В Саранске почтили память великого мордовского скульптора Степана Эрьзи. В день рождения мастера поклонники творчества приходят в Республиканский музей изобразительных искусств, где хранится самая большая в мире коллекция его работ. В книге отзывов музея, который носит имя скульптора, много надписей на испанском. Их оставили гости из Аргентины: в далекой южноамериканской стране, где мастер прожил четверть века, "дона Стефано" и поныне считают своим.
Николай Гагарин
Имя Эрьзи стало главным культурным символом столицы Мордовии.
Парадокс, но за рубежом гений-самородок из мордовского села Баево до сих пор известен гораздо больше, нежели в России. При жизни Степана Нефедова, творившего под псевдонимом Эрьзя, западная пресса восторженно называла "русским Роденом".
Странная фамилия
…В 1909 году итальянские газеты взахлеб писали о появлении новой звезды на небосклоне европейского искусства - русском скульпторе со странной фамилией Ersia: на Международной выставке в Венеции его работа "Последняя ночь осужденного перед казнью" произвела настоящий фурор. Побывавшие в его мастерской репортеры восхищенно рассказывали, что автор работает, как великий Микеланджело: без копий и эскизов, высекая скульптуры из куска мрамора "на глаз". Сам молодой маэстро, смущаясь, объяснял, что псевдонимом себе взял имя своего народа, живущего среди лесов в Поволжье.
О скульптурах и каменных изваяниях крестьянский мальчик Степа Нефедов, родившийся 8 ноября 1876 года, впервые услышал в детстве от своего отца Дмитрия - единственного грамотея в селе, который каждую весну уходил бурлаком на Волгу. На улицах и площадях Царицына Дмитрий видел "людей из чугуна из камня". Избушка Нефедовых стояла на берегу речки Бездна. "Я много рисовал и лепил из черного ила. Отцу нравилось", - писал позднее скульптор в своей автобиографии.
Когда 14-летний Степан заявил отцу, что хочет ехать в Казань учиться рисованию, Дмитрий не стал удерживать сына. В губернской столице угловатый крестьянский подросток, плохо говоривший по-русски, обошел все иконописные мастерские, везде получая отказ. Наконец, хозяин одной из них - Петр Ковалинский - разрешил ему остаться.
Степан старательно выполнял все указания - убирал мусор, растирал краски, пытливо наблюдая за тем, как работают художники. А в воскресенье, когда мастерская пустовала, мальчик втайне от всех встал за холст. "Я с жаром начал работать и так увлекся, что и не слышал, как подошел хозяин. Он долго стоял позади меня. "Ты мастер, - сказал Петр Андреевич. - Почему ты скрывал от меня свое мастерство? Завтра это место с мольбертом - твое".
Карьера юного богомаза была успешной, но недолгой - через три года хозяин взял его с собой в Нижний Новгород, где проходила выставка Врубеля. Юноша был потрясен. "Когда я вошел, то так и застыл на месте. Петр Андреевич обнял меня и спросил: "Что случилось?" Я ему ответил: "Дорогой Петр Андреевич, я больше в Казани жить не хочу. Поеду в Москву учиться и больше иконы писать не буду".
Степан поступил в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Будущий скульптор посещал и лекции анатомии на медицинском факультете Московского университета. Среди студентов-медиков он встретил знакомых - сыновей алатырского помещика. Барчуки не упускали случая "уколоть" его за низкое происхождение и национальность: "Ну что этот мужик понимает? Эрзя и есть эрзя!" Именно тогда художник и решил для себя, что если судьба пошлет ему когда-нибудь славу - он отдаст ее своему маленькому народу.
Марта, Елена, Юлия…
В 1906-м молодой скульптор поехал в Италию - туда, где мрамор дешев. Когда на мрамор не хватало денег - в ход шли глина, цемент и даже железобетон. Для него не существовало канонов - он творил, что хотел, в любом материале.
После шумного успеха в Венеции Эрьзя завоевал признание в Париже. На его экспозиции пронзительные образы - "Тоска", "Христос распятый" - соседствовали с изящными женскими головками. Скульптурным портретам возлюбленных мастер давал их имена - Марта, Иза, Елена, Юлия… Поклонницы, ученицы, натурщицы, скучающие аристократки - неотесанный крестьянин в косоворотке и вечно мятых штанах обладал мощной мужской харизмой: он всю жизнь притягивал женщин, как магнит.
Первой в этом ряду стояла парижанка Марта, которой покровительствовал великий австрийский поэт Райнер Мария Рильке. Бедную девушку с огромными печальными глазам поэт спас от голода, пристроив в семью друзей, и даже посвятил ей стихи. А потом узнал, что она ушла жить к "дикому" русскому скульптору - "мордвину из Сибири" (так Марта "перевела" упоминание Эрьзи о родной ему Симбирской губернии).
При встрече Рильке описывал Эрьзю так: "светловолосый крестьянин, похожий на Христа, говорящий на смеси родного языка с итальянским. С тех пор как он живет за границей, страдает ностальгией. При его доброте и безалаберности деньги уходят, как вода…"
Дипломат Юрий Папоров, тесно общавшийся позднее с Эрьзей в Аргентине, утверждал, что Марта родила от скульптора ребенка, но на предложение мастера выйти за него замуж ответила отказом: "Ты уже женат - на своих скульптурах".
Наверное, подобную фразу Эрьзя слышал потом и от Елены Мроз, которая мыкалась с ним в послереволюционной России от Урала до Новороссийска, и от Юлии Кун, которая провела с ним много лет в Буэнос-Айресе.
Женщины требовали времени и внимания. А он хотел одного - творить. Все, что мешало этому, безжалостно изгонялось.
Кебрачо и альгарробо
Жажда творчества не давала ему покоя: пресытившись мрамором, Эрьзя мечтает использовать в качестве материала… горные отроги. Впервые этот замысел созрел у него в 1914-м, когда по пути из Италии в Париж на одной из станций он увидел "подходящую" скалу. Художник вышел с поезда и направился прямо в городскую думу с предложением высечь из скалы скульптуру Дарвина. Молодого иностранца там, вероятно, приняли за сумасшедшего, но огорчать отказом не стали. "Обещали на первом собрании поднять этот вопрос, - писал об этом Эрьзя. - К сожалению, ждать не было возможности. А вернуться туда больше не пришлось".
После революции в России "красный" скульптор для создания монументальной группы присмотрел себе… Уральские горы. Но проекту также не суждено было воплотиться. В 1926-м по поручению Луначарского Эрьзя поехал в Париж. В то время мастер остро чувствовал, что эксперименты в области соцреализма заводят его в тупик. Поэтому когда на парижской выставке давний поклонник его творчества - президент Аргентины Марсело Торквато де Альвеар - пригласил скульптора в свою страну, Эрьзя долго не раздумывал. Оказавшись в Буэнос-Айресе, "великий дон Стефано" - так называли его аргентинцы - вряд ли предполагал тогда, что задержится здесь на 25 лет. И эти годы будут самыми плодотворными и счастливыми в его жизни.
О редких породах местных деревьев, растущих в аргентинской провинции Чако, с названиями кебрачо и альгарробо - в переводе "сломай топор" и "сожги топор" - он узнал от местных жителей, утверждавших, что по прочности эта древесина не уступает камню. Из первой экспедиции в сельву Эрьзя возвратился измученный, но счастливый - он нашел материал, о котором мечтал: вместо мертвого холодного мрамора - живое дышащее дерево. Для его шлифовки мастер использовал стоматологическую бормашину.
Эрьзя был первым, кому удалось "укротить" кебрачо, прежде считавшееся неподвластным обработке. Для него, потомка язычников, обожествлявших дерево, это было особенно ценно.
"Я истосковался"
В Буэнос-Айресе Эрьзя снимал огромный полуразрушенный дом. Сам он занимал лишь одну комнату, из мебели - только кровать с антимоскитной сеткой и тумбочка. Все остальные помещения были отданы под скульптуры. Мастер жил аскетом - и не потому, что не было средств: лучшие музеи мира мечтали купить его работы, но он отвечал: "Это мои дети - мне жаль их продавать". Отказы следовали и в ответ на предложения принять аргентинское гражданство.
На склоне лет Эрьзя остался в доме совсем один - его одиночество разделял лишь любимый пес, а потом - дружное семейство кошек. Когда 70-летнему скульптору поступило предложение из США продать скульптуры за миллионы долларов, он поверг покупателей в шок, сообщив, что собирается вернуться в СССР, а свою бесценную коллекцию преподнести в дар своей стране. На вопрос, зачем ему возвращаться на родину, где его давно никто не ждет, старый художник ответил: "Я истосковался"…
В 1947 году Эрьзя написал письмо советскому руководству с просьбой разрешить ему вернуться. Дипломатическая машина завертелась - и вскоре скульптор получил команду на сборы. Однако в последний момент в Москве передумали - пароход ушел, а мастер и 250 его "детей", заботливо упакованных в ящики, остались на берегу. В этот день газеты Буэнос-Айреса написали, что великий Эрьзя покинул Аргентину. Когда вечером он вновь появился в знакомом кафе, завсегдатаи, ревновавшие "дона Стефано" к далекой родине, впервые встретили его недружелюбно: "Как, сеньор Эрьзя? Вы уже вернулись из России?.."
Лишь осенью 1950-го Эрьзя, наконец, приехал в Москву. Зайдя в комитет по вопросам искусства, он, вместо приветствия, услышал: "Как вы смели сюда заявиться? Я три года добивался, чтобы вас не пустили в СССР - ваши работы несоветские!"
Все, о чем просил скульптор с мировым именем - жилье и возможность выставлять свои работы. Однако даже спустя полтора года после возвращения старый мастер и его "дети" оставались "без призора". Эрьзя чувствовал себя обманутым. "Я приехал не с пустыми руками. Я хочу показать молодежи, как нужно работать по-новому. Я хочу показать народу мои труды последних 25 лет. Ежели народ найдет, что мои работы - не искусство, только тогда смирюсь..." - писал он.
Первая и единственная прижизненная выставка Эрьзи в Москве открылась лишь после смерти Сталина, в 1954-м. Успех был небывалым. После закрытия экспозиции посетители вереницей потянулись в подвальную мастерскую на Соколе, где старый скульптор в окружении верных кошек сам встречал гостей. Но признание на родине пришло к нему слишком поздно. В ноябре 1959-го художника нашли мертвым в мастерской - он лежал на полу среди своих скульптур.
Похоронили мастера на родной земле - в Саранске. А вскоре сюда же, в почетную ссылку, отправились из Москвы и его работы, далекие от канонов соцреализма. С тех пор имя Эрьзи стало главным культурным символом столицы Мордовии.
- Среди сотен музеев страны музей имени Эрьзи - один из главных наших партнеров, - заявила в ходе недавней поездки в Саранск гендиректор Русского музея Алла Манилова. - Нас сроднил гений мирового значения. В 1960-м году Русский музей передал большую часть коллекции его работ на родину. Это наше общее достояние. В 2026 году исполнится 150 лет со дня рождения Эрьзи - и мы вместе будем отмечать этот юбилей.
Читайте нас в Telegram
Новости о прошлом и репортажи о настоящем