Эту маленькую книжку в 95 страниц мелкой нонпарели дедушка хранил с войны. Она дошла до меня без обложки, выгоревшей почти до землистого цвета, и, наверное, будь она клеенной, то давно бы рассыпалась, но корешок держит большая стальная скрепка. Пройдет еще сто лет, странички рассыпятся в прах, а скрепка, загнанная в корешок старым правдинским печатником осенью 1942-го, и тогда будет сжимать в своем кулачке то, что было книгой.
"На войне" - так называется эта книжка Евгения Петрова.
В Москву, в Москву!
Скоро будет сто лет, как из Одессы в Москву приехали два застенчивых молодых человека, еще незнакомых друг с другом: начинающий поэт Илья Ильф и бывший сотрудник Одесского угрозыска Женя Петров.
Останься они в Одессе, их жизнь и там бы как-то сложилась.
Ильф писал бы юморески для местных газет. Петров, избежав бандитских пуль, пошел бы в музыканты, о чем мечтал с детства. И не было бы у нас "Двенадцати стульев" и "Золотого теленка".
Только Москва с ее кипением, с ее суматошной литературной жизнью 1920х годов, с ее пиршеством талантов в редакции "Гудка" - только она могла сделать из двух провинциальных ребят одного гениального автора.
Но глупо на этом основании утверждать, что Ильф и Петров - явление исключительно русской литературы. Как столь же глупо утверждать, что если авторы родились в Одессе, то они - украинские писатели. Нет более абсурдного занятия, чем растаскивать литераторов и их произведения по национальным квартирам. Но ведь пытаются же сегодня заставить одесситов читать исключительно на мове искрометные диалоги Остапа Бендера и Кисы Воробьянинова...
Если что-то еще и может разрядить отношения двух братских - без кавычек! - стран, то это незлобивый юмор Ильфа и Петрова.
"Не придя ни к какому соглашению, обе стороны остались на месте и упрямо заиграли - каждая свое. Вниз по реке понеслись звуки, какие мог бы издать только трамвай, медленно проползающий по стеклу..."
Одесситы без одессизмов
Запретить людям читать "Двенадцать стульев" на языке оригинала могут лишь те, кто никогда не держал в руках этот роман. Потому что он написан на том удивительном одесском языке, который возник на границе нескольких культур: русской, украинской, еврейской и отчасти даже греческой и итальянской. Я говорю не о пресловутых одессизмах - их почти нет у Ильфа и Петрова - а о южной музыке языка, о его солоноватой свободе и солнечной легкости.
Распилить такой язык на национальные составляющие - все равно что пилить судьбы самих Ильи Ильфа и Евгения Петрова, неотделимых друг от друга.
Мой дедушка приехал учиться в Одессу в тот год, когда они уехали искать счастья в столицу. В Одессе дедушка встретил свою любовь - мою бабушку. В Одессе родилась моя мама.
Семья наша навсегда покинула Одессу летом 1941 года, но что-то осталось не только в памяти, но и в крови.
Феномен одессита не исчерпывается чувством юмора. Это и надежность в дружбе, и открытость миру, и бесконечное любопытство, и рисковость на грани с авантюризмом, и бесшабашность, и порядочность.
Все это было у Ильфа и Петрова. И осталось вместе с ними в русской литературе.
Пьер Безухов 1942 года
Когда Ильф умер, Петрову как писателю предрекали конец. Но Евгений еще пять лет, до самой своей гибели, работал в литературе и журналистике. Читая то, что он написал один в эти годы, мы начинаем лучше понимать то, что он написал вместе с Ильфом.
Да, сатира, острота мысли, острота слова - это, конечно, прежде всего от Ильфа.
А вот "в небе легонько пошевеливались звезды..." - без сомнения Петров. Даже когда началась война и самыми расхожими словами в газетах стали "месть" и "ненависть", Евгений Петров сохранял верность тому, что выработалось в нем в союзе с Ильей Ильфом: дружелюбие, мягкий юмор, приветливая улыбка. И никакой "ярости", пусть даже благородной.
Большой, чуть полноватый и близорукий Евгений Петров был Пьером Безуховым, который не скрывает свою растерянность, свою неуместность на войне.
Только Петров мог написать, что он "бродил по переднему краю". После его гибели никто уже так не писал о войне.
Очерки Петрова целиком состояли из теплых и милых подробностей жизни на фронте. Он рассказывал о том, как люди живут на фронте, а не о том, как погибают. Смерть не входила в планы его героев, и уже одним этим очерки Петрова вселяли в читателей надежду, утешение - как минутный луч солнца, прорвавшийся между черных туч.
Константин Симонов вспоминал, как в одной из командировок Евгений Петров убеждал военных фотокорреспондентов, что надо снимать не одни лишь танки и самолеты, а людей, их быт, их общение, их одиночество, их улыбки и слезы.
А кто еще, кроме Петрова, мог написать в 1942 году, что пришедший на советскую землю немец - "глубоко несчастный человек"?
Смерть за Родину
Последний очерк Петрова "Прорыв блокады" - об эвакуации из Севастополя женщин, детей и раненых на лидере эсминцев "Ташкент". В пути перегруженный корабль подвергался налетам немецкой авиации. Петров поил раненых из своей командировочной кружки, купленной когда-то в Америке.
"Я привык к чудесам..." - написал в блокноте Евгений Петров, когда "Ташкент" добрался до родного берега.
Опасная командировка была позади, очерк - наполовину написан. Оставались два-три абзаца, и можно сдавать в печать. 2 июля 1942 года "Дуглас", на котором Петров возвращался из Краснодара в Москву, шел над степью на низкой высоте и у деревни Чертково Ростовской области врезался в холм - судя по всему, из-за ошибки пилота, известного своей удалью. Когда к Жене подбежали, он был еще жив и просил пить.
Через несколько месяцев будет напечатана его крохотная книжка "На войне". Переиздать бы ее сегодня - одновременно в Москве и Одессе. Чтобы название книжки перестало наконец быть актуальным.
Читайте нас в Telegram
Новости о прошлом и репортажи о настоящем