Преужасная перемена

В 1796 году золотой век русского дворянства закончился. На престол взошёл Павел I, все недолгие пять лет своего правления освятивший наступлению на дворянскую "вольность". Натан Эйдельман обратил внимание, что многие мемуаристы, описывая первые дни павловского царствования, пользуются терминологией, пригодной к описанию захвата, переворота, революции. Например: "Дворец взят штурмом иностранным войском" (Массон); "Тотчас всё приняло иной вид, зашумели шарфы, ботфорты, тесаки и, будто по завоеванию города, ворвались в покои везде военные люди с великим шумом" (Гавриил Державин); "Перемена сия была так велика, что не иначе показалась бы мне как бы неприятельским нашествием" (Александр Шишков)¹.

Павел искренне считал дворянский мир эпохи Екатерины II гнездом и рассадником лжи, порока, праздности, которые просто необходимо искоренить. Проиллюстрируем этот тезис цитатой из одного государева указа о разжаловании офицера из гвардии в обычный полк: "За незнание своей должности, за лень и нерадение, к чему привык в бытность его при князе Потёмкине и Зубове, где вместо службы обращались в передней и в пляске"². Подобно Петру I, Павел решил "сочинить российский народ", усовершенствовать его, уничтожить "проклятое прошлое", как Пётр извёл Московскую Русь.

Во всех действиях "гатчинского принца" просматривается опора на собственную логику, которую он считал наиболее рациональной. Павел исходил не из культурных стереотипов и сложившихся традиций, не из уже имеющихся "правил игры", а во многом из того, что можно назвать своеобразным "здравым смыслом". Приведём ряд примеров. Ругая одного из губернаторов за развал работы, Павел задал ему страшный для российского чиновника и немыслимый для предыдущих времён вопрос: "Если Вы ничего не делаете, то тогда зачем Вы вообще нужны?" В свете пронёсся ужасный слух, что император хочет упразднить губернаторский пост…

Офицерам отказывалось в отпуске с оскорбительной для них формулировкой: "Сие делают от лени". Когда кто-то просил отпуск по болезни, ему давалась рекомендация - если больной, то совсем оставляй службу, а пока "разыщи", так ли ты серьёзно болен. Традиционные служебные взыскания приняли форму, в высшей степени раздражавшую дворянство. Они нередко сопровождались обидными словами: "Его императорское величество делает выговор… конногвардейскому разводу и рекомендует господам офицерам больше заниматься службой, нежели городской жизнью"³.

Мало того, с офицеров стали взыскивать штраф за солдат, бежавших от плохого обращения, а с помещиков - за то, что их люди нищенствуют, "дабы они впредь не допускали таковых ходить по миру, не заботясь об их прокормлении"⁴. Император отказывал в помощи в возврате долга - "всяк обязан долги свои сам оплачивать", в дополнительных пожалованиях - "велено быть довольным тем, что уже дано", в поощрении за церковную благотворительность - "поелику раздал имение по собственному произволению, то и должен ныне сносить бедность в смиренном терпении"⁵. Всё это разрушало сложившийся при Екатерине стереотип отношений "монарх - подданные", воплощённый в образе всеобщей "матушки", которая должна любить и лелеять своих подданных не только за их качества и поступки, но и просто за то, что они свои.

Павел отказался от этого, на первое место выдвинув идеалистические, слишком буквальные требования к дворянству. Заметим, что, исходя из обычной логики и здравого смысла, они часто были справедливыми. Только не принято было в аристократической среде называть вещи своими именами: существовали определённые эвфемизмы и ритуалы, которые император грубо нарушал, переводил отношения из традиционной системы на непривычные рельсы.

Стоит заметить, что, в отличие от сановников, в неаристократической среде отношение к этому было, скорее, одобрительным. Данное обстоятельство отразилось в распространении притч-анекдотов о "логичном Павле". Сошлёмся на истории, приводимые в записках Андрея Болотова. В одной из них рассказывается, как император застиг офицера, носящего шубу, несмотря на строжайший запрет на подобное нарушение формы одежды. Павел велел снять роскошное одеяние и отдал его мёрзнувшему на своём посту будочнику со словами: "Возьми её себе, тебе она приличнее, нежели солдату; ты не воин, а стоишь целый день на морозе и зябнешь; а солдату надобно приучаться и привыкать к стуже, а того более слушаться своего государя".

Другой рассказ повествует о том, что император, поймав офицера без шпаги (её нёс идущий сзади денщик), тут же решил, что "ему стало слишком трудно носить свою шпагу и ему она, видно, наскучила". Поэтому денщику был дан приказ отдать офицеру свой тесак, а самому препоясаться шпагой. "Сим словом вдруг пожаловал государь солдата сего в офицеры, а офицера разжаловал в солдаты, и пример сей, сделав ужасное впечатление во всём войске, произвёл великое действие: всем солдатам было сие крайне приятно, а офицеры перестали нежиться"⁶.

При Екатерине II существенным элементом дворянского детства была система "служить не служа". Дворяне с детства записывались в полки и к совершеннолетию уже имели солидную выслугу лет. Павел уничтожил эту систему, кроме того покусился на беззаботную помещичью сельскую жизнь. В 1797 году вышел указ о явке в полки всех числящихся на службе офицеров. Младенцы и маленькие мальчики, естественно, не смогли его выполнить, лишились своих чинов и так удачно начинавшейся карьеры. Были также затребованы списки неслужащих дворян.

Болотов описывает, что "все гвардейские полки были набиты множеством офицеров; но из них и половина не находилась при полках, а жили они отчасти в Москве и в других губернских городах, и вместо несения службы только вертопрашили, мотали, играли в карты и утопали в роскошах, и за всё сие ежегодно производились с такою поспешностью в высшие чины… И служба гвардейская, а особливо офицерская, потому наиболее для всякого была лестна, что нужно было только попасть в гвардейские офицеры, как уже всякий и начинает, так сказать, лететь, и, получая с каждым годом новый чин, в немногие годы, и, нередко лежучи на боку, дослуживался до капитанов; а тогда тотчас выходил либо в армейские полковники и получал полк с доходом, в несколько десятках тысяч состоявшем, либо отставлялся бригадиром". Павел, вступив на престол, через генерал-прокурора велел всем отпускникам вернуться в полки. "Нельзя изобразить, как перетревожились тем все сии тунеядцы и какая со всех сторон началась скачка и гоньба в Петербург. Из Москвы всех их вытурили даже в несколько часов, и многих выпроваживали даже из города с конвоем, а с прочих брали подписки о скорейшем их выезде"⁷.

Воистину "перемена во всём была произведена преужасная". Николай Шильдер приводит весьма показательное высказывание гвардейских офицеров о новых временах: "При императрице мы думали только о том, чтоб ездить в театры, в общества, ходили во фраках, а теперь с утра до ночи на полковом дворе, и учили нас всех, как рекрут"⁸. Теперь же "в шесть часов поутру должны были уже все быть на съезжем дворе… и с того времени до самых полдней, все должны быть в строю и на стуже… все военные, а особенно гвардейские, оживотворились и стали совсем иные"⁹.

Однако призывом на службу дело не ограничилось. Противостояние Павла и аристократии Екатерининской эпохи - это прежде всего конфликт культурных стереотипов. Павловские перемены наиболее болезненно коснулись внешней, ритуальной части, но тем болезненней они были восприняты: происходило крушение символики, с которой для дворянства были связаны как привилегии и вольности, так и исключительный общественный статус.

Например, в гвардии "перемена мундиров жестоко поразила нас, молодых офицеров, отчасти и старых. Вместо прекрасных, ещё Петровых, мундиров, дали флоту тёмно-зелёные с белым стоячим воротником, и по ненавистному со времён Петра III прусско-гольстинскому покрою… Велено волосы стричь под гребёнку, носить узенький волосяной или суконный галстук, длинную косу, и две насаленные пукли торчали над ушами; шпагу было приказано носить не на боку, а сзади. Наградили длинными лосиными перчатками в роде древних рыцарских, и велели носить ботфорты… Фраки были запрещены военным под строжайшим штрафом, а круглая шляпа всем. В этих костюмах мы едва друг друга узнавали; все походило на дневной маскарад, и никто не мог встретить другого без смеха, а дамы хохотали, называя нас чучелами, monstres"¹⁰.

Александр Михайлович Тургенев весьма эмоционально описывает, как в офицерской среде воспринимались подобные преобразования: "Двое гатчинских костюмеров… мгновенно завладели моей головою, чтобы оболванить её по утверждённой форме, и началась потеха. Меня посадили на скамью посреди комнаты, обстригли спереди волосы под гребёнку, потом один из костюмеров… начал мне переднюю часть головы натирать истолчённым мелом; если Бог благословит мне и ещё 73 года жить на сём свете, я этой проделки не забуду! Минут 5 и много шесть усердного трения головы моей костюмером привело меня в такое состояние, что я испугался, полагал, что во мне приключилась какая-нибудь немощь: глаза мои видели комнату, всех и всё находившееся вертящимся. Миллионы искр летали во всём пространстве, слёзы текли из глаз ручьём… г. профессор оболванивания голов по форме благоволил объявить, что сухой проделки на голове довольно, теперь только надобно смочить да засушить… костюмер встал напротив меня… и, набрав в рот артельного квасу, начал из уст своих, как из пожарной трубы, опрыскивать черепоздание моё; едва он увлажнил по шву головы, как другой костюмер начал обильно сыпать пуховкою на голову муку во всех направлениях; по окончании сей операции, прочесали мне волосы гребнем и приказали сидеть смирно, не ворочать головы, дать время образоваться на голове клейстер-коре… Принялись за облачение тела моего и украсили меня не яко невесту, но яко чучело, поставляемое в огородах для пугания ворон. Увидав себя в зеркале, я не мог понять, для чего преобразовали меня из вида человеческого в уродливый вид огородного чучелы"¹¹.

Крушение ритуалов и столь милого сердцу антуража повседневной жизни коснулось не только армии. Уже 8 ноября 1796 года, всего через несколько дней после воцарения Павла, был издан запрет на ношение круглых шляп, отложенных воротников, фраков, жилетов, сапог с отворотами, ботинок, панталон, "безмерных" шейных платков и галстуков, на шляпах - перьев, плюмажей и бантов, зимних шуб, женщинам - на ношение разноцветных лент, схожих с орденскими, и белых юбок. Вместо них вменялись в обязательную одежду немецкие костюмы и казённые мундиры, шинели, в случае невыносимых морозов их дозволялось подбивать мехом. Под угрозой ареста было запрещено танцевать вальс, иметь бакенбарды. В течение нескольких часов в этот день полиция срывала на улицах с людей недозволенную одежду. Всем также предписывалось употребление пудры для волос, косичек, волосы предписывалось зачёсывать назад, а не на лоб¹².

Павел вслед за прадедом, Петром Великим, которому он хотел подражать, пустился в "сочинение российского народа", причём также проводил его в основном в бытовой сфере. Все мероприятия могли проводиться только с дозволения полиции. Под угрозой ареста следили, чтобы младший на улице обязательно снимал шляпу перед старшим. Родители, выпустившие на улицу без присмотра малолетних детей, тоже могли запросто оказаться за решёткой. Горшки с цветами нельзя было выставлять на карниз, а можно было размещать только в зарешёченных окнах на внутреннем, комнатном, подоконнике. Кучера и форейторы должны были править лошадьми без крика, не повышая голоса. "Всякий, выезжающий из города куда бы то ни было", должен был объявить об этом в газетах не менее трёх раз подряд.

С жителей Гатчины была взята подписка, чтобы при посещении театра "здешняя публика… воздерживалась от разных неблагопристойностей, как то: стучать тростьми, топать ногами, шикать, аплодировать одному, когда публика не аплодирует, также аплодировать во время пения или действия и тем отнимать удовольствие у публики безвременным шумом". При нарушении этих правил незадачливый театрал шёл под суд. Что же касается съездов и собраний, то по распоряжению Павла в театре, на публичных гуляниях и разного рода собраниях, балах, частных вечерах и концертах должен был присутствовать квартальный полицейский¹³. Тем самым Павел оказался прилежным учеником Петра, утверждавшего, что "полиция есть душа гражданства".

Эйдельман приводит очень характерное высказывание Августа Коцебу: "Если бы Павел в несправедливых войнах пожертвовал жизнью нескольких тысяч людей, его бы превозносили, между тем как запрещение носить круглые шляпы и отложные воротники на платье возбуждало против него всеобщую ненависть". Как тонко заметил исследователь, запрещения, подобные "шляпным", тем тяжелее, чем мельче: если уж такие права регламентируются, что мечтать о более существенных, "за всем этим дворянство теряло представление о надёжности, обеспеченности своего положения"¹⁴. Утрата этих знаков своего положения символизировала изменение дворянского статуса, которое не могло нравиться сословию, привыкшему к привилегиям и "вольностям".

Даже смерть не спасала от монаршего порицания: 8 февраля 1800 года "в приказе объявлен был в пример другим строжайший выговор умершему генералу Врангелю". По словам Александра Ивановича Тургенева, "наказания в 1797-1800 годах набегали как дух бурный, как падает гром, мгновенно разит и удушает! Ужас быть поражённым неожиданно, не иметь никакой возможности уклониться, ускользнуть от стрелы пущенной: фельдъегеря, развозившие (особые) веления, подобны были стрелам, которых ничто не останавливало, не возвращало с пути, им назначенного, - произвёл во всех служащих, во всех сословиях народа русского потрясение, как удар силы электрической!"

Ужас на чиновников наводила "мифология ящика", вывешенного императором перед дворцом, куда любой мог опустить жалобу, и она доставлялась прямо на стол царю. По словам Александра Ивановича Тургенева, "первый сановник государя, знаменитый вельможа, царедворец и последний ничтожный раб, житель отдалённой страны от столицы - всё равно страшились ящика… генералы и полковники не отваживались удержать горсть муки у солдата из пайка, ему ежемесячно отпускаемого, отнять гарнец овса у казённой лошади; перестали грабить жителей, у которых были постояльцами… в продолжение существования ящика невероятно, какое существовало правосудие, во всех сословиях правдолюбие и правомерность… народ блаженствовал, находил суд и расправу без лихоимства; никто не осмеливался грабить, угнетать его, все власти предержащие страшились ящика"¹⁵.

Репрессии Павла, обусловившие, по удачному выражению современников, "конец золотого века грабителей", у дворянства вызвали в своём большинстве резко отрицательную оценку (взвешенный взгляд А.И. Тургенева является скорее исключением). Сравните восклицание Николая Греча: "Ужасное время! Я был тогда ребёнком… я не могу и теперь, в старости, вспомнить без страха и злобы о тогдашнем времени, когда самый честный и благородный человек подвергался ежедневно, без всякой вины, лишению чести, даже телесному наказанию, когда владычествовали злодеи и мерзавцы, и всякий квартальный был тираном своего округа. Хорошо теперь заочно хвалить те времена! Пожили бы… так вспомнили бы!"¹⁶

Именно эта репрессивная политика, в которой, как доказано Эйдельманом, было куда больше раздутых слухами мифов, чем реальных гонений¹⁷, вызвала резкое негодование дворянства. При Екатерине бесконтрольность поведения знати воспринималась как символ доверия власти к обществу. По антитезе требовательность Павла и наказания за подлинные и мнимые проступки символизировали утрату этого доверия, отчуждение власти от своей опоры - дворянского сословия. Очень показательно здесь высказывание Фёдора Голицына: "Сей быстрый переход из кроткого и милосердного в столь сердитое правление привёл россиян в ужас и негодование. Для меня непонятно сделалось, отчего государь возымел к своему народу такую недоверчивость"¹⁸. Ему вторит Николай Саблуков: "Это проявление деспотизма, выразившееся в самых повседневных, банальных обстоятельствах сделалось особенно тягостным ввиду того, что оно явилось продолжением эпохи, ознаменованной сравнительно широкой личной свободой"¹⁹.

П.П. Полетика вспоминает случай, когда он спрятался от проезжавшего императора за деревянным забором, окружавшим ближайшую стройку, и подсматривал в щель за удаляющейся процессией. "Стоявший неподалёку от меня инвалид, один из сторожей за материалами, сказал: "Вот наш Пугачёв едет!" Я, обратясь к нему, спросил: "Как ты смеешь так отзываться о своём государе?" Он, поглядев на меня, без всякого смущения отвечал: "А что, барин, ты видно и сам так думаешь, ибо прячешься от него". Отвечать было нечего"²⁰.

Деятельность императора обрастала анекдотами, в которых его облик вырисовывался всё более абсурдным. Что же касается достоверности этих историй, то её весьма скептически оценивали сами современники. Болотов писал: "Но правда ли всё это и не выдумано ли - было ещё неизвестно; а достоверно только то, что в сии первые времена правления государева разглашаемы были многие и совсем ложные слухи и рассказываемы дела и происшествия, которых никогда не бывало и не происходило"²¹. В свете со смехом рассказывался эпизод, будто бы граф Пален буквально выполнил приказание Павла "устроить головомойку" княгине Голицыной и, деликатнейшим образом сняв с опешившей аристократки чепчик, "исполнил волю его императорского величества" с помощью мыла, кувшина с водой и полотенца.

История с виртуальным поручиком Киже, "дослужившимся" до полковника и едва не получившим генерала, общеизвестна. Менее распространён анекдот о том, как Павел распорядился повесить не исполнившего его приказания вернуться на родину из итальянской Вероны русского подданного по фамилии Чиж. Гатчинский комендант, не понявший приказания, купил у немецкого пастора за 1000 рублей живого чижа и начал строить на плацу миниатюрную виселицу для несчастной птицы. Обнаруживший виселицу Павел с изумлением узнал, что завтра по его приказанию будут вешать чижа. Разгорячившийся монарх сперва хотел повесить на построенной виселице коменданта, но она оказалась мала для человека, и монарший гнев удалось погасить тем, что во время развода караула птицу выпустили на свободу под барабанный бой²².

Греч приводит в своих записках два очень показательных эпизода. Образ государя, жёстко регламентирующего каждую мелочь, уже просто тяготел над Павлом. Однажды он увидел из окна Зимнего дворца пьяного мужика и произнёс: "Вот идёт мимо царского дома и шапки не ломает!" Слова были услышаны и соответствующим образом истолкованы. Теперь полиция ловила всех, проходящих мимо дворца, и, несмотря на стужу или дождь, велела всем обнажать голову, пока они не минуют периметр дворца. Кучерам приходилось брать шапку в зубы. После переезда в Михайловский замок Павел заметил, что все вокруг ходят без шапок, и поинтересовался причиной этого. "По высочайшему Вашего Величества повелению", - отвечали ему. "Никогда я этого не приказывал!" - с гневом вскричал Павел. И теперь по всем улицам вокруг дворца стояла полиция, которая заставляла прохожих надевать шапки, а простолюдинов даже "били за это выражение верноподданнического почтения".

Именно доведение до абсурда реформ в области символики было главной задачей антипавловской оппозиции. Бывший адъютант Платона Зубова Копьёв, недовольный своим новым назначением, "сшил себе перед отъездом мундир с длинными, широкими полами, привязал шпагу к поясу сзади, подвязал косу до колен, взбил себе преогромные пукли, надел уродливую треугольную шляпу с широким золотым галуном и перчатки с крагами, доходившие до локтя. В этом костюме явился он в Москве и уверял всех, что такова действительно новая форма"²³.

Другим видом "отторжения системы" при Павле стали ранее неведомые русским властям явления дворянской эмиграции. В связи с этим показательно "изменное дело" Василия Каразина 1798 года, в будущем - известного просветителя, его имя сейчас носит украинский Харьковский национальный университет.

Этот харьковский дворянин доехал с 16-летней беременной женой Домной до Ковно, затем бросил её, поскольку она оказывалась обузой для его замысла, и в ночь с 12 на 13 августа пытался тайно перейти границу через Неман, но был застигнут при этом занятии военным патрулём - рядовыми Васильевым и Абалмасовым. Сперва перебежчик пытался их подкупить - "клал в карман горсть серебряных денег", но потом стал угрожать оружием и под пистолетом велел вести его к лодке. Однако в завязавшейся рукопашной бравый дворянчик оказался не на высоте, он пытался стрелять, но пистолет дал осечку: вспыхнул лишь порох на полке. Каразина арестовали.

Незадачливый беглец написал Павлу крайне напыщенное письмо, в котором говорил, что "простёр я безумную наглость свою до толикой степени, что покусился близ города Ковны ускользнуть от недремлющего ока блюстителей твоих пределов. Посрамительное взятие под стражу есть следствием сего". Причины сей "наглости" он объяснял следующим образом: он молод (25 лет), учился в Петербурге и получил там воспитание, которое "доставило ему самые лестные понятия о чужих землях". Имел страсть к наукам и философской жизни, которая заключалась в чтении литературы у себя в кабинете и прогулках по местной роще. Как огня он всю жизнь избегал различной государственной и общественной работы, так как боялся, что не найдёт в ней счастья.

Когда начались павловские мероприятия по вовлечению дворянства обратно в службу, свободолюбивая душа Каразина не могла этого вынести. Он вообще-то был приписан к лейб-гвардии Семёновскому полку, но там никогда не был, и сама мысль о службе его ужасала. Поэтому-то дворянин и решился на эмиграцию, будучи убеждён, что в России нет применения его уму и таланту. Поскольку официальный отъезд был невозможен, он решил прорваться за границу любыми средствами, как видно, не брезгуя и вооружённым нападением на пограничную стражу. Целью бегства было поселиться в окрестностях Гамбурга среди просвещённого общества и "природы, искусством доведённой до завидного совершенства".

Судьба Каразина заслуживает сожаления: Павел определил ему, вероятно не без сарказма, самое страшное для этого человека наказание: обязал его поступить на государственную службу...²⁴

Свержение Павла было отказом общества от подобных способов "сочинения народа российского". Слова Александра I: "При мне всё будет, как при бабушке" - мгновенно обеспечили ему симпатии дворянства и даже фактически дали индульгенцию на отцеубийство. Символом падения Павловской эпохи стал пьяный гусар, в диком восторге скакавший по Невскому проспекту с радостным криком: "Теперь можно всё!"

• _{*Работа выполнена при поддержке Федерального агентства по образованию, Мероприятие №1 аналитической ведомственной целевой программы "Развитие научного потенциала высшей школы (2006-2008 годы)", тематический план НИР СПбГУ, тема №7.1.08 Исследование закономерностей генезиса, эволюции, дискурсивных и политических практик в полинациональных общностях".}
• _{1. Цит. по: Эйдельман Н. Я. Грань веков//В борьбе за власть. Страницы политической истории России ХVIII века. М. 1988. С. 326; Записки, мнения и переписка адмирала А. С. Шишкова. Т. 1. Берлин. 1870. С. 9-10. Об этом также см.: Wortman R. Scenarios of Power. Myth and Ceremony in Russian Moharchy. Vol. 1. Princeton, 1995. From Peter the Great to the death of Nikolas I. P. 171.}
• _{2. Гено А., Томич. Павел I. Собрание анекдотов, отзывов, характеристик, указов и пр. СПб. 1901. С. 218-219.}
• _{3. Там же.}
• _{4. Там же. С. 229, 232-233.}
• _{5. Там же. С. 253-257.}
• _{6. Болотов А. Т. Памятник претекших времян, или Краткие исторические записки о бывших происшествиях и о носившихся в народе слухах//Записки очевидца: Воспоминания, дневники, письма. М. 1990. С. 195, 204.}
• _{7. Там же. С. 187.}
• _{8. Шильдер Н. К. Император Павел Первый. Историко-биографический очерк. СПб. 1901. С. 292.}
• _{9. Болотов А. Т. Указ. соч. С. 177.}
• _{10. Гено А., Томич. Указ. соч. С. 100.}
• _{11. Там же. С. 102-103.}
• _{12. Репинский Г. К. Император Павел Петрович в его повелениях и указах с ноября 1796 г. по июль 1798 г.//Русская старина. 1883. Т. 10. С. 151-154; Шильдер Н. К. Указ. соч. С. 295, 437.}
• _{13. Гено А., Томич. Указ. соч. С. 236-238.}
• _{14. Цит. по: Эйдельман Н. Я. Указ. соч. С. 366.}
• _{15. Гено А., Томич. Указ. соч. С. 299-300.}
• _{16. Греч Н. И. Записки о моей жизни. М. 1990. С. 53.}
• _{17. Подробнее см.: Эйдельман Н. Я. Указ. соч. С. 367-378.}
• _{18. Голицын Ф. Н. Записки//Русский архив. 1874. Кн. 1. № 4. Стлб. 1307.}
• _{19. Саблуков Н. А. Записки о временах императора Павла и о кончине этого государя. СПб. 1911. С. 22.}
• _{20. Гено А., Томич. Указ. соч. С. 172.}
• _{21. Болотов А. Т. Указ. соч. С. 274.}
• _{22. Гено А., Томич. Указ. соч. С. 173.}
• _{23. Греч Н. И. Указ. соч. С. 89-90.}
• _{24. РГАДА. Ф. 7. Оп. 2. Д. 3267. Л. 1-27.}