Воцарение с междуцарствием

Рассказав о разговоре с Александром I летом 1819 года, он прибавил, что с тех пор император периодически "намекал на сей предмет", а "матушка с 1822-го года начала нам (Николаю и Александре Фёдоровне. - О. Э.) про то же говорить, упоминая о каком-то акте, который будто бы братом Константином Павловичем был учинён для отречения в нашу пользу, и спрашивала, не показывал ли нам оный государь"¹. Таким образом, если Николай не видел актов, то мог надеяться, что они обнаружатся. Спешка с присягой была не в его интересах.

Мало того, присягнув первым и начав присягу в войсках, Николай нарушил обычный порядок присяги. Начинать её должны были высшие государственные учреждения - Государственный совет и Сенат. Николай не дождался их решения. Он даже не попытался придать своей присяге приличную случаю печальную торжественность, соблюсти какой бы то ни было церемониал. Что такого мог ему сказать Милорадович, чтобы вызвать такую поспешность? Считается, что тот говорил о готовности гвардии к бунту. Но ведь Николай видел гвардейцев ежедневно, он имел представление об обстановке, его не так просто было ввести в заблуждение.

Мне представляется, поступки Николая имели довольно простое объяснение. Никто его не принуждал. Он знал, что должен наследовать престол. И он в тот момент был ошеломлён и напуган такой перспективой. Исследователи, рассуждая о мотивах поведения нашего героя, неизменно вменяли ему стремление к власти, жажду власти. При этом никогда не верили самому Николаю, многократно повторявшему: он считал власть тяжким бременем, согласие на неё - большой жертвой. Он писал об этом во вступлении к своим запискам: "...степень, на которую я никогда не готовился и, напротив, всегда со страхом взирал, глядя на тягость бремени, лежавшего на благодетеле моём (Александре I. - О. Э.)". В описании разговора с Александром летом 1819 года Николай поведал и о своей реакции: "Мы были поражены как громом. В слезах, в рыдании от сей ужасной неожиданной вести мы молчали!" Далее - об отречении Константина: "Я себя спрашивал, кто большую приносит из нас двух жертву: тот ли, который отвергал наследство отцовское под предлогом своей неспособности и который, раз на сие решившись, повторял только свою неизменную волю и остался в том положении, которое сам себе создал сходно всем своим желаниям, - или тот, который, вовсе не готовившийся на звание... и который должен был жертвовать всем, что ему было дорого, дабы покориться воле другого? Участь страшная"².

Именно к таким драматическим выражениям прибегал Николай I во всех своих записках, как только заходила речь о вступлении на престол. 14 декабря он сообщил о своем восшествии на престол сестре Марии Павловне тоже отнюдь не в торжествующем ключе: "Молитесь за меня Богу, дорогая и добрая Мария! Пожалейте несчастного брата - жертву воли Божией и двух своих братьев! Я удалял от себя эту чашу, пока мог, я молил о том провидение и я исполнил то, что моё сердце и мой долг мне повелевали... Молитесь, повторяю, Богу за вашего несчастного брата; он нуждается в этом утешении - и пожалейте его!"³

Почему не допустить, что Николай, многократно и на разные лады повторявший это, был искренен? Ведь попросту нет никаких свидетельств о том, что он желал царствовать. Когда речь заходит о нежелании Александра занимать трон, о его планах отречения, это не кажется исследователям психологически неоправданным. Не вызывает удивления и отречение Константина. И лишь в отношении Николая такие настроения почему-то считаются совершенно невероятными.

Между тем, поверив в этом пункте нашему герою, мы получим понятную, внутренне мотивированную и не столь противоречивую картину событий. 27 ноября при известии о смерти Александра Николай впал в панику именно потому, что должен был унаследовать престол. И честно отразил это в своём дневнике, написав о конце счастливого существования. Но затем в его смятённом сознании возникла мысль, показавшаяся в тот момент спасительной: актов никто не видел, включая его самого, никто не знает об отречении Константина, кроме матери и ещё, возможно, нескольких лиц (Николай не знал точно, был ли кто-либо посвящён в эту тайну). Быть может, на эту идею его навёл действительно Милорадович, ни о чём не подозревавший и заговоривший о необходимости не тянуть с присягой. Николай ухватился за эту мысль и поспешил присягнуть, опередив тех, кто согласно воле Александра вот-вот объявит его наследником. Поэтому он так спешил и поэтому пошёл сначала в малую церковь: его присяге могла помешать прежде всего мать Мария Фёдоровна, а она была в большой церкви. Николай присягнул поспешно, пренебрегая законным порядком, не соблюдая даже видимости торжественной благопристойности этого действа. Он хотел поставить всех перед свершившимся фактом.

Эту подоплёку прекрасно понял младший брат Михаил, который, приехав 3 декабря из Варшавы, высказал Николаю, что он думает о его поступках, а уж потом критически отозвался и об остальных действующих лицах. Сам Михаил рассказал об этом достаточно недвусмысленно, передав свой разговор с братом: "Зачем ты всё это делал, когда тебе известны были акты покойного государя и отречение цесаревича? Что теперь будет при второй присяге в отмену прежней, и как Бог поможет всё это кончить?"⁴

Николай в пометках на полях книги Корфа признал, что разговор такой действительно был⁵. Отражён он и в дневнике Николая за 4 декабря: "Говорил с Михаилом о событиях, винит меня, как и всех вокруг". Александра Фёдоровна в своём дневнике 4 декабря отметила, что Николай "очень взволнован мнением Михаила". Под 6 декабря она отметила ещё один разговор, состоявшийся накануне: "Мы вчетвером собрались у императрицы-матери. Михаил высказывал такие ложные мысли о благородном поведении Николая, которое он называет революционным!"⁶ Наивная Александра наблюдала все события, но не поняла их сути и истолковала в романтически-возвышенном смысле. Поспешная присяга её мужа и в самом деле имела нечто общее с попыткой государственного переворота, потому Михаил и употребил слово "революционное".

Опередив всех в эти минуты, Николай отправился к матери. "Вернулся к Матушке, по-прежнему ангельски, те же детали о смерти нашего Ангела, смятение, растерянность, Голицын, Лобанов, отказываюсь об этом слушать, в комнатах Михаила объявляю совету, что не могу подчиниться роковому акту, который меня заставили прочесть, без подтверждения от моего законного государя, убеждаю их пойти со мной в церковь, они приносят присягу в моём присутствии, иду к Матушке, объявляю ей о конфликте, повторяю им то же самое, у меня, написал Константину ещё перед собранием на совет, и теперь отправляю Лазарева в Дубно найти моего брата и просить его приказов".

Допустим снова, что Николай не знал о существовании актов, поспешил с присягой и теперь обнаружил свою ошибку: он бы должен испытать досаду и какие-то ещё сильные чувства. Но именно в этом месте описания событий 27 ноября он никаких особых эмоций не выражает. Главный эмоциональный всплеск произошёл раньше, при известии о смерти Александра. Слова "смятение, растерянность" относятся скорее к его собеседникам - матери и князьям А. Н. Голицыну и Д. И. Лобанову-Ростовскому (в переводе Сыроечковского это место было несколько смазано: "замешательство, печаль").

"Отказываюсь об этом слушать" - стало быть, Николай заранее знал, что именно ему захотят сообщить, и не хотел этого услышать. Далее в переводе Сыроечковского было, что акт Николаю "дают прочесть", но точнее: "меня заставляют прочесть". То есть мы снова вправе понять это место так, что Николай намеренно отстранял эти документы. По отношению к членам Государственного совета в переводе Сыроечковского было "я приглашаю их следовать за мною в церковь", но в оригинале снова более сильное и определённое выражение: "убеждаю их". Николай взял на себя инициативу и провозгласил императором Константина.

Письмо, которое тогда Николай написал Константину, довольно странное, вот его полный текст: "Дорогой Константин! Предстаю пред моим государем, с присягою, которою я ему обязан и которую я уже принёс ему, так же как и все мои окружающие, в церкви в тот самый момент, когда обрушилось на нас самое ужасное из всех несчастий. Как состражду я Вам! Как несчастны мы все! Бога ради, не покидайте нас и не оставляйте нас одних! Ваш брат, Ваш верный на жизнь и на смерть подданный Николай". Это написано явно в смятении, коротковато для торжественного извещения монарха о принесённой ему присяге и выражает, возможно, общее ощущение не только Николая, но и окружающих: "Не покидайте нас и не оставляйте нас одних". Им очень хотелось, чтобы старший брат приехал и заполнил ту пустоту, которая образовалась со смертью Александра.

Николай сделал вид, что не знал о "роковом акте", но в течение дня сбивался и то говорил, что ничего не знал, то - что, напротив, давно знал, но не считает возможным претендовать на корону в обход старшего брата (явившимся к нему членам Государственного совета он объявил, что "он всё это знает, что дело это для него не было скрыто, но что он и тогда дал себе клятвенное обещание поступить в случае подобного несчастия по тем правилам, по коим он ныне поступил"⁷).

Наш герой лукавил лишь отчасти: он же действительно не видел документов. Пышная фраза о присяге "законному императору Константину" в его дневнике отражает аргумент, которым Николай в тот день пользовался. Это он и заявил матери, в его собственном изложении разговор был такой: "Я ей сказал, что исполнил священный долг своему государю, и что все караулы, равно и бывший во дворце гр. Милорадович, генерал-адъютант кн. Трубецкой, генералы Кутузов, Потапов и многие другие вместе со мной присягнули. Матушка с испугом мне отвечала: "Nicolas, qu"avez vous fait? ne savez vous pas qu"il y a un acte qui vous nomme héritier présomptif?" - Я отвечал ей: "S"il y en a un, il ne m"est connu, personne ne le connait, mais nous savons tous, que notre maître, notre souverain légitime est mon frère Constantin, et nous avons rempli notre devoir - arrive ce qui pourra" ("Что сделали вы, Николай? Разве вы не знаете, что есть акт, который объявляет вас наследником?" - "Если и есть такой акт, он мне неизвестен, никто о нём не знал, но мы все знаем, что наш повелитель, наш законный государь - брат Константин, и мы исполнили свой долг - будь что будет!")⁸.

Объявить правду - что и он тоже не хочет царствовать - было бы неприлично. Впрочем, будучи человеком прямым и внутренне честным, Николай об этой правде полупроговаривался. И когда писал о согласии на царство как об "ужасной участи", и, скажем, в описании разговора с Голицыным, одним из посвящённых в тайну отречения. Князь в тот день был на молебне в Александро-Невской лавре и примчался, по словам Николая, "вне себя от горя, но и от вести во дворце, что все присягнули Константину Павловичу; он начал мне выговаривать, зачем я брату присягнул и других сим завлёк, и повторил мне, что слышал от матушки, и требовал, чтобы я повиновался мне неизвестной воле покойного государя. Я отверг сие неуместное требование положительно, и мы расстались с князем, я - очень недовольный его вмешательством, он - столько же моей неуступчивостью"⁹. Если Николай - рвущийся к власти претендент, не знавший о своих правах, то почему вмешательство Голицына, как раз о его правах точно осведомлённого, вызывает у него раздражение?

Что в таких обстоятельствах было делать окружающим, знавшим о наличии заготовленного Александром пакета членам Государственного совета? Николай поставил их перед фактом. Они сочли благоразумным поддержать его игру, сделать вид, что ничего непредвиденного не произошло, и возложить все надежды на Константина: он или примет престол, или найдёт способ как-то уладить дело. В этом смысле высказалась Мария Фёдоровна, принявшая членов Совета. Она объявила, что знала о воле Александра и отречении Константина, но что вместе с тем она соглашается и одобряет поступок Николая¹⁰.

Известно, что Милорадович, взявший на себя роль "переговорщика" между Государственным советом и Николаем, довольно решительно заявил членам совета, что на конверт с документами обращать внимания не следует. Это принято толковать как часть интриги Милорадовича. Но посмотрим на дело в новом ракурсе: Милорадович, оказавшийся по неведению соучастником присяги Николая, теперь старался помочь царской семье выпутаться из этой ситуации. Может быть, даже принял часть вины на себя и стал заявлять, что это он посоветовал великому князю присягнуть. Той же, что и Милорадович, линии держался на чрезвычайном заседании Государственного совета и министр юстиции князь Лобанов-Ростовский, также, по дневнику Николая, присутствовавший при разговоре в покоях Марии Фёдоровны¹¹.

О том, что Милорадович вёл в те дни активную проконстантиновскую интригу и заставил Николая присягнуть, известно лишь из мемуаров Р. Зотова, передававшего слова Милорадовича, сказанные несколько позднее (причём записки Зотова изобилуют фактическими ошибками, на что указал М. М. Сафонов), и записанного С. П. Трубецким рассказа Опочинина. Никаких иных свидетельств о вмешательстве Милорадовича в большую политику нет. Он имел репутацию храброго воина, склонного к легкомыслию, хвастовству и рыцарственным жестам. В прошлой его жизни нет следов каких-либо притязаний на политическое значение.

Важная деталь, не оценённая исследователями: начиная с 25 ноября, как видно из дневника Николая, Милорадович стал каждый день являться к нему с докладами об обстановке в столице. Но формально он вовсе не обязан был это делать. Когда Александр находился в Петербурге, генерал-губернатор ходил к нему с ежедневными рапортами, после отъезда государя они прекратились. Николай в дни междуцарствия, независимо от вопроса престолонаследия, оказался фактическим главой императорской фамилии, находившимся в столице. Но, будь Милорадович его противником, веди он интригу за Константина, он легко мог отыскать формальный предлог и не делать Николаю никаких докладов. Однако генерал-губернатор действовал так, как, по его представлениям, следовало поступать исполняющему свои обязанности верноподданному. Он оказал поддержку царствующему дому.

Невозможно также предполагать, что доклады Николаю были частью интриги Милорадовича. Ведь, как считается, он угрожал Николаю восстанием в гвардии, но Николай в дневнике каждый раз после встречи записывал, что всё спокойно. Таким образом, генерал-губернатор, напротив, ободрял великого князя и демонстрировал ему свою поддержку. В те же дни Милорадович проморгал подготовку декабристского выступления, что произошло, скорее всего, от его легкомыслия и неверной оценки ситуации, хотя у Николая после восстания могли возникнуть сомнения насчёт позиции столичного генерал-губернатора.

"В церкви Тедеум за Константина, Воинов с рапортом что гвардейцы исполнили свой долг, ... и ..., Нессельроде, я не могу вспомнить всего, ходил много раз к Матушке, мои дети, вернулся писать вел[икой] княгине Веймарской, королеве Нидерландской, несколько слов Марии, королю Прусскому, Вил[ьгельму] Оранскому, поели вдвоём с моей женой, говорил с Опочининым и Бенкендорфом, уверенность что всё прошло хорошо, вечером много раз к Матушке, более спокойна после разговора с Карамзиным, Евгений безупречен, Дядя¹², панихида в 5 часов в комнате, Елена, прибывшая, когда шёл совет, всё в порядке и успокоилось, немного поужинал и выпил чаю, спал одетым у моей жены в зелёной комнате, у графини¹³, м-м Робинсон, г[раф] Карл, были беспокойны ночью, Рюль, дал ему успокоительное, спал очень мало".

К концу дня 27 ноября Николаю стало казаться, что его манёвр прошел успешно, поэтому он с удовлетворением отметил в дневнике, что гвардейцы "исполнили свой долг", и написал об "уверенности, что всё прошло хорошо", и даже Мария Фёдоровна после разговора с Карамзиным стала более спокойна, а потом ещё раз повторил: "всё в порядке и успокоилось". И хотя Николай, как мы уже знаем, в тот день лёг спать одетым и спал мало, самообладание к нему вернулось настолько, что он занялся взволнованным семейством Ливен и доктором Рюлем. Здесь снова требуется уточнение перевода. У Сыроечковского: "Рюль; он даёт успокаивающее лекарство", но в оригинале: "Рюль, дал ему успокоительное", то есть Рюль дал лекарство Карлу Ливену; однако это можно понять и таким образом, что это Николай поил доктора успокоительным.

Теперь общие интересы сходились на том, чтобы уговорить Константина. Для этого был призван Опочинин. Ему изложили версию событий, которая должна была Константина убедить. 3 декабря, получив подтверждение отречения Константина, отправленное из Варшавы с Михаилом Павловичем до получения там известий о присяге в Петербурге, Николай составил упомянутую записку "От брата Николая к брату Константину". Она должна была содержать ту же версию событий, что и рассказ Опочинина. Именно здесь появляется сообщение о якобы имевшем место совещании Николая с генералами вечером 25 ноября.

Момент присяги описан так: "27-е число, по окончании божественной литургии, когда уже начинался молебен за здравие, его высочество был вызван графом Милорадовичем из ризничей, и ему было объявлено, что всё свершилось. Его императорскому высочеству сделалось дурно, но пришед в себя, он возвратился в ризничью с доктором Рюлем. Государыня стояла на коленях, и, быв уже продолжительным отсутствием великого князя приготовлена и из лица его угадав жребий свой, ей стало делаться дурно; священник между тем подал ей крест, и она, поцеловав его, лишилась чувств. Его императорское высочество, обратясь к своей супруге, сказал ей: "Soignez notre mère et moi je vais faire mon devoir" ("Позаботьтесь о нашей матери, а я иду исполнить мой долг"). С сим вместе вошёл в церковь, и, прекратя молебен, приказал принесть налой, произнёс в подданстве присягу возлюбленному братцу своему и императору Константину и утвердил оную своей подписью, а за ним подписались и другие, тут случившиеся, как то: военный министр Татищев, граф Милорадович, генерал-адъютант граф Кутузов, дежурный генерал Потапов и прочие все, тут находящиеся"¹⁴.

Как видно, в версии, предназначенной Константину, Николай сместил события. Он опустил попытку уйти в малую церковь и возвращение в большую, когда та уже опустела. В этом изложении кажется, что присягу он принёс при всём дворе и при всеобщем согласии. Таким образом, Николай скрыл от Константина именно те детали, которые позволяли догадаться о его, младшего брата, поспешном и самовольном поступке. Здесь же появилось и не подтверждаемое дневником и воспоминаниями Николая упоминание о его обмороке.

Константин не отозвался на чаяния родственников и не принял на себя разрешение ситуации. Он наотрез отказался приезжать в Петербург, а на полученное 2 декабря письмо Николая от 27 ноября ответил кратко и резко: "Ваш адъютант, любезный Николай, по прибытии сюда вручил мне в точности ваше письмо. Я прочёл его с живейшей горестью и печалью. Моё решение - непоколебимо и одобрено моим покойным благодетелем, государем и повелителем. Приглашение ваше приехать скорее к вам не может быть принято мною, и я объявляю вам, что я удалюсь ещё далее, если всё не устроится сообразно воле покойного нашего императора. Ваш на жизнь верный и искренний друг и брат Константин"¹⁵.

Быть может, Константин отказывался появиться в столице из-за опасения, что это уловка брата и матери, что в Петербурге его вынудят принять корону? Как бы то ни было, в последующие дни становилось всё более очевидно, что надежды на Константина не оправдаются. В то же время по дневнику Николая заметно, как день ото дня он привыкал к мысли о том, что должен царствовать, и в нём вызревала готовность принять на себя бремя власти. 14 декабря 1825 года Николай Павлович был уже не тем человеком, каким был совсем недавно, 27 ноября…

• _{1. Междуцарствие 1825 года и восстание декабристов в переписке и мемуарах членов царской семьи. М.; Л. 1926. С. 14.}
• _{2. Там же. С. 11, 13, 17. Судя по дневникам Александры Фёдоровны, она при мысли о восшествии на престол тоже тосковала о прежней уютной жизни: "Я уже грущу при мысли о том, что мы больше не сможем жить в нашем доме, где мне придётся покинуть мой милый кабинет, что наша прекрасная частная жизнь должна окончиться. Мы были так тесно связаны друг с другом, мы так неизменно делили друг с другом все наши горести, печали и заботы!" // Там же. С. 85. Но в то же время ей, ограждаемой заботливым мужем от всяких тягот, мысль сделаться императрицей нравилась, она в дневнике уже начала примерять эту роль.}
• _{3. Там же. С. 164.}
• _{4. Воспоминания Михаила Павловича о событиях 14 декабря 1825 г. (Записанные бар. М.А. Корфом)// Там же. С. 55.}
• _{5. Там же. С. 43.}
• _{6. Из дневников Александры Фёдоровны // Там же. С. 82, 86.}
• _{7. Шильдер Н. К. Император Николай I, его жизнь и царствование. Т. 1. М. 1996. С. 192.}
• _{8. Междуцарствие... С. 39.}
• _{9. Там же.}
• _{10. Шильдер Н. К. Указ. соч. Т. 1. С. 193-194.}
• _{11. Там же. С. 187.}
• _{12. Принц Александр Вюртембергский, брат Марии Фёдоровны.}
• _{13. Графиня Ш. К. Ливен, близкая подруга Марии Фёдоровны, бывшая воспитательница её детей, жила в Зимнем дворце, Николай регулярно навещал её.}
• _{14. Междуцарствие... С. 130.}
• _{15. Там же. С. 142-143.}