А потом также эвакуируют вместе с его институтом в большой казахский город Алма-Ату, куда мы спустя срок приедем к нему из маленького башкирского городка Дюртюли.

Но пока наш поезд еще не тронулся, потому что начинается бомбежка. Мы в вагоне залезаем под нары, как будто они могли бы защитить нас от бомбы, вздумай она попасть прямо в вагон. Она не попадает, и через несколько часов мы двигаемся.

В Дюртюли нас размещают в каком-то закутке какого-то дома, потеснив хозяйку, у которой тоже двое детей - мальчик и девочка. Мальчика зовут Павлик, девочку - Тамара. Хозяйка хмурая. Еще бы, кому понравится, когда в доме и так-то тесно, а тут еще поселяют каких-то приезжих людей. Война - приходилось мириться с неудобствами. Постепенно мама Тамары и Павлика к нам привыкла, даже чем-то подкармливала нас, вечно голодных. Не забуду, как текли у нас слюнки, когда она жарила своим детям яичницу и нарезала свежие огурцы.

Нашу маму определили на швейную фабрику шить белье для раненых солдат. Часто она уходила на фабрику в ночную смену, при этом запирала нас с братом на ключ и велела не баловаться. А мы не просто баловались - мы жестоко ссорились, настолько жестоко, что перед тем, как заснуть, я прятала кухонный нож под подушку, намереваясь защищаться до последнего, если брат мой, враг мой, на меня нападет.

Ну а потом была чудесная Алма-Ата, город яблок, насквозь пропахший яблоками, и можно было наесться их вдоволь, и был папа, с которым мы наконец встретились, и было мое посильное участие в войне. Я ходила по госпиталям и пела раненым военные песни, чтобы подбодрить их и вселить в них мужество. Про синий платочек, про темную ночь, про с берез неслышен, невесом, слетает желтый лист, про на позицию девушка провожала бойца и так далее. Что уж я там пищала, но я очень старалась.

Они смеялись. А иногда плакали.

Через полтора года, в 1943-м, мы вернулись в Москву. По соседству с нашей дачей поселилась семья, в которой тоже было двое детей: сероглазая, очень хорошенькая девушка лет шестнадцати и двухлетний мальчик.

Нам не разрешалось открывать калитку и отправляться в свободное плаванье без взрослых. Но гуляя вдоль забора со своей стороны, я не раз видела девушку за забором с другой стороны, и она мне очень нравилась.

Был мягкий солнечный день, никакой грозы и в помине не было, но внезапно в одном углу что-то громыхнуло, и через короткое время по улице повалил народ.

Зашла потрясенная соседка. Там дети погибли, сказала она.

Фашисты, отступая, разбросали кукол, игрушечных зверюшек, цветные карандаши. А на самом деле - мины. Дети радовались находкам и погибали, подрываясь на них.

Подорвались и эти двое.

После нас водили попрощаться с ними. Посреди двора стояло два стола, на столах помещались два открытых гроба. Говорили, что девушке оторвало руку. Они лежали в гробах очень красивые и как будто спали.

Я думаю, что нам разрешили сходить туда в воспитательных целях. Чтобы не поднимали с земли заманчивые мирные игрушки. Мы ведь возле той дачи играли в войну.

Конечно, в войну - во что еще мы могли играть!