"Я люблю вечерний пир, где веселье председатель..."

Перо, чернила и бокал

В таверне Диккенс писал "Приключения Оливера Твиста", в ирландском пабе Джойс сочинял своего "Улисса", в парижском кафе написал Хемингуэй "Праздник, который всегда с тобой!", да и "Гарри Поттер" у Джоан Роулинг родился за чашкой чая с молоком в кафе "Elephant House" в центре Эдинбурга.

Про русских писателей и не говорю. Кто из них не просил в ресторанах принести чернила и перо? Блок писал стихи на салфетках, Александр Грин не только сочинял рассказы, но и посылал их с курьером в журналы, чтобы тут же получить деньги и расплатиться за ужин, Олеша таскал в ресторан "Метрополя" даже пишущую машинку, а Эренбург едва ли не половину своих произведений написал в парижских кафе. Наконец, Константин Паустовский даже объяснил свою любовь к работе в любимой забегаловке: "Нет лучшего одиночества, - написал, - как среди оживленной толпы..."

- А пьют ли русские драматурги? - задался как-то вопросом прозаик-сатириконец Владимир Азов. И сам же ответил: "И курица пьет, как же не пить русскому драматургу? Но драматург на четвертом месте по емкости. В первую голову идет по емкости публицист, за ним беллетрист, после поэт, а затем уж и драматург..."

Какая жизнь - такая и литература, ее отражение. И история "застольной" ресторанной культуры давно стала и частью истории литературы. Ведь за бокалами и чашками кофе не только праздновалась жизнь, но и случались события воистину значимые, оставившие не только след в жизни писателей, но и память о них.

О трех ресторанах Петербурга, связанных цепочкой посещавших их великих имен, я и расскажу сегодня.

Табльдот от "Андрие": стол для своих (Петербург, Гороховая ул., 7/15)

Все-таки "причудливо тасуется колода" иных "историй" в истории. Вот здесь, к примеру, в доме на углу Гороховой и Малой Морской. Тут два века назад было одно из самых знаменитых "злачных мест", ресторан "Дюме". Ведь сам Пушкин едал тут ботвинью! А в 1918-м, когда Гороховую сгоряча переименовали в Комиссаровскую, тут, уже в обычной столовой, некий "гр. Соколов" спер ножи и вилки, принадлежавшие "освобожденному пролетариату", о чем сообщили газеты. Да и не был бы пойман он, если бы дом этот не принадлежал уже Школе комсостава милиции. Ну не занятно ли?..

Дом этот, когда-то в три этажа, был перестроен и надстроен, но в 1820-х годах пленный француз, провиантмейстер армии Наполеона, Андрие открыл "лучшего тону ресторацию", которую назвал как себя. За табльдотом у Андрие в половине пятого собирались генералы и статские, графы, князья, купцы, писатели и были угощаемы "простым здоровым вкусным обедом с хорошим вином вволю".

Табльдот, кто не знает, это хозяйский стол, за которым рестораторы усаживали обедать 10-12 персон и потчевали их общими для всех кушаньями за одинаковую для всех цену. После обеда тут же играли в домино, а иногда, разгоряченные вином, шумно отправлялись компанией к "Софье Астафьевне", держательнице мужского, "легкого нраву", заведения.

В памятной книжке за 1824 год Бестужева-Марлинского, писателя, есть запись: "Обедал очень хорошо у Андрие с французами. Поехали дурачиться. Был с Мух(ановым) и Аку(ловым) у Софьи Астафьевны". Да ведь и Пушкин в черновом наброске к "Пиковой даме" упоминает те же имена: "Мы вели жизнь довольно беспорядочную. Обедали у Андрие без аппетита, пили без веселости, ездили к Софье Астафьевне..."

Золотое время золотого века русской литературы!

"Мы иногда, - говорил один из тогдашних посетителей, - забывались, что обедаем не дома и не в гостях, и при выходе старый слуга, усердный Бартелеми, должен был напоминать о плате, так как кредит здесь никому не оказывался". И впрямь забывались, особенно когда в 1829-м Андрие собрался во Францию и продал свое предприятие французу Дюме. Вот когда литераторы едва не "выжили" из ресторана всех прочих. Забытый ныне прозаик и поэт Владимир Филимонов и по совместительству архангельский губернатор даже стихи сочинил:

• В углу Морской кормилец старый...
• Шестирублевый друг Дюме.

Теперь сюда, на изысканный десерт под названием "Четверо нищих" (состоящий, кстати, лишь из миндаля, орехов, инжира и изюма), а также на лучшее в городе шампанское, съезжались уже "имена": Жуковский, Крылов, Вяземский, Владимир Одоевский, Грибоедов, Булгарин и многие другие. Да и те, кто не съезжался, изведали кухню Дюме, когда присутствовали в 1832 году на торжественном обеде по случаю переезда книжной лавки Смирдина в новое помещение. Уж там-то присутствовал весь цвет тогдашней литературы!

Пушкин и Дантес: плечом к плечу

Я сказал уже, что ресторан посещал Пушкин, но бывали здесь и его отец, и брат поэта. Вяземский вспомнит, что 6 июня 1830 года встретил здесь отца поэта как раз в день рождения его сына. "Чадолюбивый отец разделил человек на семь свою радость и свою бутылку шампанского". А брат поэта, пишут, оставлял здесь лишь долги - то 400 руб., то 14 бутылок шампанского.

Пушкин же был здесь как дома, а однажды и в отдельном кабинете обедал в обществе воспетой им Анны Керн, ее возлюбленного тогда Алексея Вульфа (близкого друга поэта и, между прочим, двоюродного брата Анны) и матери последнего - Прасковьи Осиповой. За десертом хозяин ресторана, пишут, вошел в кабинет и довольно развязно спросил: "Ну как идут дела?" Но, увидев светских дам, понял неуместность вопроса и тотчас удалился.

"Вероятно, - ревниво запишет потом Керн, - в прежние годы Пушкину случалось у него обедать и не совсем в таком обществе..."

Правда, за табльдотом поэт бывал редко и однажды, когда его жена уехала летом с детьми из Петербурга, даже описал свое возвращение к "холостой шайке": "Появление мое произвело общее веселие: холостой, холостой Пушкин! Стали потчевать меня шампанским и пуншем и спрашивать, не поеду ли я к Софье Астафьевне?.."

Именно за общим столом и именно здесь и случилось с ним позже одно роковое событие, трагически повлиявшее на его дальнейшую жизнь. Просто в 1834-м, когда жена поэта опять отъехала в Полотняный Завод, он сообщил ей, что, поленившись заказать домашнему повару любимую им ботвинью, отправился за ней именно сюда.

Вот тогда-то, за ботвиньей на квасе, он и познакомился с сидящим с ним плечом к плечу молодым и остроумным офицером-кавалергардом. Имя его было Шарль Дантес. Так утверждал в 1863 году, в книге "Последние дни жизни и кончина А.С. Пушкина", написанной со слов бывшего лицейского товарища и секунданта Пушкина Данзаса, его подчиненный по службе, ныне забытый поэт Александр Аммосов, к слову - автор известной всем песни "Хасбулат удалой" и романса Лядова "Колокольчик".

"Появились и новые лица, - рассказывал ему Данзас, - в кругу друзей-кавалергардов выделялся белокурый красавец Дантес, впервые встреченный Пушкиным у Дюме..."

Ели, пили, острили наперегонки. Но беда, однако, в другом. Пишут, что именно здесь поэт и пригласил Дантеса бывать в своем доме, чем тот и воспользовался. Что из этого вышло - знают сегодня все читатели "Родины".

Запоздало, увы, городские власти, надстроив этот дом в 1882 году, расположили в нем "Страховое от огня общество" - в огне нечаянного знакомства уже сгорел наш великий поэт. "Дюме" закроется в 1835-м, за два года до убийства Пушкина. Но в самом этом доме еще будут бушевать поэтические страсти. В 1910-х годах здесь, например, будет жить поэт, чьи "красные" стихи

• Царь испугался,
• Издал манифест:
• Мертвым - свобода!
• Живых - под арест!

поспособствуют октябрьскому перевороту и затем приходу сюда и Школы милиции, и даже закрытому распределителю ГПУ. Я говорю о Павле Арском. И если он ныне не забыт, то благодаря написанному им романсу "В парке Чаир распускаются розы", который положил на музыку композитор Листов. Это, образно говоря, "застраховало" его жизнь в доме страхового общества и в какой-то степени в нашей литературе.

"Кондитерская Вольфа и Беранже": вкус великой литературы (Петербург, Невский пр., 18/12/57)

Я смеюсь иногда - это не дом, а сама история литературы. От Булгарина до Юрия Лотмана - именно они успели пожить в нем за два минувших века. Но стоит открыть рот про этот дом, как не хочется даже улыбаться. Ведь он - провозвестник смерти Пушкина, Достоевского и Чайковского. И двое действительно погибли почти сразу, а третьему, Достоевскому, смертную казнь за знакомство здесь отменят в последнюю минуту.

До 1807 года здание, построенное здесь еще в 1741-м, на всю округу пропахло, простите, водкой. А позже, уже в "храме лакомства и мотовства", благоухало заморскими сладостями, шоколадом, ванилью и отличным "кофием". Просто среди первых обитателей дома, начиная с вице-адмирала Крюйса (сподвижника, кстати, Петра I), затесался через 30 лет иноземец Октавий Герцын, который продавал "разные водки наподобие гданских". Но в 1807-м дом купил богатый купец Котомин и превратил его чуть ли не во дворец.

Когда-то крепостной князей Куракиных Котомин решил построить нечто, что могло бы соперничать со стоящим на противоположной стороне Невского куракинским домом, про который я еще вспомню. Одно время тут располагались и классы Пажеского корпуса, и первый музей восковых фигур, и первая лавка заморских фруктов купцов Елисеевых (они и жили тут до 1858 года). Но главным украшением дома с 1832 года стала кондитерская оборотистых швейцарцев из Давоса Соломона Вольфа и Тобиаса Беранже. Вот когда чуткие ноздри горожан стали своеобразным "путеводителем" в этом районе, ибо запах пирожных, фигурных безешек, русского алфавита в виде марципанов и даже какого-то фирменного пирога "Тальони", в точности копирующего итальянскую балерину, не давал проходу имевшим деньги петербуржцам.

А уже в 40-х годах умные владельцы открыли при кафе курительный и читальный залы. Тогда их заведение и стало как бы центром интеллектуальной жизни города.

Сюда, на чашку горячего шоколада или заморского лимонада, захаживали Чаадаев, Крылов, Жуковский, Вяземский, Грибоедов, Панаев, Лермонтов, Некрасов и Григорович, Сенковский и Греч. Последний даже "родил" стихи:

• На многих там столах различные журналы,
• Сии ума и чувств обильные каналы.
• Близ "Северной пчелы" огромный тут "Debats",
• В котором кроется Европы всей судьба...

Но вспоминали ли они Пушкина, для кого это кафе стало последним домом перед поединком его с Дантесом? Да, 27 января 1837 года Пушкин, заказав здесь стакан лимонада, ждал своего секунданта, лицейского друга Данзаса. Тот должен был подвезти дуэльные пистолеты, заказанные накануне как раз в доме напротив (Невский пр., 13/9), в куракинском "Магазине военных вещей". Он вспомнит потом, что, "наняв парные сани", в 4 дня забрал отсюда поэта, чтобы ехать к месту дуэли. "Бог весть, что думал Пушкин, - скажет потом Данзас. - По наружности он был спокоен..."

Что было дальше здесь - об этом пишет мемуарист Бурнашёв. Он пришел в кафе с Владимиром Глинкой, племянником поэта-декабриста Федора Глинки. "Мы с Глинкой удалились в заднюю комнату... Глинка очень хорошо прочел известное, а тогда только что явившееся и расходившееся в рукописи стихотворение на смерть Пушкина, оканчивавшееся словами: "И на устах его печать". Я тотчас достал в кондитерской же перо, бумаги, чернил и быстро списал со стихов этих копию". И в это же время в общей зале "посреди кучки военной и статской молодежи" читал стихи "своего творения" на смерть поэта и драматург Розен, автор либретто оперы Глинки "Жизнь за царя". С тех пор, пишет пушкинист Яцевич, здесь за столиками и сидели агенты Бенкендорфа, и, прикрывшись журналами, ловили "каждое услышанное слово".

Ледяные чайники для Грина

Второй смертью "накрыло" это заведение, когда в 1846 году в нем стал появляться Достоевский. Здесь он познакомился с Чернышевским. И здесь состоялась "трагическая встреча" его с переводчиком Коллегии иностранных дел Михаилом Петрашевским. "Мне показался он очень оригинальным человеком, но не пустым; я заметил его начитанность, знания", - признается писатель позже. А ровно через год, в 1849-м, он вместе с 20 арестованными членами кружка Петрашевского был приговорен к расстрелу. Лишь в последнюю минуту казнь его была заменена на каторгу.

Наконец, третьей "жертвой" этого дома стал композитор Чайковский. Правда, виновато в этом не заведение Вольфа и Беранже, а ресторан Лейнера, который в 1870-х годах открылся в противоположном углу этого же здания. Здесь, где "скверно кормили", как сообщала газета "Курьер", где всегда накурено, собирались "каждый вечер представители всех свободных профессий - артисты, художники, литераторы". Именно тут, представьте, сложился миф о беспробудном пьянстве Шаляпина - уж очень часто он бывал у Лейнера.

И здесь 20 октября 1893 года, последний раз перед смертью, был Чайковский. Он попросил принести ему стакан воды. "Извините, кипяченой у нас нет", - ответили ему, на что он сказал: "Так дайте сырой, и похолоднее". Сделав всего один глоток, Чайковский вернул стакан. А через несколько дней умер от холеры, и долго ходили слухи, что это вода в ресторане была зараженной. Впрочем, по иной версии он якобы принял яд.

На рубеже XIX и XX веков кафе Вольфа и Беранже перестало существовать, здесь вместо него открылся знаменитый ресторан "Альберт", и чуткие носы петербуржцев опять уловили запах сорокаградусной. Особенно, когда во время "сухого закона", введенного с началом мировой войны, ее всюду запретили. Так вот, поэтесса Лидия Лесная, тогда секретарь журнала "Сатирикон", вспоминала, как Аверченко, редактор, уговорил как-то развеселить "пессимиста" Грина и повел его в "Альберт". Грин, увы, пьющий тогда, упирался: "Какой смысл там обедать", если везде запрещен "выпивон"? "Чай будем пить!" - весело ответил Аверченко. А на другой день Грин рассказал поэтессе, что им и впрямь принесли "два пузатых чайника": "Аверченко наливает мне и говорит: "Пейте залпом, он холодный". Я глотнул. Батюшки-светы! Выпивон! Оказывается, в одном чайнике - портвейн, в другом - английская горькая!.."

Ныне в этом доме опять царят "Вольф и Беранже". С легкой руки дочери знаменитых литературоведов и доброй знакомой едва ли не всех поэтов от Ахматовой до Бродского, Зои Томашевской, архитектора и художницы, инициировавшей эту идею и оформившей помещение в 1985-м, оно даже официально получило название "Литературное кафе". И действительно - где же ему и быть, как не в "литературном доме", в котором в 1822-1824 годах. жил и выпускал свой "Литературный листок" Фаддей Булгарин, где происходили все описанные события и где в 1922 году родился и жил до 1950 года (до отъезда в Тарту) литературовед, культуролог и пушкинист Юрий Лотман?

"Вена": веселая жизнь на головах (Петербург, Мал. Морская, 13/8)

Ну а этот дом знаменит от фундамента до крыши. Даже "выше крыши"! Здесь два года жил Иван Тургенев, который в 1853-м был арестован тут за "чрезмерно возвышенный" некролог Гоголю. Здесь же, на 5-м этаже, в квартире с балконом, как раз и скончался в 1893 году, в квартире брата Модеста, Чайковский, глотнув накануне "некипяченой воды". Наконец, в этом доме до 1919 года останавливался Куприн, а позднее, в 1930-1940-х, до гибели в блокаду, жил прозаик Виталий Державин. Немало ведь для одного дома, даже если не пытаться заглянуть за вывеску "Старая Вена" на фасаде.

Современная "Энциклопедия Петербурга" сообщает: "Вена", ресторан, открыт в 1870-х гг. предпринимателем Ф.И. Ротиным. С 1830-х гг. на этом месте находился "Венский трактир", затем "Интернац. ресторан". В 1903-м владельцем "В." стал И.С. Соколов. 31.5.1903 г. состоялось открытие (молебен отслужил Иоанн Кронштадтский). "В." занимала бельэтаж, позже были устроены 19 отд. кабинетов. В буфетной по стенам были развешаны рисунки и автографы знаменитых посетителей. Каждый день в "В." завтракало до 500 и обедало до 600 чел. После окт. 1917-го был закрыт, возрожден под прежним названием в дек. 1993 г.".

Это справка. Для ленивых и нелюбопытных. Мы же заглянем глубже. И начнем с того, что в 1903 году два официанта занюханного ресторанчика, Соколов и Уткин, взяли и выкупили за 14 тыс. его четыре зала, про которые, смеясь, стали говорить в городе: "Если ты трубочист - лезь на крышу, если пожарный - стой на каланче, а если литератор - ступай в "Вену".

Она стала рестораном "первого разряда" с ливрейными швейцарами, лакеями в смокингах и монументальными метрдотелями. С полудня в нем подавали "поздний завтрак", который включал (ха-ха!) графинчик водки, две кружки пива и чаевые официанту, обед сервировали с 15 часов, а закрывался ресторан в 3, а то и в 5 ночи. Днем - дельцы, чиновники, вечером - веселая и нарядная публика, а в литераторском угловом зале какой-нибудь кружок - купринский, сатириконский, актерский, газетный. Вот эти-то кружки и переворачивали здесь все с ног на голову.

Коронование Блока

"Диспут о стихах. Стихи - чушь, споры - бестолковщина, - вспоминал почти юный еще поэт Георгий Иванов. - Но кто-то жмет руки, просит автографов, подносит цветы... "Вена" закрывается, снова сани летят куда-то по снегу. В небе звезды, голова кружится от вина, в голове обрывки стихов, в ушах незаслуженные аплодисменты. Завтра опять диспут. И не от одного вина кружится голова - еще от тщеславной мысли: неужели это я?.."

Вот по утрам у многих и вертелось в голове: неужели это я?.. Как у Куприна, который не только позвал как-то сюда весь мужской хор Александро-Невской лавры, чтобы он пел только ему, не только вызвал здесь на дуэль Райляна, редактора бульварной газеты, и избил "афериста от литературы", написавшего продолжение его "Ямы", но и Бунину, другу, в пьяном угаре вдруг крикнул свистящим шепотом: "Уйди от меня! Ненавижу. Уйди, а то задушу!"

Вот когда, как вспомнит уже Надежда Тэффи, "летели на пол бутылки, грохали об пол стулья, слышалась крепкая ругань со словами из "народной анатомии". И это при том, что Куприна здесь любили, в меню входили даже блюда "по-купрински", даже стишок про него сочинили:

• Ах, в "Вене" множество закусок и вина,
• Вторая родина она для Куприна.

Литературная слава "Вены" оказалась поистине взрывной. Началось со знаменитых журфиксов, которые стал проводить здесь забытый ныне прозаик и драматург Владимир Алексеевич Тихонов. Он и предложил давать пишущей братии бесплатные обеды и... водку. Правда, взамен на четверостишия их, афоризмы и автографы, которые оставлялись прямо на стенах (нынешний ЦДЛ в Москве с его автографами на обоях - жалкая копия). Но так началась круговерть.

К ночи сходились сюда Горький, Ремизов, Андреев, Мережковский, Арцыбашев, Бальмонт, Сологуб, Амфитетаров, Фофанов, Чулков, Толстой, Волошин, Городецкий, а позже - Аверченко (его звали здесь Аркадием Сатириконским), Андрей Белый и Блок, Хлебников и Северянин, Гумилёв и Мандельштам, даже некий поэт Венский (вообще-то Пяткин), который выпустил даже книгу о "Вене" (большая ценность ныне). Здесь пел Шаляпин, горячился Куинджи, собиравший компанию живописцев. Отсюда, наконец, глубокой ночью поэты Мандельштам, Пяст, Гиппиус и Кузьмина-Караваева (будущая знаменитая мать Мария) послали телеграмму Блоку. Сообщили, что только что выбрали его "Королем поэтов" и, кажется, этот "турнир" поэтов здесь и начался. Недаром писатель Василевский настаивал потом, что любой "будущий историк отметит особый "Венский период" Русской литературы". И ведь действительно многие события, случившиеся здесь, и впрямь стали, может, и скандальными, но заметными явлениями в истории литературы.

Гумилев - Дмитриева: роман с крокодилами

Здесь, к примеру, праздновали в 1912-м выход книги стихов Нарбута "Аллилуйя". Тираж 100 экз., но книга немедленно была изъята цензурой "за богохульство и порнографию". Нарбут, будущий правоверный чиновник "от литературы", любил удивлять; ведь даже идя как-то ночью по Невскому, вскарабкался (ради смеха!) на одного из клодтовских коней. Вот и с книгой так же. Желая удивить публику, он захотел, чтобы ее набрали в Синодальной типографии. Там отказались - половина слов была просто неприличной. Тогда он купил церковно-славянский шрифт и, заплатив чаевые наборщикам, все-таки выпустил свой "шедевр".

"По случаю этого события в "Вене" - пишет тот же Иванов, - было устроено неслыханное пиршество". Поэт Садовской к утру выпустил шесть пуль из своего "бульдога" в зеркало, отстреливаясь от "тени Булгарина", метрдотеля чуть не выбросили в окно - уже раскачали на скатерти, а Нарбут в залитом ликерами фраке, с галстуком на боку и венком из желудей, прихлебывая какую-то адскую смесь, принимал поздравления.

Было это не было - не ясно. Иванов, известно, мог и присочинить детали. Но книгу "Аллилуйя" полиция - это уже точно! - не только конфисковала, но и сожгла тираж. А Нарбут, Нарбут от греха подальше махнул в 1912 году аж в Абиссинию...

Наконец, здесь, в "Вене", завязался роман, ставший одной из самых громких мистификаций того времени, роман, приведший к дуэли двух знаменитых поэтов, а потом "по касательной" и к смерти третьего, не менее знаменитого. Просто сюда завернули как-то Волошин, Гумилёв и прихрамывающая, "чуть полноватая, но изящная" девушка. Это была поэтесса Дмитриева, которую все знают ныне по псевдониму "Черубина де Габриак".

"Мы все поехали ужинать в "Вену", - вспомнит она. - Мы много говорили с Гумилёвым об Африке... обо львах и крокодилах. Я помню, я тогда сказала очень серьезно, пот(ому что) я ведь никогда не улыбалась: "Не надо убивать крокодилов". Ник. Степ. отвел в сторону Волошина и спросил: "Она всегда так говорит?" "Да, всегда"... Я пишу об этом подробно, пот(ому что) эта маленькая глупая фраза повернула ко мне целиком Н.С. Он поехал меня провожать, и тут же сразу мы оба с беспощадной ясностью поняли, что это "встреча" и не нам ей противиться. Это была звонкая страсть..." И "встреча", и "страсть" закончились, как пишут в десятке мемуаров, ссорой Волошина и Гумилёва и дуэлью между ними, к счастью, бескровной...

P.S. Cегодня в этом доме находится мини-отель, который основал Иосиф Хармач, где есть номера "Блок", "Тэффи", "Чайковский". Есть - и тоже "мини" - музей Куприна. И, конечно, на первом этаже вновь работает возрожденный с 1993 года ресторан "Старая Вена".