Александр Михайловский-Данилевский: "Жители останавливали на каждом шагу лошадей наших..."

Наши читатели имеют уникальную возможность совершить увлекательное путешествие на машине времени - оказаться в столице Франции 210 лет тому назад, ощутить эффект присутствия и посмотреть на давно прошедшее время сквозь оптику истории эмоций глазами 23-летнего капитана Свиты Его императорского Величества по квартирмейстерской части (в дальнейшем - Генеральный штаб), каковым был в то время Михайловский-Данилевский.

"Уже до Парижа не далеко!"

При начале каждого похода главные предводители обращаются обыкновенно к войскам своим в приказах, излагая ... правила, на которых предпринимаемый поход должен быть основан. Таковые приказы суть исторические памятники, носящие на себе отпечаток образа мыслей верховных вождей...

Приказ Александра, отданный за несколько дней до вступления нашего во Францию:

"Воины! Мужество и храбрость ваша привели вас от Оки на Рейн. Они ведут нас далее: мы переходим за оный, вступаем в пределы той земли, с которую ведем кровопролитную, жестокую войну. ...Неприятели, вступая в средину Царства нашего, нанесли нам много зла, но и претерпели за оное страшную казнь. Гнев Божий поразил их. Не уподобимся им: человеколюбивому Богу не может быть угодно бесчеловечие и зверство. Забудем дела их; понесем к ним не месть и злобу, но дружелюбие и простертую для примирения руку".

Следование армии ... к Парижу было истинно торжественное. Погода во все время благоприятствовала, и мы обыкновенно выступали при первых лучах солнца. Государь... несколько раз в день объезжал Гвардейский и Гренадерский корпуса и приветствовал генералов и полковых начальников, которые все почти были его воспитанники, ибо образовались в гвардии пред его глазами. Громкие и сердечные восклицания "ура!", барабанный бой и музыка возвещали прибытие Его Величества к каждому полку. "Ребята! - говорил Государь солдатам, - уже до Парижа не далеко!" ...

"В эту минуту торжествовала Россия"

Взоры всех устремлены были на сию столицу; тайное предчувствие говорило, что война прекращена, и каждый переносился мысленно в свое Отечество. В эту минуту торжествовала Россия; общая радость превратилась в безмолвие; у многих видны были на глазах слезы. ...Ныне лежащий у ног наших Париж напоминал весь ряд побед от Тарутина до Сены!

С вечера солдаты чистили оружие и конскую сбрую, офицеры примеривали лучшие мундиры свои; все готовились встретить день, которому подобного не бывало в нашей Истории.

На заре прекраснейшего утра, 19 марта, начали сходиться на обширном дворе, перед замком Бонди, генералы и офицеры, принадлежавшие к свите Государя; встречаясь, мы жали друг у друга руку и безмолвствовали. ...

Ровно в восемь часов подвели Государю серую лошадь, называемую Марсом, и мы поехали... Версты за три от города начали показываться парижане; они спрашивали: "Где император Александр?"

Многочисленные здания Парижа более и более становились видны; некоторые из офицеров ездили рано поутру в Париж и, возвратясь, рассказами своими удвоили желание быть скорее в оном. Воины, порываемые любопытством, едва оставались в рядах своих; они горели нетерпением войти в город, который долгое время давал уставы во вкусе, в модах и в просвещении, город, в котором хранились сокровища наук и художеств, который вмещал в себе все утонченные наслаждения жизни, где недавно писали законы народам и ковали для них цепи, откуда выступали ополчения, проходившие все концы Европы, и который, одним словом, почитался столицею мира.

К довершению двухлетних побед, недоставало Русским только быть в Париже; до сей желанной минуты нельзя еще было насладиться плодами столь многих кровопролитных битв, завоеванных крепостей и ниспроверженных Царств. Каждый шаг, от оного отделявший, не позволял еще вкусить в полной мере чувства, что Россия отомщена...

"Утро было прекрасное"

В девять часов утра мы прибыли к предместьям Парижа; впереди шла легкая конная гвардейская дивизия, имея в голове лейб-казаков; на некотором расстоянии от оной ехал Государь, окруженный блестящею свитою, а позади следовали сперва гренадеры, потом пешая гвардия, кирасиры и несколько батальонов Австрийцев, Пруссаков и Баденцев. Утро было прекрасное, и час от часу воздух становился яснее и благораствореннее.

Необозримые толпы народа наполняли улицы, кровли и окна домов; сначала казалось, будто жители чего-то опасаются, ибо радостные восклицания не были еще общими; изумление их продолжалось несколько минут, в течение которых они спрашивали беспрестанно у нас и друг у друга: "Где Государь?" - "Вот он, вот Александр, - взывали они, - как Он милостиво кланяется, с какою ласкою Он с нами говорит!" ...Похвалы Русским загремели повсюду, женщины из окон и с балконов махали белыми платками, приветствовали нас движением рук, и мгновенно раздалось от одного конца Парижа до другого восклицание: "Да здравствует Александр! Да здравствуют Русские!", произносимое миллионом голосов.

Между тем мы прошли Монмартрское предместье и поворотили направо по бульварам, где ликования, возрастая беспрестанно, превзошли всякую меру. С трудом можно было ехать верхом: жители останавливали на каждом шагу лошадей наших и, превознося Александра и Русских, они почти вовсе не упоминали о прочих Союзниках...

Следуя мимо великолепных зданий и памятников, воздвигнутых во славу Французского оружия, мы достигли наконец Елисейских полей, где Император остановился и смотрел проходившие церемониальным маршем войска. Сюда устремились все парижане, привлеченные новостью зрелища; француженки просили нас сойти с лошадей и позволить им встать на седла, чтобы удобнее видеть Государя. ...Но коль скоро показались Русские гренадеры и пешая гвардия, то французы были столь поражены их воинскою осанкою, что не токмо не надобно было говорить им, чтобы они сторонились, но все единодушно, как бы по некоторому тайному согласию, отступили назад гораздо далее черты, которая назначена была для зрителей. Они взирали с безмолвным удивлением на Гвардейский и Гренадерский корпуса и сознались, что армия их, в блистательное время Французской империи, не была в столь цветущем положении, как сии корпуса после трех бессмертных походов.

"Мы были обессилены радостью"

Смотр кончился в пятом часу по полудни, и Государь отправился в дом Талейрана, где Его Величество на первое время имел свое пребывание. Часть войск заняла караулы, а прочие пошли в назначенные для них в городе квартиры. ...Настал вечер: победителям и побежденным необходимо было спокойствие; улицы начали пустеть и мало по малу водворилась всеобщая тишина, тем более ощутительная, что в течение предыдущих дней грудь каждого волновалась от разнообразных ожиданий и надежд, увенчанных потом счастливейшими событиями. Все, что мы видели и чувствовали, было столь изящно и велико, что воображению ничего не оставалось приобщить или украсить: мы были обессилены радостью.

Сон бежал моих глаз. Почти в полночь я вышел из дома; никого из жителей не было видно на улицах; там, где остановился Государь, расположен был батальон Преображенского полка. Огни в домах угасли...

Посреди ночной тишины я достиг неприметно до Пале-Рояля... В саду и в галереях оного волновались тысячи народа, обуреваемого различными страстями: иные смотрели на небо и тяжко вздыхали, но большая часть толпилась около стоявших в разных местах ораторов, из коих одни славили Бурбонов, под скипетром которых предки их жили несколько столетий; а другие, превознося прежние победы свои, полагали не предпринимать ничего решительного в ожидании прибытия Наполеона с армией.

То, что я тут видел, дало мне первое, настоящее понятие о революционных явлениях и народных совещаниях. Сколь ни разнообразны были излагаемые ими мнения, но они все почитали Русский мундир: я ходил по всему Пале-Роялю, становился в толпы парижан и был повсюду принимаем с вежливостью. Я вошел в кофейный дом и не успел сесть, как присутствующие начали пить единогласно за здоровье Русского офицера.

Наконец я возвратился домой. Порядок нашей армией был соблюден до того, что никакое бесчиние не напоминало, что в Париже находилось более ста тысяч иностранных войск; глубокое безмолвие на улицах прерывалось только окликами Русских часовых.

"Все предавались радостному упоению"

На другой и следующие дни все предавались радостному упоению...

Со второго дня занятия Парижа в театрах начались представления, почты восприняли свое действие и разослали по принадлежности сотни тысяч писем, назначенных за границу, а также привезенных из чужих краев, но три года задержанных в почтовом управлении; отворили городские ворота, позволили всем по произволу из города уезжать, дороги в окрестностях столицы приведены в безопасность, и в самом скором времени банк производил по-прежнему платеж Государственного долга и выдачу пенсионов. Словом сказать, предприняты все меры к восстановлению общего спокойствия; даже приглашали жителей приносить жалобы на притеснения, неразлучные с военным постоем.

• _{Источник: Михайловский-Данилевский А. Записки 1814 и 1815 годов А. Михайловского-Данилевского, бывшего флигель-адъютанта Государя Императора Александра Павловича. Второе издание. СПб.: типография Департамента внешней торговли, 1832. С. 1, 2, 3, 20, 21, 30, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 46, 47.}