Март 1945-го в Магадане начинался с минус двадцати. За сопками, по Колымской трассе, холоднее вдвое, там вдохнешь - не выдохнешь. Но тут к премьере отлегло: на градусниках минус шесть. В театре обещали роковые страсти.
Афиша
Вход за массивными квадратными колоннами. Нешуточное здание, даже роскошное. Его открыли в октябре сорок первого, когда на дальнем западе к столице подошла война. Над фасадом высоко на страже четыре трехметровые бетонные музы с автоматом ППШ, винтовкой и орудиями для глубокого бурения: партизанка с красноармейцем и забойщица с бурильщиком - дело рук з/к Георгия Лаврова, скульптора парижской школы, соцреалиста с привкусом манерных ар-деко.
Шершавые подошвы, крепкий наст, трещало и скрипело под ногами. В унисон смычкам, которые в театре уже настраивали скрипки и виолончели. День исторический. Впервые в этом холоде. Опера Верди. Настоящая. "Травиата". Силами "захаров-кузьмичей" из культурно-массовой бригады "Маглага" и вольных актеров театра.
"Захар Кузьмич", для ясности, - синоним, выдуманный здешними интеллигентами взамен невыразительной аббревиатуры "з/к" или "зэка", что означало: заключенный.
А "Травиата", на которую собрался весь морально стойкий партхозактив могучего "Дальстроя", - это итальянское La traviata, то есть, "падшая", "заблудшая", есть переводы погрубее, но скажем деликатно: героиня-куртизанка.
Время суровое. Место, казалось бы, не нуждалось в расслаблявших сантиментах. Но в мартовские дни 1945 года магаданцы пришли на оперу - о любви, которая, даже при некоторых спорных поворотах, всегда окажется сильнее смерти.
Увертюра
В сорок четвертом в магаданском театре ставили "Похищение Елены", комедию французского писателя Луи Вернеля. На репетициях все было так легко, игриво и изящно, что Дуся (Ида) Зискин поняла: влюбилась в режиссера. Режиссер был - Варпаховский.
"Я была очарована, потрясена, я поняла, что Леонид Викторович - настоящий, тонкий, необыкновенный художник".
"Похищение Елены", как уверяли очевидцы, покорило весь Магадан. Но - "Травиата"? Режиссеру Варпаховскому затея казалась утопией. Но вокруг все были влюблены, все загорелись - и куда ему деваться.
Сюжет пронзительный. И вечный. Трагическая история Виолетты Валери - куртизанки, падшей женщины, которая влюбилась. Но жертвует любовью. Юноша Альфред ради нее готов на все...
Варпаховский привлек к работе над "Травиатой" художника Леонида Вегенера. Над эскизами костюмов думала Вера Шухаева. Муж ее, "мирискусник" Василий Шухаев, был все время рядом. Вдохновлялись Ренуаром, импрессионистами.
И, кстати, если что - за консультациями шли к доктору философии Гертруде Рихтер (или просто Труде), она была уже вольнонаемной, служила в гардеробе и уборщицей театра. Смеялась: "Опять пришли спрашивать, а мне еще полы подметать надо". Оптимистка страшная. Приехала в 1934м вслед за мужем, писателем-антифашистом Гансом Гюнтером, в Москву. Читала лекции в пединституте. Сами не поняли, как загремели за троцкизм.
Муж не доехал, "умер на этапе". А Труде Рихтер даже через много лет останется верна все тем же идеалам и будет легко находить логические объяснения всему, с чем прожила на Колыме. И о чем бесстрастно потом вспоминала:
"Вся местность представляла собой одну большую стройку. <...> На всех этих объектах работали главным образом заключенные-мужчины, в основном уголовники. "Враги народа" с опасными пунктами статьи 58й были большей частью изолированы от населения. Женщины представляли собой исчезающее меньшинство. Это накладывало на всю ситуацию своеобразный отпечаток, какого, пожалуй, не найдешь больше нигде. Вырванные из привычной среды, лишенные обычных привязанностей, мужчины и женщины противостояли здесь друг другу, не имея не только возможности создать семью, но даже и просто своего угла, пусть только на одну ночь..."
Впрочем, мечты о "Травиате" так и остались бы мечтами, если бы их планы не одобрили. Варпаховский обратился к начальнице Маглага Александре Гридасовой. В воспоминаниях у Иды Зискин (Варпаховской): "Наше непосредственное начальство, то есть наши дамы из Маглага, смотрели на нашу затею благосклонно. Опера на Колыме, да еще под их руководством! Потому всячески старались помочь".
Правда, за это время в агитбригаде произошли большие перемены. Кто-то просигнализировал - и дирижера Новогрудского за связь со скрипачкой Эльзой Злочевер убрали подальше от Магадана. Эльзу оставили: она не только на скрипке, она еще и вышивать умела. Позже Новогрудский ее найдет, они поженятся, у них будет двое детей.
А новый дирижер - Петр Ладирдо - перед премьерой "Травиаты" пошел к директору театра с ультиматумом. Заявил, что спектаклем дирижировать не будет, если Варпаховский, как режиссер, не вернет оркестр куда положено - в оркестровую яму. Варпаховский отказался. Заявил, что может дирижировать и сам. Ладирдо сейчас же взял свои слова обратно.
На сцене полумрак. Все задернуто серым тюлем. Начинается увертюра.
Акт первый
В левой кулисе появляется Альфред и одновременно на балконе в прорези занавеса - Виолетта. Она спускается вниз по лестнице к гостям бала. Когда занавес раздвигается, возникает картина, напоминающая "Тайную вечерю" Леонардо да Винчи. Лицом к публике за длинным столом, на котором расставлены серебряные чаши с горячим пуншем, Виолетта с Альфредом стоя поют "Застольную". Хор поет сидя.
Зал - штатские, вольнонаемные и при погонах - замирает и плывет.
Виолетта садится за рояль. Тут тенью возникает Мейерхольд - для посвященных. В "Даме с камелиями" - одном из последних своих спектаклей - великий Всеволод Эмильевич хотел, чтобы героиня, "перед тем, как запеть, медленно и негромко сыграла на рояле несколько фраз из какой-нибудь пьесы". Варпаховский помнил тот спектакль, в котором тот, кого он называл своим учителем и мастером, доверил вчерне поставить целый акт. И все-таки в 1935 году Варпаховский расстался с Мейерхольдом, ушел из театра, и как-то нервно. Что произошло? Как это связывается с "Травиатой"?
Через много-много лет Варпаховский прочитает любопытный документ, написанный Мейерхольдом 15 ноября 1935 г. По форме это "Ответ на письмо от 9/Х - 35 г." в военкомат Краснопресненского р-на г. Москвы". По сути - донос. Подробное перечисление грехов Варпаховского - "активности в работе не проявлял", организовал лабораторию "в интересах личных", расходовал средства "небрежно", "стремился направить работу по формально-академическому уклону", "карьеризм и его антисоветские методы работы" - все это припечаталось в конце как приговор: "в лице Варпаховского мы имеем тип, чуждый нам, с которым надо быть весьма и весьма осторожным".
Нельзя судить о времени сегодняшними мерками. Можно предположить, в конце концов, что Мейерхольд имел основания думать именно так. Но факт был в том, что через три месяца и неделю после его письма, - 22 февраля 1936 года - Леонид Викторович Варпаховский был арестован. Ему сказали: будто бы за то, что трижды присутствовал при троцкистских разговорах своей родни. На три года выслали в Казахстан.
В Алма-Ате на Варпаховского напишут новые доносы - и ему дадут теперь уже 10 лет без права переписки. Он попадет на Колыму.
И вот - "Травиата". Ида Зискин. У нее расстрелян муж, бывший работник КВЖД, они вернулись из Харбина, ее отправили в Магадан - оставив годовалого сына родне.
Легко ли было ставить "Травиату"? Хора поначалу не было. Были артисты на главные роли и "небольшая танцевальная группа, частично из вольнонаемных".
Ида писала об артистах:
"Виолетта - я, недоучившаяся певица. Когда меня посадили, мне было 24 года, не успела. Правда, в Магадане у меня были прекрасные учителя. Во-первых, конечно, Л.В. (Варпаховский). А во-вторых, Софья Теодоровна Гербет, замечательный концертмейстер, ученица Г.В. Пабста.
Альфред - Тит Епифанович Яковлев, большой, крупный мужчина с очень красивым тенором, большого диапазона, но, увы, не отличавшийся галантностью. Он был хорошим исполнителем русских романсов и народных песен. Очень хорошо пел "Вот мчится тройка удалая..." А тут - Альфред.
Барон Дюфоль - Грызлов. Бандит в прошлом, с видом гориллы, "специалист" по часам, по кличке Часики. С очень приятным красивым баритоном.
Жермон, отец Альфреда - Гамид Тухватуллин. Певец, окончивший, если не ошибаюсь Казанскую консерваторию. Неплохо исполнял арию Тореадора. К сожалению, в арии Жермона, где верхнее соль - трудная для баритона нота, он частенько "пускал петуха".
...Помню, вечером, ложась спать в своем бараке, я совершенно отключалась от окружающего меня мрака, укрывалась с головой и все думала, думала о Виолетте, о ее жизни, любви, трагедии".
Акт второй
"Сцена в виде полукруглой беседки, на чуть наклонной площадке - соломенная плетеная мебель. Оркестр - на традиционном месте в оркестровой яме".
Альфред поет о любви, не замечая ("Мир и покой в душе моей"), что Виолетта распродает добро и вся в долгах, чтобы оплатить их безбедную жизнь.
Начальник Дальстроя Никишов "в своей ложе с генералами слушал спектакль и говорил свите: "Здесь недавно были белые медведи, а теперь мы оперу слушаем", - и послал за кулисы артистам яблок.
Во всех воспоминаниях, в свидетельствах очевидцев, у Шаламова в "Колымских рассказах", у Гинзбург в "Крутом маршруте" проходят красной нитью двое - Иван Никишов и Александра Гридасова. Гинзбург не могла никак добиться, чтобы сыну, Василию Аксенову, разрешили переехать к ней - только Гридасова и помогла. Всем действующим лицам "Травиаты" все время помогает, а часто попросту их спасает эта парочка, вытаскивая из нечеловеческих условий "доходяг"-интеллигентов.
Ивану Никишову было 45, за плечами боевое прошлое, он возглавлял "Дальстрой" с ноября 1939 по декабрь 1948 года. При нем - известно - были пересмотрены дела многих осужденных в 1937-38-м годах и находившихся под следствием дальстроевцев. Закрыто дело о вредительстве в Омолонской геологической экспедиции, первооткрыватели золота Колымы геологи Новиков и Рабинович вернулись в Ленинград для продолжения научной работы.
Александра Гридасова приехала в Магадан 24-летней - по "хетагуровскому" призыву. После спецкурсов была направлена на работу в один из лагерных пунктов. Там однажды встретилась с Никишовым. Иван Федорович отправил супругу с детьми "на материк", женился на Гридасовой - к 1943 году она стала начальником Маглага.
Сын режиссера Варпаховского Федор вспоминает: "По-видимому, постановка "Травиаты" стала возможной только потому, что отцу удалось заинтересовать ею всесильную тогда начальницу Магаданских лагерей Гридасову, новую жену начальника Дальстроя генерала Никишова... "Травиата" была таким громким событием в культурной жизни всего колымского края, что в отношении отца сочли возможным применить весьма редкую форму поощрения - ему сократили срок на шесть месяцев".
Читаем про Гридасову у магаданского краеведа: когда пытались получить настоящий хрусталь, она злодейски окружила вниманием репрессированного огранщика; страдающему слепотой мастеру распорядилась выдавать добавку к баланде - 30 граммов рыбьего жира. Вдобавок привезла ему линзы для очков и разрешила переписываться с семьей. Изощренное издевательство над з/к...
У Варлама Шаламова без таких подробностей, а просто: "Романтическая комсомолка быстро превратилась в зверя. Она ссылала, давала дела, сроки, "довески" и стала в центре всяческих интриг, по-лагерному подлых".
И еще множество, у разных авторов, эпитетов, которыми награждают лагерных начальников бывшие несчастные, несправедливо осужденные и перемолотые временем.
Отчего так радостно рассказывала Гинзбург, будто бы Гридасова в последние годы жизни бедствовала и просила в долг по мелочи, встречая тех, кому когда-то помогала, на улицах Москвы?
Даже если бы оно и правда было так - все же не очень понятно. Ведь спасала многих - когда могла и не спасать. Если б и правда была "зверем". Приятель Шаламова, прошедший теми же колымскими дорогами, Борис Лесняк, в своих воспоминаниях ("Я пришел к вам!") все время удивляется - отчего и Гинзбург, и Шаламов, предпочитают художественные преувеличения там, где факты сами по себе красноречивы.
И приходит к выводу:
"Люди, которым в их трудный час была оказана поддержка, протянута рука помощи, делятся на две противоположные группы. Первые сохраняют благодарность к сделавшим доброе. Вторые - вспоминают то время с тоской, неприязнью. Избегают, а порой и поносят тех, из чьих рук принимали помощь. Первых меньше, вторых больше. Это наблюдение я сформулировал так: "Благодеяние обязывает. И потому порождает неприязнь к благодетелю. Он был свидетелем моего унижения".
Акт третий
Шумный бал у Флоры Бервуа. Веселье, маски.
Костюмы шили из всего, даже из парашютного шелка. Парашютный белый шелк списывался. Кроме того, приходили из Америки лендлизовские ткани, материалы, платья. Кое-что выписывалось Маглагом и прибывало с материка. Ида Варпаховская добавляет к этому: "Ну и Вера Федоровна была в костюмерной!"
Это про Веру Шухаеву, художницу. Они с мужем, Василием Шухаевым, когда-то уехали в Париж и даже стали знаменитостями. В 1935-м вернулись из своего "мирискусственного" мира на родину - их встречали с помпой. И даже Мейерхольд звал художника к себе артистом: он сыграл в пантомиме "Шарф Коломбины". Но прежде чем Шухаевы определились, в 1937-м их посадили - и так же, по-семейному, двоих отправили на Колыму.
Вера Шухаева родным писала романтические письма - правда, не без скрытого подтекста: "В Париже я все мечтала попасть на стройку - тут строится огромная новая страна большого будущего. Если б на 10 лет меньше и прежнее здоровье, было бы очень интересно. Отношение к нам прекрасное сейчас". Через какое-то время Василия - с помощью Гридасовой - перевели поближе к Вере. Потом уже вольнонаемными они были в одной агитбригаде и театре. Он унывал - она поддерживала, как могла: "Но это и понятно, как может человек, который всю жизнь, начиная с юного возраста до 50 лет, жил только своим искусством, жить без него? Я убеждена, что все это поправится, и опять он будет веселым, опять будет писать картины и радоваться жизни. Пройдет все это. Надо только уметь не падать духом и бодро переносить несчастья. После несчастья всегда бывает счастье".
В семидесятых племянница Веры Шухаевой, М. Овандер, запишет ее магаданские рассказы - и выяснится, что ей запомнились одни лишь добрые и смелые люди, не боявшиеся заступаться за "захаров-кузьмичей", несмотря на Сталина. Вспоминала добрым словом "начальницу отдела режима" Марию Склярову и жену Никишова, Александру Гридасову - ее театр спас жизни многим и вообще это были "ярые комсомолки, действительно приехавшие перевоспитывать врагов народа".
Екатерина Вегенер тоже приехала на Колыму - но вслед за мужем. Уже после войны, когда художник Леонид Вегенер стал вольнонаемным. А в первую колымскую зиму его спас уголовник Федя. В 50градусный мороз Леонид ломом кайлил лед, потерял сознание, упал. Федя дотащил его до лагерной палатки. Леониду удалили отмороженную фалангу на указательном пальце и большие пальцы на обеих ногах. Это его спасло от работ на морозе - к лету его отправили в Магадан.
А он писал жене стихами письма, называя ее Карой, тюркским словом, за черный цвет волос:
Не горюй, моя родная,
Кара, не жалей меня, -
Я - пустая запятая
В трудной книжке бытия.
Акт четвертый
Виолетта больна безнадежно, а за окном карнавал и веселье. Служанка сообщает, что вернулся Альфред. Влюбленные сливаются в дуэте "Parigi, о cara" - "Париж мы покинем". Злодей Жермон страдает от угрызений совести. Виолетта падает без чувств на словах "О, радость!". Занавес.
Иду и Варпаховского несли со сцены на руках на второй этаж.
Руководитель Дальстроя Никишов был вдохновлен настолько, что сократил своею властью срок Варпаховского на полгода.
Но этим "Травиата" не окончилась.
Вскоре в инстанции пришел донос. Известный певец Вадим Козин, отбывавший срок в Магадане, в одной агитбригаде с Варпаховским, и некий "парторг магаданского Дома культуры" сообщали, что в постановке Варпаховского чтец исполняет рассказ писателя Бориса Горбатова (там сцена казни партизана!) под "церковно-фашистскую музыку" - "Реквием" Моцарта.
Варпаховский снова арестован. Антисоветчик. Суд. Исход, как говорят, решило негласное вмешательство Гридасовой. Сын Варпаховского рассказывал, что Ида Зискин раздобыла где-то старую газету, рассказывавшую, как на похоронах Сергея Кирова исполняли моцартовский "Реквием".
Варпаховский с Идой поженились и уехали в Усть-Омчуг, центральный поселок Тенькинского района. Там у них родилась дочь Анна. Только в 1953-м Варпаховские уехали с Колымы, поставив там 23 спектакля.
Но опера была единственной.
Варпаховский пытался ставить в Киеве "Дни Турбиных" - не вышло. Снова письма. Украинские писатели Смолич, Хижняк, Кравченко и Козаченко были возмущены тем, что в пьесе "искажается история" - и "реабилитируют Петлюру". Минкульт СССР, авторитетные писатели Федин, Леонов и Погодин пытались вступиться - но в ответ пришло официальное обращение Союза писателей Украины, подписанное академиком Миколой Бажаном: "Постановка льет воду на мельницу украинских националистов, чужда и враждебна дружбе народов".
Еще потом было письмо актеров труппы театра Ермоловой, в котором Варпаховский стал главрежем. Потом стало совсем скучно.
Он ставил спектакли до последних дней.
P.S. В этом году на магаданской сцене прошла премьера оперы Римского-Корсакова "Боярыня Вера Шелога". Второй магаданской оперы после "Травиаты". Постановку посвятили памяти режиссера Леонида Варпаховского.
Автор благодарит магаданских журналистов Наталью Алексееву, Игоря Дадашева и Александра Мурлина за помощь в подготовке материала.