Мой дедушка встретил в Берлине 22 июня 1941 года

Раритеты домашнего архива

Он не был ни дипломатом, ни торговым представителем. Его послали в командировку для приемки оборудования, которое обязалась поставлять немецкая сторона. За границей он был впервые в жизни.

Если перечислить большие города, в которых он был или через которые проезжал с июня 1941 по май 1945, то получится так: Ленинград - Берлин - Мюнхен (концлагерь Дахау) - Вена- Прага - Белград - София - Стамбул - Эрзерум - Ленинакан - Москва - Ленинград - Свердловск - Ижевск - Москва.

Только в 1946 году он смог окончательно вернуться в Ленинград.

От военного времени в доме остались документы той поры:

• - справка 1941 года о том, что он действительно был в июне в Берлине,
• - телеграмма на латинице, посланная им в начале командировки супруге в Ленинград,
• - справка из изолятора теплохода "Сванетия" (советские командированные, возвращаясь из Германии в СССР через Стамбул, жили на этом судне во время пребывания на берегах Босфора),
• - пропуск для прохода по блокадному городу в ночное время,
• - справка об эвакуации 1942 года,
• - переписка между бабушкой и дедушкой (дедушка в 1942 году был эвакуирован из Ленинграда, бабушка осталась в городе) - со штампами военной цензуры.

В квартире осталась печь, которую топили в блокаду (печь была и до войны), проем в стене, в котором прятались во время налетов, керосиновая лампа, освещавшая помещение.

А самое главное - остались подробные записи дедушки о том времени, когда смерть и жизнь настолько тесно переплелись между собой, что было неизвестно: по какую сторону невидимой грани окажешься в следующую минуту.

"Дети кричали нам "Хайль Гитлер!"

Отрывки из записей Павла Васильевича Тюменева, конструктора КБ ленинградского завода "Красный металлист"

9 июня. Выезд в Германию

"В конце января или начале февраля 1941 года главный конструктор Антон Родкевич сообщил мне такую новость, о которой я не думал. Он сказал мне: "Павлуша (так он меня называл в неофициальном разговоре), ты едешь за границу, в Германию". Добавил, что все решено. Для меня сообщение стало такой неожиданностью, что сразу не мог ничего ответить".

"9 июня 1941 года я в числе небольшой группы выехал в Германию в распоряжение Торгпредства СССР в Берлине... Когда поезд подошел к перрону вокзала Варшавы и мы ненадолго вышли из вагона, перед нами предстала страшная картина: район, прилегающий к вокзалу, лежал в руинах. С тяжестью на сердце мы вернулись обратно в вагон".

"Поезд въехал на территорию Германии. От увиденного защемило сердце. В нашу сторону, на восток, двигались немецкие войска. Шли эшелоны с военной техникой. На опушках леса и лужайках стояли цистерны горючего для танков, самолетов и другой техники. Со взлетных временных площадок поднимались и опускались военные самолеты. Было четко и ясно видно: идет концентрация войск все ближе к нашим границам.

Мы ехали навстречу надвигающейся войне.

Невольно напрашивается вопрос: почему наши люди приезжали в служебные командировки в Германию, даже с семьями, накануне войны? В дальнейшем я познакомился с профессором Ивановского политехнического института, который прилетел самолетом в Берлин 21 июня и даже не успел сходить на работу. Утром 22 июня его арестовало гестапо. А Германия уже не посылала своих граждан в СССР. Именно поэтому число наших граждан в Германии оказалось к началу войны более чем на порядок больше, чем граждан Германии в СССР.

Думаю, направление в командировку вплоть до начала войны - подтверждение того, что советское правительство старалось предотвратить войну, оттянуть как можно дольше столкновение.

На одной из станций нас приветствовали дети. Они не махали руками, как это делается повсюду, а использовали нацистские приветствия. Вскидывали правую руку и кричали "Хайль Гитлер!". Самые маленькие, сидящие на руках у матерей, только поднимали руку. В дальнейшем, когда мы в июле возвращались назад, дети тоже пытались нас приветствовать, но взрослые не давали, били их по рукам".

"По прибытии в Берлин нас устроили в частный пансион, находящийся недалеко от Торгпредства. Погода была очень хорошая, все цвело. В один из выходных мы сходили в Зоологический сад. По вечерам Берлин погружался в темноту, действовали строгие правила светомаскировки, жалюзи на окнах опускали, а над городом патрулировали самолеты. Рассказывали, что в апреле город подвергался сильным бомбардировкам английской авиации, но во время нашего пребывания мы ни разу не слышали сигнала воздушной тревоги".

22 июня. Арест

"Суббота 21 июня была коротким рабочим днем. Мы составили план действий на 22 июня: хотели продолжить знакомство с городом.

Утром двадцать второго (мы еще ничего не знали) вызвали горничную, чтобы она сварила для нас кофе и яйца. По ее взволнованному состоянию было видно: случилось неладное. Она произнесла: "Между Германией и Советской Россией война". И сразу заплакала: "Безумец (она имела в виду Гитлера) пошел войной на русских". Она сообщила, что ее муж погиб в Норвегии в 1940 году, и теперь она не может слышать слово "война".

Я был в состоянии шока. На лице выступил холодный пот. Что теперь делать? Куда уходить? Наверняка советское посольство и торгпредство под контролем немцев, а дипломатических документов у нас нет. Оставался "Советский дом" (Русский клуб), куда мы направились, надеясь узнать хоть что-то. Решили идти в одних летних костюмах, не взяли даже летнего пальто, о чем потом пожалели. Попрощавшись с хозяйкой и горничной, мы ушли".

Дедушка считал, что тот факт, что их не арестовали рано утром, говорит о том, что хозяева пансиона не сообщили в гестапо, что у них живут русские. Арестовали их уже в "Советском доме" и отправили в гестапо. К тому времени туда уже привезли других советских граждан, а также русских эмигрантов. Здесь дедушка встретил бывшего профессора Киевской духовной академии, бывшего крупного московского домовладельца, бывшего военнопленного Первой мировой.

"К полудню солнце так разогрело воздух, что стало очень жарко. Нас мучила жажда и мы попросили у немцев холодной воды. Вместо воды нас заставили заполнять большие бланки-анкеты со множеством вопросов. Бланки были напечатаны типографским способом, то есть готовились заранее".

"Поздно вечером 22 июня во дворе гестапо скопилось такое большое количество русских людей, что мы могли стоять только вплотную друг к другу. Поздно вечером нас отвезли в концлагерь Дахау". О том, что концлагерь назывался именно Дахау, дедушка узнал уже в мирное время, из публикации в газете. Там были и фотографии.

23 июня. Дахау

"Наши специалисты оказались первыми русскими пленными. Правда, по соседству располагались бараки с французами, но Франция уже давно была оккупирована гитлеровскими войсками. Русских женщин (жен наших работников, переводчиц, секретарей, персонал столовых) поселили в отдельном бараке.

Каждому указали место на нарах (барак был рассчитан на 500 человек). Мы, уставшие от всех переживаний за день, без еды и питья, легли в одежде. В голове был сумбур, как в калейдоскопе, одни мысли и думы налезали на другие. Вместо сна - кратковременное оцепенение, и снова хоровод мыслей.

Утром нам велели построиться у барака. Каждому выдали по тяжелой фаянсовой миске, а также кружку и ложку. Каждый человек, оказавшийся в лагере, лишался имени и фамилии, ему присваивался номер. Все без исключения были обязаны постоянно носить на шее железный кружок, который висел на шнурке. Я стал номером 715. Согласно номерам мы были обязаны выстраиваться (по группам) возле своих бараков для утренней и вечерней проверок и других сообщений начальства лагеря. Иногда в ночное время приходили патрули в сопровождении злых собак, которых крепко держали на поводках. Разъяренные собаки были готовы наброситься на людей".

"Со второго дня нашего пребывания началось психологического воздействие. На территории лагеря, на столбах, висели мощные динамики, через которые передавали военные сводки. Их чередовали с победными маршами и другой веселой музыкой. В лагере был установлен большой деревянный щит, на котором висела большая карта. На ней отмечалось продвижение немецких войск".

Об одной из утренних проверок дедушка рассказал особо:

"Мы построились в порядке номеров. В числе проверяющих была переводчица - молодая женщина в форме гестапо. Она обошла вдоль всего ряда наших товарищей, вглядываясь в них, затем на обратном пути ее взгляд остановился на мне. Она в упор смотрела на меня минут десять. Она мне ничего не сказала, но и я не произнес ни одного слова. Что она хотела прочесть на моем лице - только могу догадываться. Может, она ждала, чтобы я сделал выброс правой руки и произнес "Хайль Гитлер!", тем самым давая согласие перейти на их сторону. Или же она ждала, что я не выдержу ее взгляда и оскорблю ее и буду тогда расстрелян".

"...Даже в концлагере чувствовалось: немцы - народ расчетливый, хозяйственный. Вот пример. В первые дни пребывания мы не ели бурду, приготовленную из конских голов, выливая "обед" в деревянные бачки для отходов (наши сотрудники смогли захватить с собой несколько банок консервов - ими поначалу и питались). Как-то немцы обнаружили, что в бачок попала железная банка из-под консервов. Вот этот мелкий факт явился поводом для внеочередного построения. Начальник лагеря строго предупредил нас, заметив, что "свиньи железа не едят".

Дедушке, насколько я помню, было неловко за то, что, хотя группа советских командированных и была в концлагере, всех ужасов его им, к счастью, не суждено было испытать. Немцы цинично заявляли: "Мы из вас никого не расстреляли". Впрочем, такая "неприкосновенность", связанная с тем, что в СССР оставались немецкие командировочные и шли переговоры об обмене, не освободила от тщательного осмотра на предмет поиска евреев. В бараке, где был дедушка, их не оказалось.

Июль. Освобождение

"Мы были уверены, что переговоры о нашем освобождении ведутся, что советское правительство нас не забыло. Наша судьба зависела от одного: подпишут или нет соглашение об обмене советских подданных на немцев, находящихся в СССР".

Переговоры действительно велись. Немцы предлагали обмен по принципу "один на одного". Но советское правительство все-таки настояло на обмене "всех на всех". В Дахау снова подогнали автобусы, посадили в них командированных (предварительно каждый должен был сдать ложку, кружку, миску и железный кружок с номером), выдали сухой паек, состоящий из черствого хлеба, куска колбасы (дедушка называет ее эрзац-колбасой) и почему-то двух пачек советских папирос "Казбек". В Берлине посадили в специальный охраняемый поезд.

Путь домой был долгим. Ехали через Вену, Прагу, Белград, Софию, Стамбул, Эрзерум. Из Эрзерума прибыли в Ленинакан, оттуда в Москву и затем в Ленинград. Дорога заняла больше месяца.

В Берлине командированных посадили в поезд. Как пишет дедушка, "Каждое купе вагона было рассчитано на 8 сидячих мест. Чтобы один прилег, трое должны были стоять. От длительного сидения ноги стали распухать, очень болели, а просто походить по вагону не разрешалось. Только до туалета и обратно.

Эсэсовцы выдавали в день по куску хлеба и колбасы. Воды не давали вообще, даже холодной. Если очень хотелось пить, шел в туалет, карабкаясь, влезал к бачку и пил из него воду".

"Когда покидали Дахау, нам выдали папиросы "Казбек". Я не курил, и в дальнейшем кинул их пражским железнодорожникам. Они жестами выражали благодарность". Очень хорошо отнеслись к советским гражданам в Болгарии и Турции. В Стамбуле командированных поселили на советском теплоходе "Сванетия" (об этом у дедушки остались только хорошие воспоминания, а также справка, о том, что попал из-за плохого самочувствия в изолятор).

3 августа. Москва

В этот день командированные прибыли в Москву, а 8 августа дедушка вернулся в Ленинград. Оставался ровно месяц до начала блокады... В Ленинграде его ждала супруга Антонина, певица хора Кировского театра. Она не эвакуировалась с театром, так как сначала ничего не знала о судьбе мужа, а когда он вернулся, не смогла его, уже истощенного пребыванием в немецком плену и долгой дорогой домой, оставить одного.

Весна 1942 года. Дорога жизни

Дедушка рыл окопы, ходил на работу на "Красный металлист" и слабел с каждым днем. На этой бы истории была бы поставлена точка, если бы его не направили в стационар, а весной 1942 года по Дороге жизни в эвакуацию. Сначала в Свердловск (сохранилась справка из эвакогоспиталя, в который он попал), затем в Ижевск, а оттуда его вызвали в Москву.

Да, и во время войны продолжалось проектирование метрополитена. Но это было уже потом. А весной 1942 года бабушка осталась в блокадном городе одна. Выжила. Но встретиться с любимым мужем смогла только в 1946 году, когда его отпустили из Москвы в Ленинград: нужно было проектировать эскалаторы для ленинградского метро. И дальше они уже не расставались - до самой смерти бабушки в 1970 году.

Дедушка пережил бабушку на 20 лет. Но у него в жизни никакой другой женщины так и не появилось. Все время ездил на кладбище, где была похоронена та, которую он любил. А "лестницы-чудесницы", в проектировании которых он участвовал, до сих пор возят пассажиров.